тобы ее оставили еще на два дня, так как ему хотелось тронуть кое-что посуху, и так и было сделано. Буонамико же залез на подмостья, с которых он писал на святом большую золотую корону и вылепил ему на голове рельефно из извести, как было принято в те времена, корону или венок из мелкой рыбешки. Сделав это, он утром расплатился с хозяином и ушел во Флоренцию. Прошло два дня, и перуджинцы, не видя художника, которого они привыкли встречать повсюду, спросили у его хозяина, что с ним приключилось, и, узнав, что он вернулся во Флоренцию, немедленно отправились раскрывать работу, и, обнаружив, что их св. Геркулан торжественно увенчан рыбками, тотчас же сообщили об этом правителям города; и хотя те и послали всадников в погоню за Буонамико, это оказалось напрасным, ибо он возвратился во Флоренцию весьма поспешно. Тогда они порешили заказать одному из своих художников убрать корону из рыбок и возобновить диадему святого, Буонамико же и других флорентинцев поносили всякими дурными словами, какие только могли придумать. Когда Буонамико вернулся во Флоренцию, он, мало обращая внимания на то, что говорили перуджинцы, приступил к выполнению многих работ, о которых, чтобы не впасть в излишнюю пространность, упоминать не стану. Расскажу лишь о следующем: написав в Кальчинайе фреской Богоматерь с младенцем на руках, он получил от заказчика вместо денег одни слова; тогда Буонамико, не привыкший к тому, чтобы его обманывали и водили за нос, решил постоять за себя во что бы то ни стало. И вот как-то утром он отправился в Кальчинайю и превратил младенца, изображенного им на руках у Девы, посредством красок без клея и темперы, разведенных на одной воде, в медвежонка; когда же это вскоре увидел надувший его заказчик, он, близкий к отчаянию, разыскал Буонамико и начал просить его, чтобы он, Бога ради, убрал медвежонка и написал, как прежде, младенца, за что он готов сейчас же с ним расплатиться; тот любезно согласился и незамедлительно получил и за первую, и за вторую работу; а ведь достаточно было мокрой губки, чтобы исправить все дело.
Но если бы, наконец, я захотел рассказать подобным же образом обо всех шутках и живописных работах Буонамико Буффальмакко, в особенности о том, что он проделывал в мастерской Мазо дель Саджо, которая была приютом всех городских весельчаков и шутников Флоренции, повествование мое стало бы слишком пространным, и потому рассказ о нем закончу. Умер он семидесяти восьми лет; во время своей болезни он был отправлен братством Мизерикордиа во флорентийскую больницу Санта Мариа Нуова, по крайней его бедности, так как был он таким человеком, что тратил больше, чем зарабатывал; когда же он умер в 1340 году, то был похоронен вместе с другими бедняками в Осса (так назывался двор этой больницы, где было и кладбище). Работы его ценились и при жизни, впоследствии же одобрялись всегда, как творения того времени.
ЖИЗНЕОПИСАНИЕ АМБРОДЖО ЛОРЕНЦЕТГИ СИЕНСКОГО ЖИВОПИСЦА
Если не подлежит сомнению, что художники, обладающие прекрасным талан том, должны быть многим обязаны природе, то еще большим обязаны им мы видящие, с каким рвением заполняют они города почитаемыми постройками и полезными и красивыми композициями историй, приобретая своими творениями редко и для самих себя славу и богатство.
Таков был и сиенский живописец Амброджо Лоренцетти, замыслы которого были прекрасны и разнообразны, обдуманно сочетавший и размещавший фигуры в своих историях. Об этом правдиво свидетельствует в Сиене у братьев-миноритов история, весьма изящно написанная им в монастырском дворе, где изображено, как юноша становится монахом и как он и некоторые другие отправляются к султану, где их избивают и, приговоренных к казни, подвешивают на дереве и, наконец обезглавливают, в то время как разражается ужасная гроза. В этой живописной работе он большим искусством и умелостью сопоставил возмущение воздуха и ярость дождя и ветров с человеческими страданиями, благодаря чему новые мастера научились приемам и основам такой композиции, ранее не встречавшейся и потому заслужившей ему бесконечную похвалу.
Амброджо был опытным колористом во фресковой живописи, в работах же темперой применял краски с большой умелостью и легкостью, о чем можно судить и теперь еще по картинам, законченным им в Сиене в малой больнице, именуемой Мона Аньеза, где он написал и отделал историю с новой и прекрасной композицией. В большой же больнице он написал фреской на стене Рождество Богородицы и Введение ее во храм с отроковицами, а у братьев-августинцев в том же городе он расписал капитул, где на своде мы видим изображения апостолов со свитками в руках, на которых написана составленная каждым из них часть Символа веры, а под ними небольшие истории изображают при помощи живописи то, что написано вверху буквами. Рядом на большой стене находятся три истории из жития св. Екатерины-мученицы, ведущей диспут с тираном во храме, а в середине – Страсти Христовы с распятыми разбойниками по сторонам и Мариями, внизу поддерживающими лишившуюся чувств деву Марию; произведения эти были завершены им с очень большим изяществом прекрасной манере. -
В палаццо делла Синьория в Сиене он изобразил в Большом зале также войну из-за Азиналунга, рядом же мир и разные его проявления; там же он изобразил полную по тем временам космографию и в том же палаццо выполнил восемь историй очень чисто написанных зеленой землей. Как говорят, он отослал также в Вольтерру доску написанную темперой, получившую в этом городе большое одобрение, а в Массе где он совместно с другими расписал фресками капеллу и доску темперой, он показал горожанам, какой рассудительностью и каким талантом обладал он в искусстве живописи. В Орвието же он расписал фресками главную капеллу в соборе Санта Мариа.
После этих работ он попал во Флоренцию, где выполнил в Сан Проколо образ, а в одной из капелл истории из жития св. Николая малыми фигурами, в угоду некоторым своим друзьям, пожелавшим увидеть, как он работает, и, как опытный мастер, он выполнил эту вещь в столь короткое время, что его известность и слава возросли бесконечно. Работа эта, в пределле которой он написал свой портрет, была причиной того, что в 1335 году он был приглашен в Кортону по распоряжению епископа дельи Убертини, который тогда был синьором города; там, в церкви Санта Маргерита, незадолго до того выстроенной братьями-францисканцами на вершине холма, он расписал кое-что и главным образом половину сводов и стены так хорошо, что и теперь, когда все это почти уничтожено временем, все же видна в фигурах прекраснейшая выразительность, и следует признать, что он заслуженно за это восхвалялся.
Закончив эту работу, Амброджо возвратился в Сиену, где и прожил в почете конец своей жизни и не только потому, что был превосходным мастером живописи, но также и потому, что с юности занимался и литературой, каковая стала полезной и сладкой подругой живописи и таким украшением всей его жизни, что, так же как и его живописное ремесло, даровала ему всеобщую любовь и расположение. И потому он не только постоянно общался с людьми учеными и заслуженными, но и с большой для себя честью и пользой принимал участие в делах своей республики. Нравы Амброджо были во всех отношениях похвальными, и он скорее напоминал дворянина и философа, чем художника, и, что больше всего свидетельствует о благоразумии человека, всегда был готов удовлетвориться тем, что ему было дано людьми и временем, и потому переносил с духом умеренным и спокойным добро и зло, даруемые судьбой. И поистине и сказать невозможно, сколь почтенными спутниками должны для всех искусств почитаться благонравие и скромность вместе с другими добрыми благоприобретенными качествами, в особенности же для тех искусств, что имеют свое начало в разуме, в таланте благородном и возвышенном, поэтому каждый должен был бы заслуживать себе всеобщее расположение своими нравами не меньше, чем своим превосходством в искусстве. Наконец, в последние дни своей жизни Амброджо выполнил для вящей своей славы образ в Монте Оливето ди Кьюзури, вскоре после чего отошел счастливо и по-христиански к лучшей жизни, восьмидесяти трех лет от роду. Работы его относятся к 1340-м годам.
Как уже упоминалось, Амброджо изобразил себя собственноручно с капюшоном на голове в пределле образа в Сан Проколо. Чего же стоил он в рисунке, можно судить по нашей Книге, где есть несколько превосходных собственноручных его вещей.
ЖИЗНЕОПИСАНИЕ ПЬЕТРО КАВАЛЛИНИ РИМСКОГО ЖИВОПИСЦА
Рим в течение многих веков был уже лишен не только хорошей словесности и военной славы, но даже и всех наук и искусств, когда родился там по воле Божьей Пьетро Каваллини, в то время когда первенствующее место среди итальянских живописцев занимал Джотто, который, можно сказать, вернул живопись к жизни. Каваллини же, который был учеником Джотто и работал вместе с ним над мозаичным кораблем в Сан Пьетро, был первым, просветившим после Джотто это искусство и с первых же шагов проявившим себя достойным учеником такого мастера, написав в Арачели над дверью сакристии несколько историй, разрушенных ныне временем, а в Санта Мариа ди Трастевере множество фресок по всей церкви. После этого он работал мозаикой в главной капелле и на передней стене церкви и обнаружил с самого начала этой работы, принявшись за нее без помощи Джотто, умение производить и доводить до конца мозаичные работы не хуже, чем живописные; выполнив также в церкви Сан Гризогоно много историй фреской, он и здесь показал себя лучшим учеником Джотто и хорошим художником. Также и за Тибром он расписал в Санта Чечилиа собственноручно почти всю церковь и многое в церкви Сан Франческо аппрессо Рипа. Затем в Сан Паоло фуор ди Рома он выполнил мозаичный фасад и много историй из Ветхого Завета для среднего нефа. Работая над некоторыми фресками в капитуле первого монастырского двора, он вложил туда столько тщательности, что от людей понимающих заслужил имя превосходнейшего мастера, и вследствие этого он приобрел такую благосклонность со стороны прелатов, что ему была поручена внутренняя стена Сан Пьетро между окнами, где в соответствии с окнами, которые в то время там были, он изобразил в отличнейших фрес