Филибер де Граммон был пятью годами моложе Ниноны, когда он сделался ее любовником ему было 19 ей 24 года. Слабый, белокурый, он под скромной наружностью скрывал свои развратные инстинкты; Нинона влюбилась. Она думала, что пленила ангела, а отдалась демону, и быть может поэтому то она долее принадлежала ему, чем многим другим.
– Я его боюсь, но он меня забавляет! говорила она о Граммоне.
Он часто брал у нее деньги, но никогда не отдавал. И она считала эти займы за ничто. В то время была нередкость, что любовник жил на счет любовницы…
Но однажды ночью, думая, что она спит, граф слазил в ящике, в котором, он знал, Нинона запирала деньги и взял оттуда сто пистолей. Нинона не спала; она видела все. На другое утро, уходя от Ниноны, де Граммон, по обыкновению, сказал ей: «до свиданья!»
– Нет, не до свиданья, ответила Нинона, – а прощайте!
– Прощайте? с удивлением спросил граф. – Почему прощайте?
Нинона пальцем указала карман кафтана, в который де Граммон спрятал украденные им деньги.
– Мой ответ там, произнесла она, – поглядите у себя в кармане, вы найдете. Граф покраснел, пробормотать несколько извинений.
– Прощайте! повторила Нинона и повернулась спиной.
Честный человек, Нинона, не могла быть любовницей вора.
Гурвиль был доказательством честности Ниноны. Гурвиль из низкого звания достиг блестящего положения своим умом и умением вести себя…
Сначала конюх, потом камердинер и наконец секретарь герцога де ла Рошфуко, он вместе со своим господином пристал к принцу Конде, которому оказал важные услуги во время Фронды. Вынужденный, подобно принцу, оставить королевство, когда Мазарини снова получил свою власть, Гурвиль накануне своего отъезда отправился к де Ланкло и передал ей двадцать тысяч экю золотом, которые просил ее сохранить вместе с его сердцем до возвращения.
Подобная же сумма, за нисколько часов раньше, была им передана в руки одного из друзей, капитану монастыря, пользовавшемуся известностью своей святости. Через несколько месяцев Гурвилю было дозволено возвратиться во Францию; первой его заботой, по приезде в Париж, было отправиться к Капеллану, чтобы взять назад свои деньги. Но каков был его гнев и его печаль!.. Святой человек отперся совершенно от того, что получал от Гурвиля деньги. Напрасно Гурвиль пробовал его со всех сторон; невозможно было получить от него другой ответ, кроме одного:
– Я ничего не получал; вы мне ничего не давали; следовательно, мне нечего отдавать вам.
Друг оказался не верным хранителем. «Надеяться на любовницу было бы большей глупостью, сказал самому себе Гурвиль; – мне стало быть нечего торопиться идти к ней, требовать денег.
И в этом убеждении, тем более уверенный в нем, что узнал, что Нинона сделалась любовницей другого, Гурвиль не являлся к Ниноне. Но Нинона, узнав о ее приезде, послала за ним.
– Как! сказала она. – Вы в Париже и не придете ко мне! Разве вы узнали о несчастии, которое случилось с нами.
– Ай! ай!.. подумал Гурвиль. – Она хочет сказать, что ее обокрали!..
– Что вы хотите?.. продолжала Нинона, – я уж так устроена, что когда не вижу больше людей, я забываю их.
– Да! да! отсутствующие виноваты! Не будем говорить. Я постараюсь успокоиться.
– И вы поступите благоразумно. Но если я потеряла к вам привязанность как к любовнику, я не потеряла памяти, мой милый Гурвиль; вот двадцать тысяч экю, которые вы мне передали; они все в том же ящике, в который вы их спрятали.
Гурвиль, который не ожидал подобного заключения, вскрикнул от радости.
– Что с вами? – с удивлением спросила Нинона.
– О, Нинона! моя прелестная, добрая Нинона, – возразил Гурвиль и счастливый и печальный, – почему я не запер вашего сердца в этот же ящик, чтобы отыскать его, как я отыскал мои деньги. Ваша деликатность еще более заставляет меня сожалеть, что я не обладаю больше вашей любовью.
Нинона улыбнулась и протянув руку Гурвилю:
– Любовница оставила вас, остался друг, – сказала она. – Поверьте одна другого стоит.
Гурвиль подавил вздох.
– Увы прошептал он, – именно потому, что одна стоит другого, я хотел бы сохранить их обоих.
Маркиз де ла Шатр был один из прекраснейших вельмож двора Людовика XIV; он вступил в ряды поклонников Ниноны и имел честь победить своих соперников. Он чувствовал к ней не любовь, а страсть. Страсть заразительна, Нинона, столь ветреная до этого времени, серьезно привязалась к ла Шатру. Она только что купила в Марэ, в улице Турнэль небольшой домик, который впоследствии был местом собрания всего, что было великого во Франции в искусствах и науках; ради ла Шатра она не выходила больше из этого дома.
А возлюбленный все еще был недоволен. Ревнивый, как тигр, он зная даже, что любовница, так сказать, законопатилась дома, иногда приходил в безумный ужас.
Маркиз де ла Шатр, как рассказывает Теллемак де Ро, жил совершенно напротив Ниноны. «Однажды ночью он заметил у нее огонь и послал спросить не пускает ли она кровь?.. Она отвечала, что нет, и он вообразил, что она пишет к какому-нибудь сопернику. Его все больше и больше брало беспокойство; желая отправиться поговорить с ней, он в поспешности вместо шляпы надевает на голову серебряную кружку с такой силой, что его едва от нее освободили. Он увидал Нинону; она объяснила ему, но это объяснение не удовлетворило его, и он сделался опасно болен. Де Ланкло была так тронута этим, что обрезала все свои прекрасные волосы и послала их к нему, что она не имеет намерения ни выходить, ни принимать никого. Эта жертва ускорила выздоровление ла Шатра; лихорадка кончилась; узнав об этом, Нинона бежит к нему, ложится к нему на постель и они проводят таким образом целых восемь дней!»
Восемь дней? Вот так любовники!.. Египтянка Родона и царь Амазис, которые, если вы помните, провели вместе шестьдесят часов, – были перед Нинонои и ла Шатром – мальчишки.
«У Ниноны, говорит Тушар Лафос, – натура имела свои часы; затем дверь запиралась. Когда успокаивались животные восторги, новейшая Аспазия, закрыв стыдливой рукой убежище людской слабости, снова появлялась в обществе, блистая остроумием, тонкими эпиграммами, или глубокими и прочувствованными мнениями.»
Но однажды маркиз ла Шатр, который был полковником, не знаем какого полка, получил приказ отправиться к армии в Германию, где сражался Тюррень и герцог Энгиенский, будущий великий Конде… Нужно было ехать… покинуть все, что любимо!.. Какое отчаяние! Ла Шатр перестал спать!..
– Я умру там, Нинона!..
– Мужайтесь, маркиз.
– О! больше не видать вас каждый день… Не глядеться с утра до ночи в ваши прелестные глаза!.. Если бы вы еще обещали закрыть их во время моего отсутсвия!..
– Я их закрою мой друг!
– Не чувствовать как трепещут под моими губами эти пурпурные губки!.. Если бы еще вы обещали мне не улыбаться никому, когда я не буду с вами.
– Я никому не буду улыбаться, мой друг!..
– Вы обещаете?
– Клянусь!..
– Правда, вы будете верны? Ах, Нинона! есть жестокая пословица, которая говорит, что: далеко от глаз – вон из сердца!
– Это пословица лжет. Будьте уверены, я не забуду вас.
– Мне пришла идея моя, моя милая, великолепная идея!.. Согласитесь на мое желание, и я буду совершенно уверен.
– Приказывайте, мой друг; я готова повиноваться вам.
– Сядьте за это бюро. Хорошо. Теперь напишите, что я продиктую.
– Диктуйте!..
«– Клянусь всем священным, сдержать мое слово маркизу ла Шатру» и подпишите: «Нинона Ланкло!»
Нинона готовилась писать, но остановилась и взглянув на своего любовника:
– Но это похоже на вексель, сказала она, улыбаясь. – Разве мое слово не стоит этой записки?
– Нет! нет! с живостью возразил маркиз. – Слова улетучиваются; письма остаются. Умоляю вас, Нинона, напишите, или я подумаю, что вы намереваетесь изменить мне.
Нинона написала; ла Шатр положил в карман драгоценную записку… На другой день он отправился в Германию.
Через две недели Нинона была любовницей графа Mиoceнa.
О! в этом случае, она была не вполне виновна. Со времени отъезда ла Шатра она не выходила из дома. Однажды вечером граф де Миосен просил позволения ей представиться. Она колебалась. Граф был тоже очень красив, а почтение, красивого мужчины к прелестной женщине обыкновенно бывает не очень почтительно.
Но, не правда ли, если война продолжится пять месяцев, то неужели она должна приговорить себя к совершенному уединению?..
– Просите, сказала она лакею, который доложил о графе, и когда этот последний вошел: – я должна вас предупредить граф, – сказала ему она, – ни слова о любви, или я прогоню вас без жалости.
– Решено, ни слова о любви, Произнес он. Был августовский вечер; тяжелый, удушливый воздух, которому неизбежно было назначено окончиться грозою. Нинона, по природе, была очень нервозна; мы не скажем ничего нового, сказав что состояние атмосферы оказывает громадное влияние на нервных людей. Пока гроза только угрожала густыми темными облаками, Нинона отделывалась легким трепетанием сердца; но когда начинала блистать молния и греметь гром, она вся начинала дрожать.
Между тем де Миосен брался за шляпу.
– Вы уходите? сказала Нинона.
– Да; коляски моей нет, и я живу, как вам известно, далеко, в улице Дофина; с моей стороны было бы неблагоразумно…
– Неблагоразумно! совсем неблагоразумно!.. Как! вы оставите меня одну; когда (молния). Ах, ради Бога! закройте окно!.. (удар грома) Боже какой ужасный гул!..
– Вы боитесь грома?
– Ужасно!
– В таком случае я остаюсь.
– Благодарю. (Удар грома). О! она приближается! приближается! Возьмите пощупайте мои руки…
– Он холодны как лед! Бедная Нинона!
– А если бы вы слышали, как бьется у меня сердце!..
– Послушаем… Действительно, ужасно!.. Хотите, я закрою занавески, чтобы не было видно молнии.
– Да!.., задернете занавески… совсем задернете.
– А чтобы вы не слыхали грома, есть средство…
– Какое?