в во Христе он написал на дереве темперой образ главного алтаря и еще один. Там же его же работы картина с изображением св. Роха и св. Себастьяна, пожертвованная кем-то из Медичи отцам этого братства, которые впоследствии потому и приписали на ней герб папы Льва X. Говорят, что, когда он рисовал древности Рима – арки, термы, колонны, цирки, обелиски, амфитеатры и акведуки, – он был настолько уверенным в своем рисунке, что изображал их на глаз, без линейки, циркуля или обмеров, а когда их измеряли, после того как он их нарисует, все оказывалось совершенно правильным, словно он их измерил. Рисуя же на глаз Колизей, он изобразил у его подножия стоящую фигуру, по размерам которой он определял размеры всего сооружения, и, когда мастера после его смерти их проверили, они оказались совершенно правильными.
В больнице Санта Марна Нуова, на кладбище над воротами он написал фреской прекраснейшего св. Михаила в доспехах и с такими отблесками на латах, которые до него редко изображались; а в аббатстве Пассиньяно, обители монахов Валломброзы, он кое-что сделал совместно со своим братом Давидом и Бастьяно да Сан Джиминьяно, которых монахи до прибытия Доменико кормили плохо, так что они обратились к аббату с просьбой содержать их лучше, говоря, что неприлично, мол, обращаться с ними как с чернорабочими. Аббат обещал выполнить их просьбу, оправдываясь, что это происходило больше по невежеству прислужников, чем по злонамеренности. Приехал Доменико, и все-таки все продолжалось по-старому, и потому Давид, еще раз обратившись к аббату и извинившись, сказал, что делает это не из-за себя, а из-за заслуг и доблести своего брата. Но аббат, будучи невеждой, другого ответа не дал. И вот вечером, когда они сели за ужин, вошел прислужник с подносом, заставленным мисками с бурдой для нищих, то есть все было так, как и раньше. Тогда Давид, охваченный гневом, вылил суп на монаха и, схватив хлеб, лежавший на столе, швырнул им в него и угодил так, что его унесли в келью еле живого. Аббат, который был уже в постели, вскочил и прибежал на шум, так как подумал, что монастырь рушится, и, обнаружив, что с монахом неладно, стал препираться с Давидом. Разъяренный Давид ответил ему, чтобы он убирался вон и что талант Доменико стоит больше, чем все аббаты, какие только когда-либо были в этом монастыре, такие же свиньи, как и он. Только тогда опомнился аббат и с этого часа постарался обращаться с ними, как с достойными людьми, какими они и были.
Закончив работу, Доменико возвратился во Флоренцию и для синьора Карпи расписал доску, другую же отослал в Римини синьору Карло Малатесте, который поместил ее в своей капелле в церкви Сан Доменико. Доска эта с тремя прекраснейшими фигурами и с мелкими историями внизу была исполнена темперой, сзади же были изображены бронзовые фигуры, исполненные с отличнейшим рисунком и с величайшим искусством. Две другие доски он расписал в аббатстве Сан Джусто ордена камальдульцев, что за Вольтеррой; доски эти, поистине прекрасные, заказал ему великолепный Лоренцо деи Медичи, ибо это аббатство было тогда на попечении Джованни, кардинала деи Медичи, его сына, будущего папы Льва. Аббатство это несколько лет тому назад было возвращено названной конгрегации камальдульцев достопочтеннейшим мессером Джованни Баттистой Бава из Вольтерры, который равным образом был его попечителем.
После этого Доменико был приглашен в Сиену, где он взялся украсить мозаикой фасад собора при посредничестве Лоренцо деи Медичи, который внес как поручитель за эту работу двадцать тысяч дукатов. Работать он начал в хорошем расположении духа и в наилучшей манере, но, настигнутый смертью, оставил работу незавершенной, точно так же как из-за смерти вышеназванного великолепного Лоренцо осталась незавершенной во Флоренции капелла св. Зиновия, которую Доменико начал отделывать мозаикой в сотрудничестве с миниатюристом Герардо. Работы Доменико над боковой дверью собора Санта Мариа дель Фьоре, что выходит к сервитам, – прекраснейшее мозаичное Благовещение, лучше которого не увидишь и у новых мастеров мозаики. Доменико говаривал что живопись – это рисунок, а что настоящая живопись – это мозаика.
Сотрудником его был обучавшийся у него Бастьяно Майнарди из Сан Джиминьяно, ставший во фресках весьма опытным мастером этой манеры; почему, когда он от правился с Доменико в Сан Джиминьяно, они расписали там вместе капеллу св. Фины – прекраснейшее произведение. И за услужливость и учтивость Бастьяно, а также за его примерное поведение Доменико решил, что он достоин получить в жены его сестру, и так дружба их превратилась в родство благодаря великодушию любезного мастера, вознаградившего ученика за таланты, приобретенные им в трудах художественных. Доменико поручил названному Бастьяно, оставив, однако, за собой исполнение картонов, написать в церкви Санта Кроне в капелле семейств Барончелли и Бандини Богоматерь, возносящуюся на небо, а внизу св. Фому, обретающего пояс, и фреска получилась прекрасной. Кроме того, Доменико и Бастьяно вместе расписали в Сиене одну из колонн в палаццо Спанокки многочисленными историями темперой с небольшими фигурами, а в Пизе помимо вышеупомянутой ниши в соборе – всю арку той же капеллы, заполнив ее ангелами, а равным образом дверцы, замыкающие орган, и начали отделывать позолотой потолок. Когда после этого они собирались приступить к крупнейшим работам в Пизе и в Сиене, Доменико заболел такой злой горячкой, что зараза эта в пять дней лишила его жизни. Когда он занемог, Торнабуони прислал ему в дар сто золотых дукатов в знак дружбы и за преданность и услуги, которые Доменико оказывал постоянно Джованни и всему этому семейству. Прожил Доменико сорок четыре года и со слезами великими и жалостными воздыханиями Давида и Бенедетто, его братьев, и Ридольфо, его сына, после пышных похорон был погребен в церкви Санта Мариа Новелла, и потеря эта весьма опечалила друзей его. Также и многие превосходные чужеземные живописцы, услышав о его смерти, писали его родственникам, выражая соболезнование по поводу жесточайшей его смерти. Из учеников его остались Давид и Бенедетто Гирландайо, Бастьяно Майнарди из Сан Джиминьяно, а также Микеланджело Буонарроти, флорентинец, Франческо Граначчо, Никколо Чеко, Якопо дель Тедеско, Якопо дель Индако, Бальдино Бальдинелли и другие мастера, все флорентинцы. Скончался он в 1493 году.
Доменико обогатил искусство живописи мозаикой, работая более по-новому, чем кто-либо в Тоскане из бесчисленного множества мастеров, испытавших себя в этом деле, о чем свидетельствуют созданные им произведения, хотя их и немного. И потому за такое обогащение искусства и за память, которую он в нем оставил, Доменико в наивысшей степени достоин почитания и посмертной славы, поистине беспримерной.
ЖИЗНЕОПИСАНИЯ АНТОНИО И ПЬЕРО ПОЛЛАЙОЛО ФЛОРЕНТИЙСКИХ ЖИВОПИСЦЕВ И СКУЛЬПТОРОВ
У многих, которые по своей душевной робости начинают с вещей незначительных, со временем вместе с умением настолько возрастает и смелость, и настолько возрастают их силы и мастерство, что, поднявшись до более высоких задач, они в прекраснейших своих помыслах возносятся чуть ли не до небес. И вот очень часто, взлелеянные судьбой, они встречают на своем пути доброго государя, который, оценив их заслуги, считает своим долгом столь щедро вознаграждать их за труды, что и потомки всячески испытывают на себе и пользу, и преимущество от этих благодеяний. Поэтому такие люди шествуют по стезе жизни, овеянные такой славой, что оставляют после себя в этом мире памятные знаки тех восторгов, которые они вызывали, как это и было с Антонио и Пьеро дель Поллайоло, высоко ценившимися в их времена за ту редкую доблесть, которую они себе стяжали рвением своим и трудами.
Родились они в городе Флоренции, второй через несколько лет после первого, от отца происхождения довольно низкого и малосостоятельного, который, угадав по многим признакам отменный и острый талант сыновей своих и не имея возможности обратить их на путь науки, отдал Антонио в обучение ювелирному искусству к Бартолуччо Гиберти, мастеру в то время в этом деле весьма опытному, а Пьеро начал учиться живописи у Андреа дель Кастаньо, который был тогда лучшим живописцем во Флоренции. И вот Антонио, руководимый Бартолуччо, сделал такие успехи, что он не только научился паять драгоценности и плавить эмаль по серебру, но был признан самым выдающимся из всех владеющих орудиями, свойственными этим искусствам. А потому и Лоренцо Гиберти, который работал тогда над дверями церкви Сан Джованни, обратил внимание на манеру Антонио и привлек его к своей работе вместе со многими другими молодыми людьми, и, когда он занял его одной из гирлянд, над которой он тогда работал, Антонио сделал перепелку, которая там и теперь, столь прекрасную и столь совершенную, что того и гляди улетит. Антонио потратил всего несколько недель на это дело и уже был признан лучшим из всех там работавших как по рисунку, так и по прилежанию, а также самым талантливым и трудолюбивым из всех. И, так как и умение его, и слава возрастали, он ушел от Бартолуччо и Лоренцо и на Меркато Нуово того же города сам открыл великолепную и почтенную ювелирную мастерскую и занимался этим искусством многие годы, продолжая рисовать и лепить из воска всякие фигуры и другие фантазии, благодаря чему в короткое время был признан в этом деле первым, каким он и был. В это же самое время жил другой ювелир – по имени Мазо Финигверра, – пользовавшийся по заслугам необыкновенной известностью, ибо в работах резцом и чернью не видно было еще никогда никого, кто делал бы такое, как он, количество фигур, как на большом, так и на малом пространстве, о чем до сих пор свидетельствуют в церкви Сан Джованни во Флоренции некоторые выполненные им образки, к которым прикладывались во время обедни, когда раздавался «поцелуй мира», и на которых были изображены весьма мелкие истории из Страстей Христовых. Он рисовал очень хорошо и много, и в нашей книге есть много его листов с одетыми и обнаженными фигурами и с историями, нарисованными акварелью. Соревнуясь с ним, Антонио выполнил несколько историй, в коих сравнялся с ним в тщательности и превзошел его в рисунке. По сему случаю, когда понадобилось выполнить из серебра для алтаря церкви Сан Джованни несколько историй, то, поскольку обычаем было в разные времена, но всегда давать заказы разным мастерам, консулы цеха купцов, убедившись в превосходстве Антонио, порешили между собой поручить работу также и ему, и так оно и было сделано, и вещи эти получились у него настолько превосходными, что они и поныне