– А! вас ждут в Кондрье?..
– Да; но мы еще не очень торопимся. Теперь десять часов; а мы уедем в двенадцать, так вам еще есть время позавтракать.
Физиономия Эннемонда Перэна невольно нахмурившаяся при известии о приезде Гратьена Шарли, снова прояснилась. Между тем Гратьен сел за стол и ел как людоед. Проглотив две трети филея и три четверти пирога, наш солдат, не заботясь о благодарности, которой он был обязан, захотел заплатить за гостеприимство невежеством.
– А! так вот как! вы вышли замуж за старичину Перэн, – зубоскалил он. – Это забавно!..
– Нечему забавно? – По-прежнему спокойно спросила Луиза.
– Да потому… ха, ха, потому что такая молоденькая, как вы, не годилась бы, чтобы…
– Выйти замуж за доброго, честного и милого человека, как Перэн? Ну, ваше убеждение не сходится с моим, кузен, потому что я была в восхищении, вступая в этот союз.
– О! о! в восхищении!.. Вы только говорите, а я пари держу, что думаете…
– Вы хотите сказать глупость, которую я для вас же советую вам не произносить. Это все-таки будет для вас извинением. И припомните, я предупредила вас, что меня с мужем ждут в Кондрье; мы следует приготовиться к отъезду. Прощайте кузен. Доброго пути! Фаретта, ты скажешь конюху, чтобы он оседлал лошадь г-на Шарли, пока он выпьет последнюю бутылку. Прощайте кузен.
Луиза взяла под руку своего мужа и вышла из столовой.
– Какой ты у меня херувим, женушка! – не мог не вскрикнуть старый канатчик, оставшись с нею один.
Она нетерпеливо покачала головой.
– Меня хвалить не за что, мой друг, – сказала она. – Есть известного рода любовь, как есть известные цветы, раз завянув, они не стоят вздоха…
В 1546 гиду Луиза Лабэ подружилась с Клемансой де-Бурж. Эта дружба разрушилась вследствие измены одной из подруг, после пятнадцати лет самой тесной связи.
Вдова в двадцать лет, прекрасная, богатая, умная, образованная, Клеманса не имела недостатка в обожателях. Но она была благоразумна, и если она не хотела надеть на себя снова цепи Гиминея, она также заботливо остерегалась от обольщений.
Среди влюбленных – с дурными намерениями, – молодой барон де-Реньо де-Грасей, раздраженный пренебрежением прекрасной вдовы, как-то раз решился силой приобрести то, что ему не давали добровольно.
Она совсем не боялась его; под предлогом прогулки к Безумным каменьям, груде камней, по близости города Грасей, считавшихся развалинами друидского памятника, барон завлек Клемансу, сопровождаемую только одним лакеем в свой замок. Там он объявил ей, что она слишком долго играла им, что она была в его власти, и что он наконец решился не раньше отпустить ее, как она будет ему принадлежать. Клеманса, услыхав этот угрожающий ультиматум побледнела и упала перед Реньо на колени.
– Монсеньор, – сказала она важным голосом, – вы можете совершить недостойный поступок, но подумайте, что любовь не достигается таким образом, и что вы употребляете самое дурное средство, чтобы заставить любить меня.
– Ба! это пустые предположения, – насмешничая, заметил барон. —Вы устроены так же, как и прочие женщины, моя милая, и или я буду очень неловок, или я уверен, что будет достаточно нескольких минут и нескольких поцелуев, чтобы растопился лед, которым вы себя окружили…
– Испробуйте, – монсеньор, возразила Клеманса.
В голосе и в положении молодой женщины было столько страдания и горечи, что Реньо де-Грасей почувствовал свою решимость уничтожавшейся.
– Итак, – возразил он, после некоторого молчания, – я предлагаю вам, моя красавица, примирение.
– Что такое!
– Я не возьму от вас ни одного поцелуя, но вы дадите мне два… только два… и вы будете свободны…
Клеманса сделала отрицательный знак;
– Птице в клетке не приказывают петь, – сказала она.
Барон нахмурился.
– Итак, вы отказываете? – сказал он. – Вы отказываете мне в легком удовлетворении моей страсти?.. Только два поцелуя, и клянусь, Клеманса, я тебе отворю двери замка.
– Вы клянетесь?..
– Клянусь.
– Я выкупаю свое освобождение.
При первом прикосновении этих пунцовых губ Реньо де-Грасей задрожал от сладострастия. Поцелуй в любви также искра; одной достаточно, чтобы произвести пожар; что же, когда два следуют один за другим? Охватив молодую женщину руками, Реньо без счета возвратил ей поцелуи. Сначала она попробовала защищаться; она обратилась к его чести, потом она зарыдала и начала умолять… Все было напрасно!.. и слезы и мольбы… Он ничего не слушал, напротив, казалось, сопротивление только разжигало его.
Тогда произошел странный феномен. Оставив неравную борьбу, Клеманса вдруг стала неподвижной и бесчувственной; ее руки, которые старались оттолкнуть дерзкого, опустились, голова откинутая назад, чтобы избегнуть ненавистных ласк, не шевелилась. В тоже время румянец, покрывавший ее лицо, уступил место смертельной бледности. Ни слова, ни крика, ни вздоха не вылетало из ее груди. Глаза были закрыты. Барон не чувствовал, чтобы сердце ее билось; молодую вдову можно было счесть мертвой… Она отдалась… Подлец взял ее… Только совершив свое преступление, он понял весь его ужас.
Он обладал не женщиной, а статуей, – статуей Отвращения, статуей Презрения. Она, полураздетая, без движения, лежала на тем же самом диване, на которой он положил ее.
– Клеманса, – прошептал он, бледнее в свою очередь. – Прости меня.
Нет ответа.
– Клеманса, во имя неба! Я сознаю, что я подлец!.. Но я так люблю тебя!.. О, я искуплю свою вину, я даю вам слово?..
Нет ответа.
– Итак, – сказал он безнадежным тоном, – если вам угодно, вы можете уходить я больше не противлюсь.
Тогда она поднялась и не спеша оделась. Потом пошла к двери. Но он бросился между нею и дверью. Она остановилась.
– Но ты не слышишь меня! – вскричал он. – Я раскаиваюсь… и в доказательство я отдам тебе мою кровь… На!..
Опять ни слова, ни жеста от жертвы палачу.
– Прощай же! – Она вышла.
На дворе замка ее ждал лакей, держа за поводья ее лошадь. Она вскочила на седло. Подъемный мост опустили… Она медленно переехала через него. Только когда она выехала в поле, то, дав шпоры лошади она с такой быстротой понеслась вперед, что лакей едва мог за ней следовать.
Вернувшись вь Бурж, она в тот же день отправилась к нотариусу, которому она дала полномочие продать все ее имущество, какого бы рода оно ни было, и затем отправилась в Лион; где и поселилась.
В это время в Лионе начали говорить о Прекрасной Канатчице не только по поводу ее любовных похождений, но также и по поводу ее литературных талантов. Этот талант впервые был развит в ней посредственным поэтиком Франсуа Сагоном.
Он был довольно некрасив, но у него была веселость, разговорчивость, и сверх всего энтузиазм к заслугам Луизы Лабэ. Ее любовник в течение месяца, он остался ее другом, – другом, которого она поила и кормила, нечто в роде Фактотума, обязанного наблюдать за ее домом: устраивать ее праздники, принимать любовников, переписывать, а при случае поправлять ее стихи. Обязанность была довольно затруднительна; Луиза Лабэ по крайней мере раз в месяц меняла любовника, а стихи писала на трех различных языках: французском, итальянском и испанском.
Каждое утро Франсуа Сагон сопровождал на верховую прогулку «капитана Лоиса», – второе прозвище Луизы, – оправдываемое мужской посадкой. В одну из таких прогулок Луиза Лабэ встретилась с Клемансой.
Поселившись в Лионе у старой родственницы, Клеманса скучала; единственным её развлечением была ежедневная утренняя прогулка верхом в окрестностях города. Первый разговор молодых женщин повел за собою второй; потом Луиза пригласила Клемансу к себе; в этот раз дело дошло до откровенности; Клеманса еще не забыла своего приключения с бароном Грасей; не очень наклонная по темпераменту к чувственным наслаждениям любви, она из-за недостойного поступка одна ненавидела всех.
Луиза оспаривала эти принципы.
– Милый друг, – сказала она Клемансе, – неразумно, проклинать любовь – только потому, что имеешь право жаловаться на одного безумного любовника… Я думаю также, как и вы, о мужчинах вообще, но в частности, мне кажется, что умный и красивый мужчина имеет много хорошего. Позвольте мне руководить вами; я вам найду любовника, поцелуи которого сотрут с ваших губ и уничтожат из вашего сердца следы постыдного и жестокого насилия. Сверх того, вам спешить нечего; если мирты любви не удовлетворяют вас, у вас будут пальмы славы. Мы будем работать, если не будем любить, и я предчувствую, что ничто не разлучит нас никогда.
То было ошибочное предчувствие! Но в ожидании, Клеманса не имела причины жаловаться, что сошлась с нею. Как ее подруга, знакомая с классиками и знающая иностранные языки, Клеманса всеми силами души занялась поэзией… И вскоре, она смешала мирты с лаврами, которыми увенчала ее Луиза…
В течение долгого времени жизни этих двух женщин можно было завидовать… Посередине Саоны, в полу лье от Лиона находился остров, называемый Остров-Борода, – одна из прелестнейших местностей. Эннемонд Перэн обладал на этом острове большим пространством земли, прилегавшей к строениям и саду Бенедектинского аббатства. Мало испуганная этим соседством Луиза Лабэ, в согласии с Клемансой, велела построить среди леса восхитительный летний домик.
Там то подруги принимали самое лучшее мужское общество Лиона, к которому часто присоединялись артисты и вельможи, привлекаемые в Лион со всех сторон Франции славой Прекрасной Канатчицы и Клемансы де Бурж.
Лионские дамы кричали о скандале по поводу этих собраний; они обвиняли Луизу и Клемансу в барышничестве; они жаловались, что оставлены мужьями ради куртизанок.
– Пускай куртизанки! – отвечали Клеманса и Луиза, – гораздо легче быть честной, но невежественной, глупой и скучной женщиной, чем образованной и любезной куртизанкой.
В течение пятнадцати лет Луиза Лабэ и Клеманса де Бурж были неразлучны, в течение пятнадцати лет их ставили как пример дружбы двух женщин.