– Как вы прелестны! сказал он.
Она не отвечала, но ее улыбающиеся губки говорили: «Вы тоже очень хороши собой!»
– Как я вас люблю! продолжал он.
Она молчала; но вся зарумянилась, положив свою голову на плечо молодого человека, губы которого, как будто привлеченные магнитом, соединились с ее, она в долгом и вкусном поцелуе дала ему понять, что и она его любит.
Потом? Потом ничего. У фан М. было честное сердце; он стыдился бы украденного блаженства и вместо того, чтобы совершить новую ошибку, он немедленно принял важное решение.
Он прямо отправился к г-же фан Иольд, просить руки ее дочери.
Мы пройдем молчанием различные обстоятельства задержавшая, но не помешавшие замужеству Иды. Потребовалось три недели, чтобы ей минуло тринадцать лет, когда в новой церкви Амстердама она поклялась в вечной верности Жаку фан М.
Сделавшись мужем этого ребенка фан М., вместо того, чтобы посвятить себя его моральному развитию, научить его уважению долга, о чем он даже думал, – через восемь или десять медовых месяцев, вдруг восхитился революцией, начавшейся во Франции и горячо отдался ее принципам, политика переучила его, а политика враг супружеского счастья. Невозможно идти во главе социальных реформ и заниматься домашним хозяйством. Бросив Брюссель, где он дотоле жил с Идой он привез ее в конце августа 1792 года в Лилль, где все готовилось к тому, чтобы выдержать осаду императорских войск
Бедный фан M!.. Что было ему делать в Лилле со своей женой!
Пусть сама Ида рассказывает, кто был первый французский офицер, которого она одарила своей благосклонностью.
«Состояние и имя моего мужа, решение, которое он принял скорее отказаться от своего отечества, по крайней мере на время, чем отступиться от своих либеральных убеждений, привлекли на него, а также и на меня, всеобщее внимание и любопытство. Через несколько дней двери всех первых домов в Лилле были для нас открыты.
«Стремление фан М. служить делу свободы в Нидерландах, ставило его в ежедневные сношения с французскими офицерами. Генерал Фан Долен, двоюродный брат моего мужа, однажды представил нам некоторых из этих офицеров. Я назову одного из них, – молодого Мареско, уже замеченного в армии, в которой он служил очень недавно. В течение этого визита взгляды этих господ часто обращались на меня; в этой толпе обожателей я замечала только Мареско: казалось лестное удивление, с которым он меня рассматривал, в первый раз дало мне почувствовать цену красоты; глаза мои встречались с его глазами, когда он был передо мной, и когда он уже ушел, я все еще его видела.»
«Я часто потом видала Мареско; тогда он был только еще капитаном, но его уже доказанная заслуга, его храбрость и приятность характера заставляли смотреть на него уже не так, как на других офицеров, опередивших его в военной иерархии. Я с удовольствием слушала все, что говорилось хорошего об этом молодом офицере, и мое воображение каждый день наделяло его новыми качествами. В его присутствии я конфузилась и смущалась. Я чувствовала удовольствие, смешанное с беспокойством; я желала бы непрестанно его видеть, а между тем дрожала, входя в залу, где надеялась его встретить.
Состояние моего сердца имело для меня такую сладость, что я не раздумывая, не подозревая даже опасности, всецело предавалась уединению.
«Город давал праздник, на который муж мой и я были приглашены. Я была предметом всяческих любезностей, но из всех похвал, которыми меня осыпали, я не могла скрыть, что придаю значение только почтению Мареско».
«С этой минуты установилось между нами непризнанное сношение, сделавшее тем более быстрые успехи, что я полагала его основанным единственно на совершенной симпатии наших мыслей и чувств. В Лилле было много женщин, которые были принимаемы даже в некоторых уважаемых обществах, но которые не имели никакого значения в лучших домах; их двусмысленная репутация, ложное положение, занимаемое ими в свете, внушали мне справедливое отвращение».
«Фан М. вместо того, чтобы поощрить эту разборчивость, не имевшую ничего преувеличенного, старался, напротив, победить то, что он называл моими предрассудками. В тот самый день, когда моя строгость вызвала с его стороны насмешки и упреки против Мареско, я взяла его в посредники, он отдал мне справедливость. Я гордилась его одобрением и мало-помалу привыкла брать его в судьи всех моих действий или скорее в поверенные моих тайных мыслей».
«Таким образом, в глубокой беспечности я быстро приближалась к бездне. Я любила безумно, еще сама не зная об этом. Когда я вернулась к самой себе и разобрала состояние моей души, было уже поздно: я была потеряна».
Мы полагаем, что поздно!.. Во время восьмидневного отсутствия своего мужа Ида каждую ночь принимала в своей спальне прекрасного капитана Мареско.
Но капитан должен был уехать. Увы! Неужели они не увидятся? Да. Они увиделись в Дампьер ле Шато, где в мужском костюме Ида разделяла опасности войны, которым охотно отдался ее муж. Она присутствовала 20 сентября 1792 года при канонаде Вальми и видела как генерал Келлерман, сошедши с лошади, шел впереди ослабевавших пехотных колон электризируя солдат своим примером и словами.
А после победы Фан М., спеша увидеть генерала Берновилля, находившегося в Сент Женвильи, отправился туда, оставив свою жену под надзором друга своего Мареско.
Какая радость для Иды смешать мирты с лаврами своего любовника!..
Нужно было известие о болезни, угрожавшей смертью ее матери, чтобы заставить ее отказаться от преступного сладострастия, к которому она так привыкла, что оно стало ее второй природой.
Здесь мы поместим довольно оригинальный эпизод. Мать ее выздоровела, Ида оставалась несколько времени близ нее в имении, которым она владела в окрестностях Вардербурга.
«Там мы с матушкой, – говорит она – находились почти постоянно одни. Чтобы развеять ее, я придумала для этого долгие прогулки в коляске по окрестностям. Одетая в мужское платье, я была ее кучером; ловкая в управлении лошадьми, я вносила какое-то самолюбие в это занятие; прогулки эти нравились ей так же, как и мне, они нарушали однообразие наших дней»,
«Иногда мы прогуливались пешком, посещая смиренные хижины, повсюду многочисленные благословения сопровождали мою мать и ее молодого сына барона фан-Иадль-Ионг, за которого слыла я. Благодаря моему высокому росту и элегантности я могла прослыть за очень красивого юношу. Мои, по природе волнистые волосы, остриженные a la Titus, мои большие голубые глаза и оживленный цвет лица привлекали на меня красноречивые взгляды женщин; я смеялась над этим вместе с матушкой».
«Однажды, когда мы продолжали нашу пешеходную прогулку долее обыкновенной, мы зашли к Варденбургскому балье, чтобы отдохнуть, тогда, как наши люди отправились за экипажем. Варденбургский балье был стар и некрасив и только что женат на молоденькой и хорошенькой девушке. Прелестная Мария рассыпалась в учтивостях перед бароном фан-Иадл-Ионг, ее старый муж, зная, кто этот юноша, столь нравящийся его жене, не хотел ее разочаровывать; Мария показывала мне свои цветы, свой птичник, своих кроликов и золотых рыбок; ее глаза не раз говорили мне во время этой прогулки, как я ей нравлюсь. Притворство никогда не было отличительной чертой моего характера, но случай был так хорош, что я не могла отказать себе в желании позабавиться над заблуждением молодой девушки; я поддерживала мою роль и давала предполагать, что я не нечувствительна».
«Перед нашим отъездом Мария подала мне букет, нарочно для меня ею составленный. Букет этот был передан мне с особенным таинственным видом; я тотчас же подумала, что он содержит какое-нибудь любовное послание и не ошиблась. Мария писала мне и назначала на другой день свидание в аллее из шиповника, которая окружала их сад. Матушка, сначала смеявшаяся вместе со мной, вдруг сделалась серьезной. «Ну, матушка, – сказала я ей, – вы хвалите благоразумие голландок… Согласитесь, что француженка не поступила бы лучше». Матушка огорчилась при виде молодой женщины, так быстро забывающей свои обязанности по отношению к мужу; одно извинение, которое она могла найти для Марии, заключалось в том, что она без сомнения угадала мой пол, под мужским платьем, и это свидание было только невинной шуткой».
«Я не пропустила назначенного свидания. На другое утро в назначенный час, я была в аллеи; Мария меня ждала; ее туалет был тщательнее вчерашнего; ее шляпа, отделанная розами, висела у нее на руке, на широкой голубой ленте, ее белокурые волосы были изящно завиты».
«Как только она увидала меня, сейчас же прибежала. – «О! – вскричала она, – я хорошо знала, что вы придете, потому что вы должны быть также добры, как и прекрасны».
Последние слова были произнесены тихим голосом, а ее рука опиралась на мою. Мы сели на лавку.
– Как только я увидала вас, – опустив глаза, начала она, – я почувствовала, что мое сердце принадлежит вам. Но вы, можете ли вы полюбить меня немного?..
– А почему бы и не полюбить мне вас? – возразила я.
– Потому что я очень невежественна и проста, чтобы быть любимой молодым человеком вашего звания!.. А между тем, если вы меня не любите, что станется со мной? Мой муж так стар и так дурен!..
Говоря, таким образом, малютка прижалась ко мне; я видела, как дрожала ее грудь, как нежная томность разлилась по ее лицу. Было время разубедить ее, иначе по примеру целомудренного Иосифа, но по другой причине, мне пришлось бы оставить в ее руках мой плащ.
– Да, моя милая Мария, – с улыбкой сказала я ей, – да! Я буду любить тебя, я буду твоей лучшей подругой, потому что, узнай, я женщина!..
Я не могу передать действия, произведенного этими словами на малютку! Она побледнела; она удерживала меня одной рукой, в то время как другой казалось, отталкивала. «Вы, вы – женщина!.. Боже мой!.. Сжалься надо мной!..»
Она была у моих ног; я ее подняла, и сжала в объятьях. «Как вы должны меня презирать!..» – Нет, я люблю тебя и всегда буду любить!» – Наконец она осмелилась поднять на меня свои глаза. – «Хочешь поцеловать меня?» – продолжала я. – «О. да!» – воскликнула она. И с порывом, в котором еще слышалась страсть, ее губы приблизились к моим, и тело ее трепетало. Потом она прошептала: «Какая жалость!».