Бух… В уборной повалился стул.
Герцогиня изо всех сил кашлянула… Поздно!.. Герцог узнал. Короля не было в Эскуриале: он был в уборной.
– А! я испугал вас, сеньора! – в свою очередь и во время возразил герцог. – Но вместо того, чтоб испугаться моего прихода, вы должны бы порадоваться.
– Порадоваться?… Почему?…
– Потому что я избавляю вас от большой опасности.
– От большой опасности?… от какой?…
– Сюда проник вор, быть может убийца, под железом которого вы должны бы были погибнуть…
– Вор?… убийца?…
– Да!.. но к сожалению слуги мои бодрствовали; они предупредили меня, и этот презренный падет под моими ударами… Он там, в этом кабинете… Он не выйдет оттуда живой…
Произнеся эти слова, Альбукерк бросился к уборной. Герцогиня хотела его удержать, но было поздно! Герцог уже находился в секретном приюте, где, махая направо и налево своей тростью, он кричал:
– А! разбойник! ты не ожидал быть открытым! Вот тебе, грабитель!.. вот тебе, злодей!.. А! ты хотел убить мою жену!..
– Остановитесь, герцог! – вскричал Оливарец, бросаясь к Альбукерку, трость которого он с трудом мог удержать. – Остановитесь, или вы дадите отчет в оскорблении величества!.. Здесь нет воров; здесь король и его первый министр Гаспар де Гусман, граф-герцог Оливарец!..
Гаспар де Гусман, граф-герцог Оливарес. Портрет работы Диего Веласкеса
Альбукерк не отвечал ничего, но направился к будуару…
Филипп IV вышел из уборной, сопровождаемый Оливарецом.
Король был бледен, но тою бледностью, которая вовсе не выражала мщения. В глубине души он извинял поведение обманутого мужа. Он искоса бросил взгляд на этого последнего, также бледного, неподвижного, с наклоненной головой, с опущенными глазами; другой – на герцогиню, плачущую в углу, закрыв лицо руками.
Потом, не сказав ни слова, он взял под руку своего фаворита и удалился.
На другой день утром герцог Альбукерк, получил предписание немедленно отправиться в Бразилию. Его жена была назначена camarer’ой к ее величеству императрице, и герцог должен был отправиться один.
В то время, когда мы начинаем свой рассказ, 20 сентября 1628 года, – герцог Альбукерк вот уже четыре месяца как изучал Бразилию. И ровно четыре месяца, – против своего обычного не постоянства, – Филипп IV изучал любовь в Испании с прекрасной герцогиней Леонорой.
Однако уже три или четыре недели пламень любовников по-видимому потух: герцогиня была мечтательной, рассеянной возле короля; король был менее нежен с герцогиней…
Любовь умирала…
Кто же сожалел о ее быстром умирании? Не тот, кто вы думаете.
20 сентября, вечером, скучая в Эскуриале, Филиппу пришла фантазия провести час с женою в Прадо, королевской резиденции, около двух лье от столицы, где королева жила летом.
В то же время то был для него счастливый случай поцеловать руку герцогини Альбукерк, которую он не видел уже четыре дня.
В сопровождении одного пажа, он поехал верхом.
Достигнув решетки Прадо – вечер был великолепный! – король соскочил с лошади, решившись дойти пешком до дворца через парк.
Лакей отвел лошадей в конюшню, за королем следовал только паж.
Причиной этого каприза было вот что: Филипп IV, как мы сказали, страстно любил театр; он сам сочинял комедии. Еще со вчерашнего вечера он почувствовал литературные роды; он соображал план нового произведения, названного «Dar su vida роr su dama» (умереть за свою даму), над которым он изощрял все свои поэтические способности.
И если ему хотелось пройти пешком через парк Прадо, то не для того, чтоб упражняться в ходьбе, а чтоб придать своей музе, – оживляемой вечерним воздухом и ароматом цветов, – некоторое парение, которым она конечно поспешила бы воспользоваться.
Паж, ребенок лет четырнадцати, по имени Мариано, который как умный мальчик угадал намерения своего короля, – шел сзади его на цыпочках.
И Филипп не мог пожаловаться на свое уединение. «Умереть за свою даму» развертывалась вполне в его воображении. Еще одна или две сцены – и комедия будет готова…
Но за то, если поэт был доволен король мог бы быть недовольным в самом скором времени…
Увлекая короля, поэт вел его по прелестным маленьким дорожкам, которые все более и более удаляли его от дворца.
Если бы это продолжилось, поэт достиг бы своей цели, но король, заблудившись в парке, должен бы был отказаться на этот вечер от удовольствие видеть свою супругу.
Именно в эту минуту его величество приближался к вязовой и дубовой роще, довольно обширной.
«Если мы войдем в нее, мы погибли, подумал Мариано. – Нам не выйти!..»
Но вдруг паж и король одновременно остановились, пораженные шепотом, выходившим из беседки из дикого винограда.
Шепот этот производился двумя голосами…
Быть может, под этими цветами под этими листьями шел разговор…
Поэт уступил любопытству короля, желавшему узнать, кто таким образом изъяснялся в любви, ночью, в саду одной из его резиденций?…
Знаком он приказал пажу молчать и проник в самую беседку.
Он только бросил взгляд, и крик ярости вылетел из его груди…
То герцогиня Альбукерк, его любовница, была там с одним из первых его сеньоров, с герцогом Медина дела Торес.
При крике короля, при его внезапном появлении, виновные бросились в глубину беседки. Филипп вынул свой кинжал.
При известных обстоятельствах, в самые дурные минуты, он был всего менее зол.
Ему говорили: «Герцогиня обманывает вас» – он смеялся. Он уже не любил ее… Но увидать себя обманутым? Он убьет ее.
– Государь!.. государь!.. умилосердитесь!..
Эти слова произнес маленький паж, обнимая колени своего короля.
Герцогиня Альбукерк всегда была милостива к нему; он не хотел, чтобы ее убили.
Филипп вложил свой кинжал в ножны, и, обращаясь к герцогине и герцогу, сказал:
– По крайней мере, сеньор и сеньора, – сказал он, – такие вещи делаются у себя, а не у королевы!
Тем все и кончилось; он повернулся спиной к чете, слишком счастливой, что отделалась так дешево.
Но направляясь вправо, ко дворцу, Филипп не без некоторой горечи, прибавил сквозь зубы:
– И это в то время, когда я старался доказать, что хорошо умереть ради своей дамы! Нет! Еще не для этой следует умереть!..
Со всем тем у Филиппа не было любовницы. Ясно, что от него зависело заместить неблагодарную Леонору. При его дворе не было недостатка в желающих иметь счастье принадлежать королю. Но опять знатная дама!.. У короля было довольно знатных дам. До сих пор он имел одних только знатных дам. Неверность одной из них внушила ему желание сделаться в свою очередь им неверным всем.
Он размышлял об этом важном предмете в своем рабочем кабинете, когда ему доложили о сеньоре Морето и Каванна.
Морето и Каванна и Кальдерон-де-ла-Барка, два наиболее знаменитых драматических поэта Испании, еще очень молодые в эту эпоху, а следовательно, не получившие еще всей своей известности, имели неизъяснимую честь быть друзьями Филиппа IV, который спрашивал у них советов насчет своих литературных произведений.
Морето особенно пользовался симпатией Филиппа IV, – не потому, чтоб у него было больше ума и таланта, чем у Кальдерона, но потому, что он был большим льстецом: когда король удостаивал что-нибудь прочесть ему, он лучше и чаще Кальдерона восторгался. Представляя из себя артиста, король все-таки остается королем; ему нужны не товарищи, но куртизаны.
Филипп призвал Морето, чтобы посоветоваться насчет плана Dar su vida роr sa dama; и поэт, ничего не сказав о заглавии, помер от смеха. – Умереть для своей дамы!.. Только его величество мог придумать подобное заглавие!
Затем, целый час толковали о пьесе; Филипп думал то, Филипп думал это… такое лицо будет иметь такой-то характер, в такой-то сцене встретится такая-то перипетия…
Морето постоянно восклицал:
– Прелестно!.. бесподобно!.. восхитительно!..
К счастью еще, что пьеса была в одном только акте; будь она в двух, Морето принужден бы был остановиться: он истощил весь свой словарь восторгов.
Наконец, это свидание так расположило Филиппа, что излившись перед Морето как автор, он ощутил потребность открыться ему как человек.
В виде букета своего искусственная восхищения, Морето говорил королю, что он должен гордиться, обладая всеми почестями, будучи увенчан всеми лаврами…
– Не считая, – закончил он тоном улыбающегося умиления: – лавров любви!..
Филипп вовсе не гнушался тем, что занимаются его любовными похождениями.
Однако, при этих словах поэта, лицо его несколько омрачилось.
– А, Морето! ты думаешь, – сказал он: – что любовь меня балует… Ты ошибаешься, друг мой! Женщины смеются надо мной как над последним нищим в моем государстве.
Морето всплеснул руками.
– Ваше величество шутите!
– Нимало; и ты будешь очень удивлен, если я расскажу тебе мое последнее несчастье. И я решился отныне искать любовных развлечений не в том мире, от которого я имел обыкновение их требовать. Обман за обман; по крайней мере я буду иметь утешение – быть обманутым женщинами, которых я не буду столь глуп, чтобы любить… мещанками… актрисами… и я думаю…
Король пристально посмотрел на Морето и продолжал:
– Ты мог бы руководить мной на этой новой стезе. Вот уже четыре месяца, как я не был в театре del Principe… Видаешь ли ты там, в кулисах, какую-нибудь девушку, способную занять меня на неделю?… Но ты понимаешь?… Я не хотел бы слишком подвергаться посрамлению… если я склоняюсь к былинке, то не хочу, чтоб она была слишком увядшей… И так?…
Морето молчал. Он мысленно разбирал новую стезю.
Вдруг он вздрогнул, как человек, который борется с дурной мыслью. Нечто в роде колебания отразилось в его чертах.
– Итак? – повторил король.
– Итак, – сказал поэт: – я могу исполнить ваше желание, государь.
– Можешь?
– То есть я знаю, на кого обратить внимание вашего величества.