Богатство, славу, труды, удовольствия – они всё делили вместе; и это разделение было для них истинным счастьем.
Таким образом, в Лионе уверяли, что у одной не бывало любовника, которого не попробовала бы другая, если он ей нравился. Они, говорили также, до того простирали желание быть одна другой приятными, что, чтобы не заставить томиться свою подругу, в то время, когда она ворковала с каким-нибудь новым голубком, Луиза Лабэ требовала, чтобы этот голубок в одно время ворковал с двумя горлицами.
Это клевета! Единственный, исключительный случай был превращен в обыкновение. Конечно можно и двоим пить из одного стакана, только не сразу… Короче… Луиза и Клеманса соединенные дружбой с 1546 года, дожили до 1661 и ни разу ни малейшим спором, ни даже самой легкой ссорой не была возмущена прелесть их связи. Они были в это время вполне зрелыми женщинами: обеим им было за тридцать. Опасный возраст! говорит Бальзак. Опасный для иных, для других, не представляющий ничего опасного. И Клеманса де Бурж была из последних: в тридцать пять лет, красота ее была во всем блеске.
Другое дело, Луиза Лабэ. Более миленькая, чем прекрасная в первой молодости, она в зрелом возрасте начинала делаться только приятной.
Однако у неё не было недостатка в любовниках. Она всё была и умна и жива. Но также, почти всегда, в случае раздела, о котором мы говорили, когда на любовный праздник подруг подавался новый пирог, Клеманса пробовала его первая.
Эта доказывается следующим происшествием:
Один молодой человек Людовик Эдвард, студент Парижского университета, приехал в Лион, чтобы провести в нем свои каникулы; встретив случайно Луизу и Клемансу в городе, он страстно влюбился в последнюю.
Но он был беден; еще слишком молод, чтобы иметь известность, хотя умен и образован; для него не существовало надежды приблизиться к женщине, которая дарила свою благосклонность только людям обладавшим или богатством, или известностью.
Что же сделал в этом обстоятельстве Людовик Эдвард? О, эти студенты способны на всё, если ими овладеет любовь или дьявол. Был август месяц; он знал, что каждый день, около полудня обе музы Острова-Бороды купались в прозрачных водах Саоны, в небольшой бухте, осененной ивами, рядом с западной оконечностью их сада…
Однажды, утром, он приплыл в лодочке в эту бухту, привязал свое судно, а сам спрятался в дупле одной ивы. Нужна была смелость и терпение для того, чтобы выполнить это намерение. У студента были оба эти качества. «Будь, что будет!» сказал он самому себе. И в течение шести часов, он, не трогаясь, просидел в своем убежище, ожидая появления наяд.
Наконец он явились в сопровождении двух служанок. Трепеща от радости, Эдвард из своего тайного убежища мог присутствовать при самом восхитительном зрелище. Он видел, как они медленно раздевались… Вернее он видел только одну Клемансу, предмет своей страсти, только на нее смотрел он. На Луизу он едва бросил один взгляд, наверное, она стоила больше…
Они были в воде, резвясь, играя, хохоча, делая тысячи дурачеств; и у студента хватило мужества остаться безмолвным свидетелем, этих забав, который вероятно продолжались бы еще долго; но Клеманса, преследуемая своею подругой, бросилась к той иве, в которой находился нескромный свидетель, – он был не в силах боле удерживаться и высунувшись из дупла, протянув руки, с пылающими щеками, воскликнул дрожащим голосом:
– О! как вы прекрасны!..
Клеманса и Луиза вскрикнули от изумления и ужаса, этому крику, как эхо, ответил на берегу крик служанок. Мужчина… В иве был мужчина!..
– Ваше поведение, сударь, гнусно! – сказала Клеманса.
– Ужасно! – подтвердила Луиза…
– О! извините меня!..
– Никогда!.. давно вы здесь?
– С пяти часов утра.
– С пяти часов утра!.. Так это преднамеренное преступление?..
– Каюсь. Но разве эта самая преднамеренность не уменьшает моей вины?.. Я люблю одну из вас…
– А! право?
– Да, я люблю одну из вас… но без надежды на взаимность.
– И поэтому то вы, как вор явились украсть то, что, вы были уверены, не дастся вам.
– Украсть!.. Во всяком случае только мои глаза воспользовались этой кражей; если вы желаете, они ваши, также как я весь; накажите же их, ослепив меня; я не произнесу ни одной жалобы.
Эдвард обратился с этими словами к Клемансе, которая также как и Луиза, погрузилась в воду по самый подбородок, стоя неподвижно на одном месте. – Благоразумная предосторожность, чтобы не прибавить и без того слишком распространенных знаний соперника Актеома.
Обе женщины обменялись толчком. Клеманса как будто хотела этим сказать Луизе: «А он недурен!» – Нет, честное слово, он недурен, – отвечала Луиза, – он даже очень хорош!.. Если бы мы рассердились, к чему бы это послужило?.. ни к чему! Не будем же сердиться!»
Однако, и не сердясь, следовало каким-нибудь образом выйти из скабрезного положения. Эдвард тоже неподвижный в своем дупле, ждал чем решат дамы его участь.
– Месье, – сказала Луиза Лабэ, – я и моя подруга не станем бранить вас, как бы вы этого заслуживали; но вы понимаете, что место для объяснения выбрано вами очень дурное и, что пока вы пробудете в нем, нам тоже невозможно возвратиться на берег.
– Совершенно справедливо.
– Вы не намерены продержать нас целый день в воде?
– О, нет!
– Ну, а как вы сюда явились?..
– В лодке.
– Где она?
– В камышах.
– Хорошо. Так вы отправитесь к лодке и удалитесь.
– О!
– Дайте мне кончить. Вы удалитесь, пока я и моя подруга оденемся.
– А потом я возвращусь.
– Возвратитесь, когда мы подадим вам сигнал.
– Какой?
– Все равно! Ну, наши женщины вам крикнут.
– Хорошо! С той минуты, как вы даете мне обещание призвать меня… А ведь вы, не правда ли, обещаете?..
Клеманса улыбнулась.
– Вы недоверчивы! – сказала она.
Студент тоже в свою очередь улыбнулся.
– Ей богу! – возразил он. – Если бы мне было запрещено снова увидеть вас, я, как бы ни был преступен, был бы преступен до конца.
– Даже, рискуя, наградить нас насморком? – сказала Луиза.
– Нет! нет! – вскричал Эдвард. – О! вы правы! Я усилю мою вину, злоупотребляя своим положением… Я удаляюсь…
– И серьезно!.. – сказала Клеманса. – Наши женщины будут следить за исполнением вашего слова.
– О, это напрасный труд! Я человек вежливый.
– Да! да! – прошептала Луиза, – вежливый мужчина в роде короля-рыцаря, что значит – откровенный распутник.
Эдвард и его лодка исчезли за островом; служанки объяснили об этом своим госпожам, которые наконец могли выйти на берег.
Условия с одной стороны были выполнены свято; они также были выполнены и с другой; Клеманса и Луиза, как только оделись, приказали позвать студента. Еще в воздухе не замолкли последние звуки крика, как Эдвард уже был в бухте и одним прыжком очутился на берегу. Что произошло тогда? Луиза и Клеманса только для успокоения своей совести хотели строго поступить с молодым человеком… Но упрекая его за вину, чтобы заставить покраснеть его, они рисковали покраснеть сами сильнее его… При том же он казался таким довольным при виде подруг!.. К тому же лучшим его извинением служило то, что он на самом деле был прелестный юноша!.. И вот, вместо того, чтобы бранить, ему улыбнулись… Вместо того, чтобы заставить молчать, ему позволили выразить свою страсть – и выразить категорически. Под ивами произошло недоумение: Луиза, подобно Клемансе, могла думать, что она Диана Эдварда-Актеона. Но он любил Клемансу; покорная законам дружбы, Луиза преклонилась пред предпочтением студента.
На другое утро, после восхитительной ночи, когда Клеманса была одна со своей подругой, Луиза сказала ей:
– Он мне также очень нравится, – этот малютка, Сколько времени ты рассчитываешь иметь его?
– О! два-три дня! – небрежно ответила Клеманса.
– Идёт – три дня!
Но прошли эти три дня и Клеманса смущенным голосом сказала Луизе.
– Добрая моя, я хочу просить у тебя одной милости…
– Какую?
– Я никогда не любила… я думаю, что я люблю…. – Прекрасная канатчица сдержала дрожь.
– Ба! – воскликнула она. – Это значит?
– Это значит… ты, конечно, насмехаешься над этим студентом… Ну, так из твоей привязанности ко мне, оставь мне его ещё на неделю. Это странно, но сознаюсь, никогда не испытывала я того, что испытываю с ним.
– Хорошо! хорошо, моя милая! Как только заговорило твое сердце, слушай его сколько тебе будет угодно.
– О, мой Людовик, тоже так сильно меня любит!..
– Это бросается в глаза; он тебя обожает; еще причина, чтобы я тебе его оставила. И не только на восемь, пятнадцать, двадцать, сто дней!.. Сто лет, если это тебя забавляет… да!.. да! да!.. Вначале я, также как и ты почувствовала к нему прихоть; но твоя прихоть превратилась в страсть, и в страсть, разделяемую… Да избавит меня Бог смутить твое счастье ради моего удовольствия! Береги же своего студента!
Клеманса приняла за чистую монету лицемерные уверения Луизы; она не заметила в них иронии и горести; но с этой минуты у прекрасной канатчицы была одна только мысль: отнять у своей подруги любовника. Война была хотя и глухая, но тем не менее упорная…
Продолжая по наружности радоваться счастью Клемансы, Луиза начала пробивать брешь. Ее взгляд постоянно искал встречи с взглядом Эдварда, её колено, касалось колена студента. Сначала он не придавал важности этим заявлениям; он любил Клемансу, мог ли он заниматься другой женщиной?.. При том, он вероятно заблуждался, Луиза и не думала о нем. Но вскоре он не мог сомневаться. Однажды, прогуливаясь по саду, он заметил Луизу сидевшую на скамье в задумчивой позе.
При приближении молодого человека, она хотела удалиться.
– Как! – сказал он с удивлением. – Вы боитесь меня?
– Боюсь! – повторила она, вздохнув, и отирая слезу прошептала: – Пожалейте меня мой друг!
– Пожалеть?..
– Да; я страдаю… не спрашивайте, никогда не спрашивайте меня о причине моего страдания. Будьте великодушны! И если вы увидите меня с одной стороны, поверните в другую. Разве недовольно, что я силой вещей приговорена к самому жестокому наказанию, чтобы холодной заботливостью, вы не увеличивали моих страданий? Прощайте!