Дебарро возвращался из Прованса и тотчас же по-своему обозначил свое прибытие в столицу.
Прогуливаясь однажды близ Монмартра с одним приятелем д’Эльбеном, Дебарро захотел есть.
Вблизи находилась гостиница: приятели вошли в нее. Это было в великую пятницу, ни котлет, ни курятины достать было нельзя.
– Ну так сделай нам яичницу! – сказал Дебарро.
Трактирщик угрюмо повиновался; яйца и масло запрещены в пост верным католикам; и заметьте, что не смотря на оппозицию трактирщика, Дебарро, наблюдая за приготовлением яичницы, бросил в нее четыре или пять кусков свиного сала, которые он достал неизвестно откуда.
Наконец завтрак был готов; они сели за стол; но едва они начали есть, как разразилась жестокая гроза…
Весь бледный, испуганный, прибежал трактирщик.
– Слышите, господа?
– Ну?
– Это вследствие вашей яичницы….
– Полно!..
– Нечего полно. Я положил яиц – это было уже слишком… вы же прибавили свиного сала… Мы погибли… Господь намерен истребить нас.
– Ты нам надоедаешь, глупец!
– Господа, ради Бога! не кушайте эту яичницу… во имя вашего спасения!.. из жалости ко мне! Бум! Бум!.. еще!.. Ах!.. это конец света!..
Гром действительно, как будто удвоил свою ярость.
– Parbleu! сколько шума из за яичницы! – сказать Дебарро, выбросил яичницу за окно и ушел вместе со своим приятелем.
Рассказанная д’Эльбеном, история об яичнице распространилась по всему городу. Когда Дебарро явился в отель д’Эвремонт, от него потребовали, чтобы он рассказал эту историю при всем обществе. Графиня хохотала до колик.
– Тем не менее верно, – сказала она, – что вы уступили грому.
– Совсем нет! – ответил Дебарро. – Я бросил яичницу потому, что она подгорела, вот и все! Спрашиваю я вас, возможно ли, чтобы Бог нарочно послал грозу, потому что я хотел сесть несколько несчастных кусков свиного сала?.. Откровенно сказать, Бог был бы в большом затруднении в отношении своего грома, если бы за такую малость вынимал его из ящика!..
– Молчите, Дебарро! вы чудовище, которого ожидает адский огонь…
– Тем лучше! Я люблю тепло.
Мария Анна слушала, как Господин Советник (так звали Дебарро), расчесывая свои усы и бороду свинцовым гребнем, шутил над тем, что она постоянно привыкла уважать. Но мы сказали, что Дебарро был красив, его насмешки придавали ему в глазах молодой девушки еще более грации.
Между тем, отведя мадам де Сент-Эвремонт в сторону, Дебарро говорил ей, указывая на Марию Анну.
– Графиня, кто эта прелестная особа?
– Моя крестница, господин советник, мадемуазель Мария-Анна Грампэн, и я буду благодарна если вы без моего позволения не поцелуете и кончика ее пальца.
– Ба!.. Разве уже запрещено касаться дамских пальчиков?
– Совершенно запрещено, а вам больше, чем другим. Она сирота…
– Причиной больше, чтобы она взяла любовника. Он заменит сиротке утерянное семейство.
– Ей нужен не любовник, а муж. Хотите быть ее мужем?
– Охотно, после того, как я уверюсь, что мы способны жить в мире. Несогласные супружества так печальны!.. Доверьте её мне, графиня, и если через месяц или через два мы не подерёмся, я на ней женюсь.
– Доверить ее вам?.. Но вы, мой друг, фат! Почему вы думаете, что Мария-Анна захочет вас?
– Ба!.. Я ведь желаю ее, так уж полдороги сделано. Так решено, графиня, вы позволяете?..
– Да нет же, я ничего вам не позволяю… Напротив, я серьёзно рассержусь, Дебарро, если вы к несчастью попробуете обольстить мою крестницу.
– Это другое дело. Извините, графиня! С той минуты, так как это вам может быть неприятно, я отказываюсь от всяких притязаний на мадемуазель Грампэн!.. Рассердить вас!.. О! но, надеюсь, вы не сомневаетесь, что я скорее соглашусь каждый день ходить к обедне…
Вопреки этим уверениям, Дебарро с этого же вечера повел осаду.
Профессора Вожела и Вуамюр учили молодую девушку, – один хорошему языку, другой стилю; Дебарро предложил учить ее пению. Графиня имела слабость согласиться. Каждый день новый профессор проводил два часа с Марией-Анной. Эти уроки были гораздо опаснее уроков Лемудрю. Они, конечно, происходили в присутствии третьего лица, но Дебарро был так ловок и изворотлив. Он беспрестанно изобретал предлоги, чтобы удалить наблюдательницу и тогда… тогда если для формы струны теорбы про-должали звучать, – Мария Анна не пела, она не могла петь и по причине…
Дебарро умолял Марию Анну принять его ночью в своей комнате.
– В доме моей матушки!.. Никогда! – отвечала она.
Что не было дозволено из любви, то дозволили из благодарности.
Мария-Анна со своей крестной матерью была однажды в коляске на Cours-la-Reine, – гулянье, бывшем в моде при Людовике XIII. Был вечер, воздух был нежен; им пришла фантазия выйти из коляски; их окружили пажи и пьяные школьники.
Без Дебарро, который подъехал верхом и который шпагой разогнал этих каналий, сам, впрочем, получив удар ножом в переднюю часть руки, графиня и ее крестница были в опасности не только получить всякого сорта оскорбления, но и лишиться всех своих драгоценностей.
Рана Деббаро была легка; но все таки требовала перевязки и в то время, когда занимались этим в отеле, улучив свободную минуту, Дебарро сказал Марии-Анне сентиментальным тоном.
– Вы видели, для вас я рисковал своею жизнью, и между тем, жестокая, вы меня не любите.
– Я не люблю вас?!.. О нет! я люблю! и сегодня больше, чем вчера.
– Правда? Так позвольте, моя красота, найти вас сегодня ночью в вашей комнате…
– Подумайте, вы ранены…
– Моя рана – безделка… В моем сердце есть другая, более опасная, которую вы одна в состоянии излечить…
– Но как вы устроите?..
– Не беспокойтесь! Я берусь достигнуть вас, не будучи никем встречен. Я прошу от вас только одного, чтобы вы оставили совершенно отворенной вашу дверь. Ну что же?..
Графиня возвращалась.
– Да! – прошептала Mapия-Анна.
В десять часов Дебарро простился, в одиннадцать прокрался в комнату Марии-Анны. Но как он достиг этого, не возбудив ни в ком подозрения? Вместо того, чтобы удалится он скрылся в кабинете, в котором складывались дрова, соседнем с комнатой Марии-Анны.
Целую неделю он оставался у своей любовницы, ночью в ее объятиях, днем скрываясь за дровами, куда она приносила ему пищу и питьё.
Графиня де Сент Эвремонт удивлялась отсутствию поэта тем более, что самые друзья Дебарро не имели ничего объяснить ей. Его не было в своем отеле; люди отвечали, что не знают где он. Его семейство начинало о нем беспокоится; заговорили об убийстве, о задержании… Без сомнения какие-нибудь злобные монахи, желая наказать его за историю с яичницей, засадили его in расе.
Ночью Мария Анна забавлялась этими предположениями со своим любовником, днём же слушала их, прилюдно выражая сожаление.
"Бедный Дебарро! – повторяла она.– Где бы он мог быть?!.."
Тем не менее Дебарро начал сознавать, что сладостные часы, которые он проводил с прелестной и влюбленной девушкой, не вознаграждали его за ту скуку, которую он испытывал в обществе дров.
– Милая моя, – сказал он в восьмую ночь Марии Анне, – я хочу возвратиться домой.
– Уже! – воскликнула она.
Дебарро внутренне улыбнулся.
"Только эти провинциалки и могут быть недовольны!.."– подумал он.
А вслух произнес:
– Но вследствие этого я не отказываюсь от счастья, к которому я сделал сладостную привычку, и единственно от вас зависит, чтобы мы не разлучались. У меня в предместье Парижа есть жилище, в котором я предлагаю вам достойное вас убежище.
Мария Анна вздохнула.
– Покинуть матушку!.. – произнесла она.
– Ба!.. Немного раньше, немного позже!..
– Это правда! А когда и как привезете вы меня в это убе-жище?
– Когда? Не позже завтрашнего вечера. Как? в коляске, которая в известный час остановится у дверей этого отеля, и в которую вы сядете, постаравшись не быть замеченной.
– Графиня рассердится!..
– На минуту… потом успокоится. Притом, будьте спокойны, она очень уверена, что вы не из тех птичек, которых можно долго держать в клетке. Как вы решаете, моя прелестная Мария?.. Через несколько минут я спасусь, перескочив через стену; желаете ли вы, чтобы мы соединились завтра вечером?..
Мария Анна вздохнула снова. Но она также привыкла к известным наслаждениям.
– В котором часу будет ждать меня коляска?
– В восемь.
– Вы будете сами?
– Нет, не я, но Доменик, интендант Кипра.
– Что такое Кипр?
– Вы увидите завтра, мой ангел.
«Кипром» назывался небольшой домик принадлежавший Дебарро. Он предупредил XVIII век; у него был уже маленький домик, в котором обыкновенно жили его любовницы… То был храм любви!..
В этом-то храме наслаждений Мария Анна была встречена Дебарро с таким почетом, как будто этот храм, был нарочно выстроен для нее, и как будто желали, чтобы она его никогда его не покидала. Президент Шеври, толстый мужчина, один из лучших друзей Дебарро, такой же viveur, как и он, в сопровождении д’Эльбена, де-Сент-Сорлэн, де-Монтмор, Теофила де-Bиo и четырех или пяти других вельмож и поэтов, все близких друзей хозяина, ожидали молодую девушку у дверей сада, и предшествуемые лакеем, несшим факел, проводили ее до самого крыльца, на котором Дебарро принял ее в объятия.
Ужин был подан, – изысканный ужин, орошенный лучшими винами. Дебарро был тонкий гастроном. За этим то ужином вдохновленный даром пророчества… и опьянения, Дебарро, предсказав своей любовнице самую высокую участь среди куртизанок, нашел необходимым перекрестить ее, вместо Грампэн, что пахло провинцией, ее Шалоном на Марне, в Делорм. Он назвал ее "Марион" (Машенька), "моей маленькой Mapион" в течении восьми дней или скорее ночей
– Привет Марионе Делорм! – вскричал он. – Мария-Анна Грампэн не существует более. Да здравствует Мариона Делорм!..
– Да здравствует Мариона Делорм! – повторили все собеседники.