опускались не сразу на оба колена, а также и вставали? Так вот я и говорю вам, что с моим Христом все в порядке, так как, глядя на него, можно сразу сказать, либо что он опускается на колени перед своей матерью, либо что он, простояв некоторое время на коленях, уже поднял одно колено, чтобы встать». На этом настоятель вроде как успокоился, но, уходя, все еще продолжал бормотать себе что-то под нос.
Да и вообще Джован Франческо за ответом в карман не лазил. Недаром про него еще рассказывают, что, когда какой-то священник сказал ему как-то, будто его алтарные фигуры чересчур любострастны, он ему ответил: «Плохи ваши дела, если даже картины вас возбуждают. Посудите же сами, как же можно будет на вас положиться, когда вы будете иметь дело с живыми, которых можно пощупать?»
В Изоле, местечке на Гардском озере, он написал на дереве два образа в церкви монахов-цокколантов, а в Мальсессино, городе на том же озере, он над дверью одной из местных церквей написал превосходнейшую Богоматерь, в самой же церкви – несколько святых по настоянию знаменитейшего поэта Фракасторо, который был его ближайшим другом. Для графа Джован Франческо Джусти он написал, следуя замыслу этого синьора, юношу, совершенно обнаженного, за исключением срамных мест, который полулежа не то собирался подняться, не то нет, и рядом с которым очень красивая молодая женщина в облике Минервы одной рукой указывает ему на фигуру Славы, изображенную вверху, а другой приглашает его следовать за собой, в то время как две фигуры, олицетворяющие Безделие и Лень и стоящие за спиной юноши, стараются удержать его. Внизу же – мужская фигура с тем собачьим выражением лица, какое бывает скорее у людей подневольных и из простонародья, чем у благородных; к локтям ее присосались две огромные улитки, а сидит она на реке и рядом с ней еще фигура с руками, полными маков. Эта выдумка, в которой есть и другие прекраснейшие фантазии и особенности и которая была выполнена рукой Джован Франческо с предельной любовью и старательностью, написана на спинке ложа этого синьора и находится в его очаровательнейшем поместье в окрестностях Вероны, по прозванию Санта Мариа ин Стелла.
Для графа Раймондо делла Торре он же целиком расписал его маленькую спальню разными мелкофигурными историями. А так как он любил лепить из глины и не только нужные ему для работы модели, на которые он примерял одежды, но также и другие вещи собственной выдумки, кое-какие его скульптуры можно видеть в доме его наследников, в частности полурельефную историю, которую иначе как толковой не назовешь. Делал он и портретные медали, из которых некоторые и до сих пор можно видеть, как, например, портрет Гульельмо, маркиза Монферрато с Геркулесом, убивающим… (Пропуск в печатном издании.) на обороте и нижеследующим девизом: Monstra domat. Его же работы – живописные портреты графа Раймондо делла Торре, мессера Джулио, его брата, и мессера Джироламо Фракасторо.
Когда Джован Франческо состарился, он стал сдавать в своем искусстве, как это видно по дверцам органа в церкви Санта Мариа делла Скала и по алтарному образу, написанному им на дереве для семейства деи Мови с изображением Снятия со креста, а также по святой Анастасии в капелле св. Мартина. Джован Франческо был всегда о себе высокого мнения и потому ни за что на свете никогда не хотел использовать в своих вещах что-либо, что кем-нибудь было уже когда-то изображено. Вот почему, когда однажды епископ Джован Маттео Джиберти хотел поручить ему расписать главную капеллу в соборе несколькими историями из жития Богородицы, но рисунки к этой росписи заказал своему большому другу Джулио Романо, в бытность свою в Риме в должности датария при папе Клименте VII, Джован Франческо по возвращении епископа в Верону так и не пожелал воспользоваться этими рисунками, а разгневанный епископ передал их к исполнению живописцу Франческо по прозванию иль Моро. Джован Франческо считал, и в этом он был не далек от истины, что живопись на дереве портится от лака и преждевременно от него стареет, и поэтому он в своей работе применял лак только в тенях и пользовался определенными очищенными маслами, и таким образом он оказался первым, кто в Вероне хорошо писал пейзажи, превосходнейшие образцы которых, написанные его рукой, и можно видеть в этом городе. В конце концов в возрасте семидесяти шести лет Джован Франческо умер как добрый христианин, оставив отличное состояние своим племянникам и своему брату Джованни Карото, который после некоторого времени, проведенного им в Венеции, где начал заниматься искусством под руководством брата, вернулся в Верону как раз тогда, когда Джован Франческо отошел в жизнь иную. Вступив вместе с племянниками во владение завещанных им предметов искусства, они в числе их обнаружили портрет старика в воинских доспехах, великолепный по исполнению и по колориту, лучшую вещь из всех когда-либо написанных Джованни Франческо, а также небольшую картину с изображением Снятия со креста, которая была подарена синьору Спитек, человеку, пользовавшемуся большим доверием польского короля и приехавшему в то время в эти края для лечения ваннами на водах в Веронской области.
Джован Франческо был похоронен в церкви Мадонна дель Органо в собственной капелле, посвященной св. Николаю и украшенной им своей живописью.
Джованни Карото, брат только что названного Джован Франческо, хотя и придерживался манеры брата, все же занимался живописью с меньшим успехом. Он написал на дереве образ в вышеназванной капелле св. Николая, на котором изобразил Мадонну на облаках, а внизу собственный портрет с натуры и портрет своей жены Плачиды. В церкви Сан Бартоломео на алтаре капеллы семьи Скьоппи его же руки – небольшие фигуры святых жен, а также портрет госпожи Лауры делли Скьоппи, заказчицы этой капеллы, весьма прославленной тогдашними писателями за свои добродетели не меньше, чем за свои красоты. В церкви Сан Джованни ин Фонте, что около собора, Джованни написал на небольшой дощечке св. Мартина, а также юношеский портрет мессера Маркантонио делла Торре, из которого впоследствии вышел литератор, читавший публичные лекции в Падуе и Павии, а также портрет мессера Джулио делла Торре; обе головы находятся ныне в Вероне у их наследников. Для приора церкви Сан Джорджо Джованни написал на холсте Богоматерь, которая, как картина отличного качества, всегда находилась и сейчас находится в комнате приоров. На другом холсте он изобразил превращение Актеона в оленя для органиста Брунетто, который затем подарил эту картину некоему Джироламо Чиконья, отменному краснобаю и выдумщику при епископе Гиберти; ныне же ею владеет мессер Винченцио Чиконья, сын Джироламо.
Джованни нарисовал планы всех древностей города Вероны, триумфальных арок и амфитеатра, проверенные затем веронским архитектором Фальконетто и предназначавшиеся для украшения книги веронских древностей, описанных и снятых с натуры мессером Торелло Сараина, который и напечатал эту книгу, присланную мне Джованни Карото в Болонью, где я в то время работал над трапезной монастыря Сан Микеле ин Боско, вместе с портретом досточтимого отца дона Чиприано из Вероны, дважды состоявшего генералом монашеского ордена Монте Оливето. Книга эта была послана мне для того, чтобы я, как это, впрочем, и сделал, воспользовался ею для одной из картин на дереве, которые я написал для вышеназванной трапезной. Портрет же, который мне прислал Джованни, находится ныне в моем доме во Флоренции с другими картинами разных мастеров.
В конце концов Джованни в возрасте около шестидесяти лет умер, прожив жизнь бездетно, не честолюбиво и зажиточно и испытав великую радость при виде некоторых своих учеников, находившихся на хорошем счету, таких, как Ансельмо Каннери и Паоло Веронезе, который в настоящее время работает в Венеции и почитается хорошим мастером. Антонио много писал маслом и фреской, в частности, в Соранцо, что на Тессино, и в Кастельфранко во дворце семьи Соранцо, а также во многих других местах, но больше всего в Виченце. Однако, возвращаясь к Джованни, скажу, что похоронили его в церкви Санта Мариа дель Органо, где его рукой была расписана капелла.
Франческо Торбидо, по прозванию иль Моро, – веронский живописец, смолоду обучался началам своего искусства у Джорджоне из Кастельфранко, которому он потом всегда и подражал как в колорите, так и в мягкости письма. Однако Морю, как раз в то время, когда он только что начинал входить в силу, с кем-то, уж не знаю с кем, повздорил и так его разукрасил, что ему пришлось покинуть Венецию и вернуться в Верону, где он забросил живопись, а так как он имел некоторую склонность к рукоприкладству и водился с дворянской молодежью, то он, как человек, принадлежавший к самому лучшему обществу, некоторое время не занимался ровно ничем. И вот, продолжая в том же духе, он настолько стал своим человеком в числе прочих и у графов Санбонифаци, и у графов Джусти, именитых веронских семейств, что не только живал в их домах, как в родных, но и не прошло много времени, как граф Дзеновелло Джусти выдал за него одну из своих побочных дочерей, предоставив ему в собственных своих домах целые апартаменты, удобные для него, для его жены и для будущих их детей. Говорят, что Франческо в бытность свою на службе у этих синьоров всегда носил с собой в мешочке карандаш и всюду, где только ни бывал, и всякий раз, как это ему удавалось, рисовал на стенах какую-нибудь голову или что-нибудь еще. Поэтому названный граф Дзеновелло, видя, насколько он увлечен живописью, освободил его от других обязанностей и как великодушный синьор дал ему возможность целиком посвятить себя искусству. А так как Франческо за это время почти что все уже забыл, он при поддержке этого синьора устроился к знаменитому тогда живописцу и миниатюристу Либерале и отныне уже не прерывал своих занятий у этого мастера, изо дня в день делая такие успехи, что не только в нем снова проснулись давно забытые им навыки, но он в краткий срок приобрел столько новых, сколько ему было нужно, чтобы сделаться мастером своего дела. Правда, хотя он с тех пор всегда и придерживался манеры Либерале, он тем не менее подражал и своему первому учителю Джорджоне как в мягкости письма, так и в дымчатости колорита, так как ему казалось, что вещи Либерале, как бы хороши они ни были в других отношениях, все же не лишены некоторой сухости.