[818], где они были синьорами, пока это владение не было разорено и они не переселились в Ареццо и во Флоренцию, а что и те и другие Альберти принадлежат к одному и тому же роду, доказывается тем, что у них один и тот же герб. Правда, те, что в Ареццо, именуются ныне не дельи Альберти, а да Катенайя, а те, что во Флоренции, — не да Катенайя, а дельи Альберти. И помнится, что я и видел и читал, что аббатство в Сассо, находившееся в Катенайских Альпах и ныне пришедшее в упадок и переведенное ниже и ближе к Арно, было построено теми же Альберти для конгрегации камальдульцев, ныне же им владеет монастырь дельи Анджели во Флоренции, который признает его за названным семейством, одним из самых знатных во Флоренции. В старой приемной братства Санта Мариа делла Мизерикордиа Парри написал Богоматерь, покрывающую мантией народ аретинский[819], где он изобразил портреты тех, кто в то время управлял этим благочестивым учреждением, одев их по обычаям того времени, и в числе их того, кого называли Браччо и которого ныне, когда говорят о нем, зовут богатым Лазарем, скончавшегося в 1422 году и оставившего все свои богатства и владения этому учреждению, которое обратило их на служение бедным во Христе, совершая святые деяния милосердия с великой любовью. С одной стороны, рядом с этой Мадонной он поместил папу св. Григория, а с другой — св. Доната, епископа и покровителя аретинского народа. И так как этой работой Парри весьма угодил управляющим тогда этим братством, они заказали ему написать на доске темперой Богоматерь с младенцем на руках и нескольких ангелов, приоткрывающих ее мантию, под которой находится названный народ, внизу же святых Лаурентина и Пергентина, мучеников[820]. Образ этот выносится ежегодно второго июня, и, после того как члены названного братства пронесут его торжественной процессией до церкви названных святых, его ставят на серебряную раку работы Форцоре, ювелира и брата[821] Парри, в коей хранятся мощи названных святых Лаурентина и Пергентина. Итак, говорю я, его выносят, и названный алтарь устраивают под навесом на перекрестке, где находится названная церковь, ибо, будучи небольшой, она не может вместить народ, стекающийся на этот праздник. На пределле, на которую ставится этот образ, изображено небольшими фигурами мученичество этих двух святых, выполненных так хорошо, что для такой маленькой вещи это поистине чудо.
В Борго а Пьяно под выступом одного из домов находится табернакль работы Парри, внутри которого фреской написано Благовещение, получившее большое одобрение; а в сообществе Пураччоли в Сант Агостино он написал фреской прекраснейшую св. Екатерину, девственницу и мученицу. Равным образом в церкви Муриелло для сообщества клириков им написана св. Мария Магдалина в три локтя, а в Сан Доменико, там, где у входных дверей веревки колоколов, он расписал фреской капеллу св. Николая, внутри которой выполнил большое Распятие с четырьмя фигурами так хорошо, что кажется, будто оно только что написано. В арке он написал две истории из жизни св. Николая, а именно когда он бросает золотые шары девственницам и когда он спасает двоих от смерти, где мы видим отлично написанного палача, приготовившегося отрубить им голову[822].
Когда Парри выполнял эту работу, он подвергся вооруженному нападению со стороны некоторых своих родственников, с которыми вел тяжбу из-за какого-то наследства, но, так как кое-кто тут же подоспел к нему на помощь, никакого вреда ему не причинили; тем не менее, как говорят, испытанный им страх послужил причиной того, что фигуры, им изображаемые, не только клонились на один бок, но и вид у них стал с тех пор почти всегда испуганный. А так как ему много раз приходилось страдать от злых языков и от укусов зависти, он в той же капелле изобразил историю о горящих языках, с несколькими дьяволами, окружающими и разводящими костер, на котором они горят, в небе же был изображен Христос, их проклинающий, а сбоку были написаны следующие слова: a lingua dolosa[823].
Парри был великим старателем в своем искусстве и рисовал отменно, о чем свидетельствуют многие собственноручные его рисунки, которые мне доводилось видеть, в особенности целый фриз из двадцати историй из жития св. Доната, выполненные им для его сестры, которая была превосходной вышивальщицей. Полагают, что это предназначалось для обрамления главного алтаря Епископства. Да и в нашей книге хранятся несколько листов с прекрасными его рисунками, сделанными пером[824]. Портрет Парри написан Марком из Монтепульчано[825], учеником Спинелло, в монастырском дворе обители св. Бернарда Аретинского.
Прожил он пятьдесят шесть лет[826], но сам себе укоротил жизнь тем, что был от природы человеком мрачным, уединенным и не в меру прилежным в изучении своего искусства и в своей работе. Он был похоронен в церкви Сант Агостино, в той же самой гробнице, в которой покоится прах отца его Спинелло. Смерть его огорчила всех мастеров, его знававших.
ЖИЗНЕОПИСАНИЕ МАЗАЧЧОиз Сан Джованни ди Вальдарно, живописца{40}
Таков уж обычай природы, что когда она создает человека превосходного в какой-либо деятельности, то сплошь да рядом создает его не в единственном числе, но в то же самое время и где-нибудь поблизости от него создает и другого, с ним соревнующегося, чтобы они могли принести пользу друг другу доблестью и соперничеством. И помимо исключительной пользы для самих соревнующихся это безмерно воспламеняет и души потомков их, вселяя в них стремление со всяческим старанием и всяческим трудолюбием достичь тех почестей и той славной известности, коими, как они повседневно слышат, громко прославляются их предки. А что это действительно так и бывает, доказала Флоренция, породившая в течение одного поколения Филиппо, Донато, Лоренцо, Паоло Учелло и Мазаччо, из которых каждый был в своем роде превосходнейшим и благодаря которым не только сошла на нет грубая и неуклюжая манера, коей придерживались до того времени, но и прекрасные их творения возбудили и воспламенили души их потомков настолько, что занятие их делом достигло того величия и того совершенства, которые мы видим во времена наши. За это мы поистине весьма обязаны тем первым, кои своими трудами указали нам правильный путь, ведущий к высшей ступени. Что же касается доброй манеры живописи, то ею главным образом обязаны мы Мазаччо, ибо именно он, стремясь достигнуть славы, понял (поскольку живопись есть не что иное, как воспроизведение при помощи только рисунка и красок живых произведений природы такими, какими они ею порождены), что тот, кто в совершенстве этому будет следовать, и может именоваться превосходным. Так как, говорю я, Мазаччо это понял, то это и послужило причиной того, что он благодаря неустанным своим занятиям научился столькому, что может быть назван в числе первых, устранивших большую часть трудностей, несовершенства и препятствий в искусстве, и что именно он и положил начало прекрасным позам, движениям, порывам и живости, а также некоей рельефности поистине настоящей и естественной, чего до него никогда еще не делал ни один живописец. Обладая величайшей рассудительностью, он обратил внимание на то, что все те фигуры, у которых ступни ног не ступали на землю и не сокращались, а стояли на цыпочках, лишены всякого достоинства и манеры в самом существенном и что те, кто так их изображает, обнаруживают непонимание сокращений. И хотя этим делом занимался Паоло Учелло и кое-что сделал для облегчения этой трудности, тем не менее Мазаччо начал изображать сокращения на разные лады и с любой точки зрения гораздо лучше, чем кто-либо до тех пор это делал. Он писал свои работы с должной цельностью и мягкостью, согласуя телесный цвет лиц и обнаженных частей тела с цветом одежды, которую он любил изображать с немногими и простыми складками, как это бывает в живой действительности. И это принесло большую пользу художникам, за что он достоин похвалы как изобретатель, ибо поистине работы, созданные до него, можно назвать написанными, те же, что принадлежат ему, — живыми, правдивыми и естественными по сравнению с теми, которые выполнялись другими.
Родом он был из местечка Сан Джованни ди Вальдарно, и говорят, что там и теперь еще можно видеть несколько фигур, написанных им в его первой молодости[827]. Человеком он был весьма рассеянным и очень беспечным, подобно тем, у кого вся дума и воля сосредоточены лишь на вещах, имеющих отношение к искусству, и кто мало обращает внимания на себя и еще меньше на других. И так как он никогда и никак не хотел думать о житейских делах и заботах, в том числе даже о своей одежде, и имел обыкновение требовать деньги у своих должников лишь в случае крайней нужды, то вместо Томмазо, каково было его имя, его все звали Мазаччо[828], однако не за порочность, ибо от природы он был добрым, а за ту самую его рассеянность, которая не мешала ему с такой готовностью оказывать другим такие услуги и такие любезности, о которых и мечтать не приходилось.
Он начал заниматься искусством в то время, когда Мазолино да Паникале расписывал во флорентийской церкви Кармине капеллу Бранкаччи[829], следуя все время насколько мог по стопам Филиппо и Донато, хотя и в другом искусстве, и постоянно стараясь в своих работах изображать фигуры с возможно большей живостью и величайшей непосредственностью, наподобие действительности. И по сравнению с другими он рисовал и писал настолько по-новому, что произведения его смело могут выдержать сопоставление с любым современным рисунком и колоритом. Он был в высшей степени усердным в своей работе и удивительно искусным в преодолении трудностей перспективы, что можно видеть по истории с малыми фигурами, находящейся ныне в доме Ридольфо дель Гирландайо