Жизнеописания прославленных куртизанок разных стран и народов мира — страница 145 из 157

«Всего чаще я будила ее; на половину охотой, на половину насильно она вставала с постели, одевалась в утреннее платье, накидывала на плечи шаль; я помогала ей одеваться, хотя она находила меня неловкой, как мальчика, и мы отправлялись в boghey'е, за которым мой лакей Филипп следовал верхом. Мы часто проезжали по новым бульварам, по Марсову полю или завтракали с нею чашкой молока в хижине Мон-Парнаса, еще совершенно деревенской в то время. Я видела, как на ее лице блистала природная веселость, не всегда показывавшаяся на нем в салонах Люксембурга. В одну из наших прогулок нам пришлось направиться в квартал Гро Калью; мы провели большую часть утра, наблюдая празднование свадьбы работников. Широкая радость этих добрых людей представляла картину, достойную кисти Теньера, совершенно противоположную той, которую Тальен обыкновенно имела перед своими глазами. Что касается до меня, я не удивлялась выражениям народной радости, ибо взросла среди сельской жизни».

Между тем, Моро, которому не нравилась эта связь, который находил, что общество встречаемое у г-жи Тальен недостойно его любовницы, – положительно предложил Иде расстаться со знаменитостью Конвента.

Она повиновалась; столь же ветреная в дружбе, как и в любви, Ида быстро повернулась спиной к своей дорогой Тальен.

Ида Сент Эльм еще прежде полюбила Нея, не зная его: то была романическая, но тем не менее глубокая страсть, ибо Ида истинно любила Нея.

Она сама делает параллель между двумя самыми важными связями своей жизни; между связью с Моро и с Неем и говорит, что любила Нея так сильно, что пожертвовала бы всеми социальными преимуществами… Надо заметить уже утраченными вследствие связи с Моро.

В ее мемуарах говорится об одной таинственной личности, которую она обозначает начальными буквами Д. Л., о личности вроде демона, которая толкает ее в объятия Нея, мы не знаем почему.

Вероятно только то, что, отказавшись от своего опасного намерения жениться на женщине, подло оставившей своего первого мужа, – Моро, в свою очередь бросил ее, оставив, однако, ей знаки своей привязанности.

С этого-то времени Ида приняла фамилию Сент-Эльм.

Наконец она была свободна, и пробил час, в который она должна была увидать незнакомого, но обожаемого ею любовника.

Уже несколько месяцев, заботами Д. Л. она поддерживала деятельную переписку с будущим маршалом.

«Я жила в восхитительном уединении в Вавилонской улице, в маленьком, но спокойном домике, окруженном сенью небольшого, но восхитительного сада, С утра я прогуливалась, смотрела и пускала вперед часы; каждую минуту мне слышался стук его кареты. Когда я уставала, то садилась по средине моего цветника, перечитывая знаменитую оду Сафо: «Я поворачиваюсь на моем мягком ложе; луна потонула в море, а с нею исчезли и плеяды; настала середина ночи… часы идут… я люблю тебя… я одинока…»

«Кто не ощущал оттенков тысячи противоположных чувствований, сменяющих одно другое в часы первого ожидания?.. Увы! Я ощущала их все сразу, когда быстро катящийся кабриолет останавливается… дверь отворяется… и я не имела времени поверить моему счастью, как уже вполне им обладала!..»

«Ах, почему эта радость не была единственной в моей жизни, или почему, будучи так счастлива, я хотела быть счастливой снова?..»

«Если бы Ней был человек обыкновенный, лицо его нашли бы некрасивым; но с его благородной талией, с этой осанкой и мужественным взглядом, окруженный такой славой, он казался красавцем! Едва мы переменялись несколькими словами, мы уже разговаривали и чувствовали, как двадцатилетие друзья. С какой откровенностью он напоминал мне о заботах о моей будущности!»

«А я отвечала ему: «Не думайте об этом будущем. Знать, что ваше сердце бьется для меня, разве не в этом все мое назначение?»

Мы вместе осматривали наше убежище; он был восхищен им.

– Это Моро подарил вам? – сказал он мне.

– Дом этот я нанимаю с мебелью.

– Но вы разоряетесь, если Моро не заботится об вас.

– Я не приняла от него ничего. Я слишком виновата против Моро, чтобы его благодеяния не казались мне тяжелыми.

– Все это слишком романически, мой милый друг. Моро знавал ваше семейство; он дал вам свое имя и должен был обеспечить ваше существование; но у вас есть таланты, образование; вы предпочитаете быть обязанной только одной себе. Это ошибка. Вы меня слишком интересуете, чтобы я не заботился о вас.

– Я вас интересую? Этого слова для меня достаточно. Будущность моя!

– Скажите мне ваши имена, – начал он после некоторого молчания, – скажите то, которым никто вас не называл.

– Зовите меня Идой. Это имя было дорого моему отцу.

– Ну, моя дорогая Ида, судьба, долг, честь требуют от нас скорой разлуки. Я нахожусь на опасном посту. Обещай мне, что куда бы не увлекла меня война, никогда мое письмо не скажет тебе напрасно: «мне не достает Иды!»

– Клянусь! Я явлюсь на ваш зов, каково бы ни было расстояние! Я счастлива, что могу обещать тебе.

«Я жила в каком-то обмане любви; каждое утро было сладким сном, меланхолическим и нежным ожиданием, которое всегда завершалось вечерним посещением. Он непременно говорил мне о моем будущем. Однажды я сказала ему, что хочу поступить на сцену.

– Полно! – вскричал он. – Я скорее пожелал бы видеть тебя маркитанткой, чем актрисой.

–Маркитанткой?.. Охотно. Тогда я всюду могу за вами следовать.

Он улыбнулся, и, снимая со своей шеи часы и цепь, сказал:

– Нам пора проститься, Ида; но помни, ты поклялась, что в какой бы час я не призвал тебя, ты явишься ко мне.

–Я опять клянусь! – прошептала я в поцелуе».

Генерал Ней уехал; Ида Сент-Эльм поклялась ему в совершенной любви, но не в совершенной верности. Один довольно смешной анекдот, который она рассказывает по поводу Талейрана доказывает, что для нее любовь в верность были слова противоположные.

Повинуясь Бонапарту, который чванился нравственностью, Талейран должен был жениться на г-же Гранд, с которой он был в нежных отношениях, со времени ее возвращения из эмиграции. В ожидании он принимал в министерстве многочисленные посещения прелестных женщин; особенно Ида Сент-Эльм имела доступ в его кабинет, и почти всегда оставалась в нем подолгу.

«Особенно мои волосы возбуждали учтивое внимание Талейрана, и однажды они были предметом, с его стороны довольно странного занятия. Под его слишком усердной рукой мои белокурые локоны развевались в беспорядке, эта рука, подписывавшая мирные трактаты, сама хотела поправить произведенное ею зло. И вот, министр, беря один за одним развевавшиеся локоны, завертывал их в тонкую бумагу, собирал и располагал их под моей шляпкой, требуя чтобы моя прическа осталась в таком виде до моего возвращения домой».

«Я довела мое терпение до тех пор, до которых он довел свою любезность, потому, тем более, что заметила, что он употреблял для папильоток билеты в тысячу франков».

«– Вот еще один, монсеньор, – сказала я, подавая ему забытый им локон».

Прическа Иды Сент-Эльм стоила Телейрану двадцать тысяч франков.

Бонапарт стал Наполеоном; Республика уступила место Империи: дрались каждый день; Ида Сент Эльм не дралась, но следовала во всех компаниях, все в мужском костюме за своим дорогим Неем; она была с ним при Магдебурге, Иене, Эйлау, Фридланде…

«Сколько раз в те редкие минуты, которые Ней отнимал у долга, чтобы отдать счастью, он повторял мне: «Бедная Ида! Вы повсюду! Вы ничего не страшитесь?» Тогда я рассказывала ему средства, которые я употребляла, чтобы достигнуть его… Я имела случай встретить в Магдебурге великолепного слугу, питавшего естественную привязанность к французам; таким образом, я была избавлена от необходимости брать проводников».

Ганц знал Пруссию, Германию и Тироль, как свои пять пальцев.

«При Эйлау я была с Ганцем, на узкой и дурной дороге, когда вдруг мы были окружены войсками различных полков, которые беспрерывно сменялись. Ней разбил целый русский корпус. Среди лошадей и багажа, я заметила женщину, одетую жокеем; она покинула свое семейство в Галле, чтобы следовать за сержантом гренадеров. Она была невыразимо прекрасна, и было невозможно, чтобы ее девственная фигура не изменила ее переодеванию.

« – Да, сказала она мне, – я кинула все, потому что как только Бюссьер сказал мне, что он меня любит, кроме него я не видала больше никого в свете. Я не обокрала моих родителей, потому что унесла с собой только мои безделушки и шесть сот дукатов, которые оставила мне моя матушка, Бюссьер говорит, что этого довольно, чтобы быть счастливой во Франции. Если его ранят, я буду за ним ухаживать, если его убьют, я тоже умру. Я хотела идти рядом с ним, но мне не позволили; тогда я надела это платье, но хочу сделаться маркитанткой. Бюссьер уверяет, что мне нечего бояться, а я разве буду бояться, чтобы приблизиться к моему любовнику!..»

«Я с восторгом слушала эту маленькую женщину. Я думала также как и она».

«Через несколько часов русские начали подаваться. Я более не управляла своей лошадью, а следовала за полком. Лошадь моя начинает горячиться; Ганц замечает это и усиливает бег моей лошади, горяча ее. У меня всегда были отличные пистолеты и легкая сабля; невинное оружие, которое еще никогда не было употребляемо мною в сражениях. На этот раз смешение было так жарко, что машинально я приготовилась к защите. Я думаю, что не смотря на эту решимость, я несколько раз наклоняла голову при виде жестоких ударов, которыми менялись вокруг меня; я была так стеснена в рядах, что потеряла всякий рассудок, видя уже себя под ногами лошадей, я освободилась быстрым движением из этой сшибки, получив удар в левый глаз. Я не чувствовала боли, но вид крови причинил мне дурноту. Тотчас Ганц дает шпоры своей лошади, схватывает мою под уздцы и счастливо увлекает меня на сто шагов назад.

Моей суетности иногда приходилось думать, что я получила эту рану, защищаясь, но я хочу быть справедливой относительно себя, какой была через несколько дней, когда Ней сказал мне: «Теперь мы истинные братья по оружию. Это стоит креста».