Это был индус высокого роста, одетый в длинную тунику из темного цвета шелковой материи, в головном уборе, похожем на тиapy. Ему могло быть лить тридцать; походка его была величественна; черты его типического лица были благородны и правильны, очертания тонки. Он был красив, восхитительно красив!..
Он медленно приблизился к Лоле, и приветствуя ее, сказал по-английски:
– Я узнал, миссис, от Букелини, что вы находитесь в затруднении как вернуться в Европу, вследствие того, что капитан Джемс, оставляя вас, позабыл оставить вам необходимую на переезд сумму. Позвольте мне предложить вам ее. Вы можете безбоязненно принять эти деньги. Я сам постоянно езжу в Европу, и когда-нибудь попрошу вас расквитаться долгом, который вы в настоящее время заключите у меня. – Букелини, дитя мое, положите этот бумажник на стол. До свидания, миледи. Весьма счастлив сегодня и всегда почту себя счастливым отдать все, что имею, в ваше распоряжение.
Индиец уже скрылся, а Лола еще не могла придти в себя. Наконец, обратившись к служанке, спросила у ней:
– Кто этот человек?
– Рунна-Синг.
– Кто это Рунна-Синг?
Индианка не отвечала.
Между тем Лола уже развернула бумажник; в нем находилось тысяча фунтов стерлингов банковыми билетами.
– Ну же, Букелини, – снова начала она: – кто такой Рунна-Синг? Почему ты сказала ему, что я нуждаюсь в деньгах? А сказала ты, он сам объявил это, и почему он так великодушно обязывает меня?
Букелини продолжала молчать.
– Да говори же! говори! – вскричала Лола.
Индианка наклонила голову.
– Он запретил мне говорить, ответила она.
– Как запретил говорить! Кто запретил? Рунна-Синг? Так я же приказываю тебе отвечать! Видишь этот перстень? Если ты скажешь – он твой. Кто такой Рунна-Синг, и почему, когда ты рассказала ему о моем затруднительном положении, он так поспешно явился меня от него избавить? Он меня знает? Однако, я не помню, чтоб видала его. Он богат? Он знатное лицо в твоей стране, начальник, принц?…
И делая эти вопросы, Лола сжимала, как будто намереваясь раздавить, руки индианки. Но та поклялась молчать – и молчала.
– Ты несносна! – воскликнула Лола. – Убирайся!..
Букелини, не дожидаясь повторения приказа, одним скачком удалилась из комнаты, а потом из дома.
В надежде получить какие бы то ни было сведения, Лола сошла к Ломеру, но тот ничего не знал о Рунне Синге и даже не видал, как тот вошел. И что значил для него этот индус? Он оплакивал жену, и весь свет не существовал для него.
Однако, многие намекали ему о том, чтобы представить счет и получить деньги за квартиру и стол, за которые капитан Джемс еще не успел заплатить.
Лола предположила, что нашла разгадку этого приключения. Рунна Синг, влюбился в нее. А объяснения в любви, которого из деликатности не хотел сделать в то время, когда полагал, что она оплакивает мужа, – она услышит от него в Европе.
Ведь он же сам сказал, что скоро будет в Европе и там увидится с ней!
Кто знает? На палубе корабля «Голден Флич», на котором она взяла место, быть может, прежде всех встретит она своего таинственного благодетеля?
Лола ехала под именем девицы Монтец, под девичьей фамилией своей матери. Муж оставил ее; она бросила его фамилию; и притом же она ехала в Кадикс и ей удобно было назваться сеньоритой, возвращающейся на родину. Она достаточно знала по-испански, чтобы сыграть свою роль. Отныне она испанка! Ее роскошные черные волосы, большие темно-голубые глаза с длинными ресницами, тонкий нос с раздувающимися ноздрями, матовый цвет кожи, гибкая стройная талия, – все это не открыло бы обмана….
Но если на корабле встретится с нею Рунна Синг, он удивится живой перемене имени. Нет он поймет желание молодой женщины не иметь более ничего общего с недостойным мужем.
Но Рунна Синга не было на корабле; тщетно Лола отыскивала его, по-видимому, не это судно должно было перевезти в Европу красавца князя.
Лоле было досадно; ей было приятно продолжать роман, герой которого так великолепно знакомится с героиней. Но от этого следовало отказаться, и за отсутствием индейца Лола обратила свое внимание на молодого англичанина, адъютанта лорда Эльфистона, отправлявшегося в Кадикс к одному из своих дядей, лечиться от грудной болезни по совету медиков.
Природа не особенно одарила Джефри Леннокса физической красотой, но он так страдал! У него была чахотка, как уверял медик; и притом, по словам капитана, он был богат, миллионер… По доброте души Лола позволила ему любить себя… Разве невеликодушно усладить последнее дни умирающего?…
А Джефри Леннокс страстно полюбил Лолу. В Кадиксе вместо того, чтоб отправиться к дяде, он нанял дом, в котором поселился с любовницей. И вообразите себе, вместо того, чтобы приближаться к смерти, как предсказывали медики, – Джефри Леннокс, напротив, с каждым днем укреплялся.
Лола вылечила его! Но как бы вы думали, какой благодарности она требовала от своего любовника? Она требовала, чтоб он взял ее замуж, хотя муж ее был жив. Но кто знает, где он!.. Его как будто и не было!..
Не так смотрел дядя Джефри Леннокса, сэр Гидж. Пусть у племянника есть любовница – сэру Гиджу было все равно; но когда он узнал, что племянник не довольствуясь тем, что разоряется на нее, задумал сделать из нее жену, – сэр Гидж обеспокоился, По его влиянию Лола была призвана в суд, где ее прежде всего спросили, в каком городе Испании она родилась? Отвечать на этот вопрос ложно было опасно. Лола это чувствовала, и так как она ответила правду, то сеньориту Монтец превратившуюся в миссис Джемс, вежливо попросили вернуться, если не к мужу, так как она не знала, где он, то по крайней мере в свое отечество.
В противном случае ей угрожали тюрьмой, пока к ее любовнику не возвратится рассудок. Лола повиновалась. Прямо от судьи она села в карету, которая привезла ее к пристани, где уже ждало судно, отправлявшееся в Лондон.
Сэр Гидж, как истинный джентльмен, чтоб несколько усладить это изгнание, прислал на корабль довольно значительную сумму.
Сэр Гидж действовал в интересах своего племянника, но самые лучшие намерения дают иногда не те результаты, которых ожидали. Едва только Джефри Леннокс был разлучен с любовницей, он начал страдать сильнее и вскоре умер.
– Стоило же труда разлучать нас! – сказала Лола, когда ей в Лондоне передали это известие. – Если бы Леннокс женился на мне, он жил бы да жил бы еще!
– Но ведь он не мог на вас жениться.
– Не мог! почему не мог? Как только мы согласились на это, кто нам мог помешать?
– Закон. Он запрещает подобные браки.
– Так он должен разрешать развод! Как, он дает мне мужа, который меня бросает, и запрещает брать другого!.. Он или не велит мне любить целую жизнь или иметь только любовников!.. Хорошо же! Меня принуждают, так у меня будут любовники. У меня их будет по сто!.. А чья вина? Тех, которые по глупой скупости помешали мне быть честной женщиной....
И она сдержала слово. В течение пяти или шести лет, которые следовали за принятием этого решения она имела, как остроумно выразился кто-то «уж слишком».
Из Лондона, где она в одно мгновение растеряла данные сэром Гидж деньги, она в 1839 году возвратилась в Испанию и там сделалась танцовщицей.
Проезжая одну за одной по всем провинциям королевства начиная Галицией и кончая Эстрамадурой она у каждой похищала национальный танец.
Афиша гастролей Лолы Монтец.
И так, она сделалась испанской танцовщицей и впервые на подмостках Брюссельского театра пустила в ход свое хореографическое искусство; затем она отправилась в Париж; но час ее успехов в Париже еще не пробил; она уезжает в Берлин, где публика ее освистывает, но где зато она проглатывает живьем трех или четырех жирных баронов; потом в Варшаву, откуда ее выгоняют, а там в Петербург, где она была принята с распростертыми объятиями.
Между тем, получая груды золота, более как куртизанка, чем балерина, Лола вследствие своих разорительных наклонностей часто бывала без денег.
Мы уже сказали, что Лола дебютировала в Брюсселе, но в то же время, мы должны сказать, что принята она была холодно. В ее танцах был огонь, была страстность, но им недоставало грации. Лола удивляла, как танцовщица, но она не пленяла.
Решившись после двенадцати представлений оставить город, в котором были так скупы на аплодисменты, она приказала горничной укладывать чемоданы. Но несчастье никогда не приходит одно; в тот день когда она решилась покончить с театром, ее любовник, – толстый фламандский банкир, разошелся с ней, быть может по той же причине, по какой она оставляла Брюссель, т. е. потому, что ей мало аплодировали. Подобные связи заключаются из суетности.
Лола рассердилась, и рассердилась тем сильнее что рассчитывая на кошелек своего Мондора, она только что накануне купила на шесть тысяч франков кружев, предназначавшихся для украшения ее костюмов.
Но Мондор улетучился, и платить оказалось нечем. Притом же, каким образом с двадцатью луидорами отправиться в Париж?
То было вечером, через несколько часов, после того, как г-н Вандерборн уведомил ее, что к великому огорчению он вынужден покончить с нежными отношениями. Лола ложилась спать, когда Мариета, ее горничная, постучалась к ней в дверь.
– Что такое.
– Письмо к вам сударыня.
Это был целый тщательно запечатанный пакет, переданный Мариеттой своей госпоже. Он заключал в себе лист надушенной бумаги, на которой были написаны по-английски следующие слова: «От друга в Бомбее.» И переводное письмо в тысячу фунтов стерлингов, на Вандерборна, банкира в Брюсселе. Одно это удвоило радость Лолы. Друг из Бомбея не только снабжал ее съестными припасами, но он давал ей возможность утереть нос этому дерзкому Вандеборну, из кассы которого ей предстояло получить деньги.
– Кто тебе отдал это письмо, Мариетта?
– Лакей.
– А где он?