ния, как это, – ведь он приложил немало всяких трудов и усилий, как это, в частности, особенно ясно сказывается в ладье Харона, который отчаянным движением подгоняет веслом низвергнутые дьяволами души совсем так, как выразился любимейший им Данте, когда писал:
А бес Харон сзывает стаю грешных,
Вращая взор, как уголья в золе,
И гонит их, и бьет веслом неспешных.
И вообразить себе невозможно разнообразие лиц дьяволов, чудовищ поистине адских. В грешниках же видны и грех и вместе с тем страх вечного осуждения. А помимо красоты необыкновенной в творении этом видно такое единство живописи и ее выполнения, что кажется, будто написано оно в один день, причем такой тонкости отделки не найдешь ни в одной миниатюре, и, по правде говоря, количество фигур и потрясающее величие этого творения таковы, что описать его невозможно, ибо оно переполнено всеми возможными человеческими страстями, и все они удивительно им выражены. В самом деле, гордецов, завистников, скупцов, сладострастников и всех остальных им подобных любой духовно одаренный человек легко должен был бы распознать, ибо при их изображении соблюдены все подобающие им отличия как в выражении лица, так и в движении и во всех остальных естественных их особенностях: а это, хотя оно нечто чудесное и великое, не стало, однако, невозможным для этого человека, который был всегда наблюдательным и мудрым, видел много людей и овладел тем познанием мирского опыта, которое философы приобретают лишь путем размышления и из книг. Так что человек толковый и в живописи сведущий видит потрясающую силу этого искусства и замечает в этих фигурах мысли и страсти, которых никто, кроме него, никогда не изображал. Он же опять-таки увидит здесь, каким образом достигается разнообразие стольких положений в различных и странных движениях юношей, стариков, мужчин и женщин, в которых перед любым зрителем обнаруживается потрясающая сила его искусства, сочетаемая с грацией, присущей ему от природы. Потому-то он и волнует сердца всех неподготовленных, равно как и тех, кто в этом ремесле разбирается. Сокращения там кажутся рельефными, обобщая же их, он достигает их мягкости; а тонкость, с какой им написаны нежные переходы, показывает, каковы поистине должны быть картины хорошего и настоящего живописца, и одни очертания вещей, повернутых им так, как никто другой сделать бы не мог, являют нам подлинный Суд, подлинное осуждение и воскрешение.
И это в нашем искусстве служит примером великой живописи, ниспосланной богом земнородным, дабы видели они, как рок руководит спустившимися на землю умами высшего порядка, впитавшими в себя благодать и божественную мудрость. Творение это сковывает и полонит всех тех, кто возомнил, что владеет искусством; любой потрясающий нас художник, как бы он ни был вооружен рисунком, сотрясается и устрашается при виде проведенных им очертаний какого бы то ни было изображения; когда рассматриваешь труды его рук, чувства наши приходят в замешательство при одной мысли о том, каковы, по сравнению с таким образцом, могут быть другие живописные произведения, уже созданные или еще не созданные. И поистине счастливым может почитаться тот, кто видел это, счастлива память о том – поистине поразительное чудо нашего века. Превыше же всего блажен и удачлив ты, Павел III, раз что Господь допустил, чтобы под твоим покровительством заранее оправдались те похвалы, которые перья писателей в свое время воздадут его памяти и твоей особе! Насколько же твои заслуги обогащаются его доблестями! Конечно, художники удостоились наилучшей судьбы тем, что они родились в этом столетии, увидев разрыв завесы тех трудностей, которые могли быть преодолены и какие только можно себе представить в изданных им живописных, скульптурных и архитектурных произведениях.
Трудился он над завершением этого творения восемь лет и открыл его (как мне кажется) в 1541 году, в день Рождества, поразив и удивив им весь Рим, более того – весь мир; да и я, находившийся в Венеции и отправившийся в том году в Рим, чтобы его увидеть, был им поражен.
Как было сказано в жизнеописании Антонио да Сангалло, папа Павел приказал построить в том же этаже и по образцу капеллы Николая V некую капеллу, именуемую «Паолиной», решив, чтобы Микеланджело написал в ней две пространные истории на двух больших картинах; на одной из них он написал Обращение св. Павла с парящим в воздухе Иисусом Христом и множеством обнаженных ангелов в великолепнейших поворотах; а внизу – как лежит на земле упавший с лошади, ошеломленный и напуганный Павел в окружении своих солдат, из которых одни пытаются его поднять, другие же, ошеломленные голосом и сиянием Христа, ослепленные и испуганные, убегают в различных и прекрасных положениях и движениях, а убегающая лошадь словно увлекает за собою в быстроте своего порыва всех тех, кто старается ее удержать; и вся эта история выполнена с исключительным мастерством и искусством рисунка. На другой изображено Распятие св. Петра, который пригвожден к кресту в обнаженном виде; это – редкостная фигура: видно, как распинающие ее, выкопавшие в земле углубление, собираются поднять крест так, чтобы распятый оказался вверх ногами; там заключено множество примечательных и прекрасных наблюдений. Как уже говорилось в другом месте, Микеланджело достиг совершенства в своем искусстве собственными силами, ибо здесь нет ни пейзажей, ни деревьев, ни построек, как не видать и того разнообразия и прелестей искусства, к которым он ведь никогда и не стремился как художник, не желавший, быть может, унизить свой великий гений подобными вещами.
Это были последние живописные работы, написанные им в семидесятипятилетнем возрасте и, как он мне сам говорил, с большим напряжением, ибо по прошествии определенного возраста живопись, и в особенности фресковая, становится искусством не для стариков.
Микеланджело распорядился, чтобы, пользуясь его рисунками, превосходнейший живописец Перино дель Вага отделал потолок лепниной, а многое бы и расписал, и такова же была воля папы Павла III, который потом отложил работу надолго, и ничего и сделано не было: так многое остается незавершенным иной раз по вине нерешительных художников, иной же раз, когда малоревностные правители их не подгоняют.
Когда папа Павел приступил к работам по укреплению Борго, он созвал для их обсуждения вместе с Антонио да Сангалло много других господ и пожелал, чтобы в нем принял участие и Микеланджело, так как ему было известно, что укрепления вокруг холма Сан Миньято во Флоренции были возведены по его указаниям; и после долгих пререканий спросили и его мнение. Но его взгляды противоречили взглядам Сангалло и многих других и он сказал об этом прямо; на что Сангалло ему сказал, что его дело скульптура и живопись, а не строительство крепостей. Микеланджело ответил, что в этом деле познаний у него мало, но что он долгое время размышлял об этом и имел собственный опыт и ему кажется, что он знает теперь больше, чем когда-либо знал тот и все его семейство, и в присутствии всех он показал, как много тот наделал ошибок. Так слово за слово продолжались споры, пока папа не приказал замолчать; и не прошло много времени, как Микеланджело принес рисунок всех укреплений Борго, открывший глаза всем, кто позднее там проектировал и строил; по этой причине остались недостроенными ворота Санто Спирито, строительство которых по проектам Сангалло близилось к концу.
Дух и талант Микеланджело не могли оставаться без дела, а так как писать он уже не мог, он принялся за глыбу мрамора, чтобы высечь из нее четыре круглые статуи, превышающие рост живых людей, создав Мертвого Христа для собственного удовлетворения и препровождения времени, и, как он сам говорил, потому, что работа молотком сохраняет в его теле здоровье. Этого Христа, снятого с креста, держит Богоматерь, подхватывая же его снизу, ей с усилием помогает стоящий в ногах Никодим, которому, в свою очередь, помогает одна из Марий, видя, что силы матери иссякают и что, побежденная скорбью, она не выдержит. Мертвого же тела, подобного телу Христа, не увидишь нигде: падая с расслабленными членами, оно в своем положении совершенно отлично не только от других изображавшихся им мертвых тел, но и от всех когда-либо изображавшихся: работа трудная, редкая – из одного куска и поистине божественная; и она, как будет сказано ниже, осталась незавершенной и претерпела много невзгод, хотя и хотелось ему, чтобы она стала его надгробием перед алтарем, где он собирался ее поставить.
Случилось так, что в 1546 году умер Антонио да Сангалло, поэтому, ввиду отсутствия руководителя строительством собора Св. Петра, у представителей этого строительства перед папой возникли разные предложения, кому бы его поручить. В конце концов Его Святейшество решил, по внушению, как мне кажется, самого Бога, послать за Микеланджело, и когда ему было предложено занять место Сангалло, он отказался, заявив, дабы избежать этой обузы, что архитектура собственно, не его искусство. Наконец, так как уговоры не помогали, папа приказал ему согласиться. Тогда, к величайшему своему неудовольствию и против своей воли, пришлось ему взяться за это дело. И в один прекрасный день, когда он отправился в собор св. Петра, чтобы взглянуть на деревянную модель, которую сделал Сангалло, и осмотреть строительство, он встретил там всю сангалловскую свору, которая, подступив к нему, ничего лучшего не нашла, как заявить Микеланджело, что они, мол, радуются тому, что руководство строительством поручено ему и что модель это – луг, на котором всегда можно будет пастись. «Правду вы говорите», – ответил им Микеланджело, желая намекнуть (о чем он как-то признался одному из своих друзей), что он имеет в виду баранов и быков, ничего в искусстве не смыслящих. И часто при всех говорил он позднее, что Сангалло сделал свою модель подслеповатой и что в ней снаружи слишком много ордеров колонн, наставленных одни над другими, и что столько выступов, шпилей и мелких членений делают ее скорее похожей на немецкую постройку, чем на добрый древний способ строительства или на изящную и красивую современн