со свининкой серых щец…
Мне чуть-чуть, совсем немножко…
Молока ещё? Капеееец…
Еле к ужину успела
всё, что мама припасла
в час обеденный. Доела…
Глядь — и снова у стола.
Не могу! Хоть застрелите!..
С чем там ваши пирожки?
Нет, клубнику уберите…
Разве только от тоски…
Вечер. Снова всё по кругу:
стадо, дойка, петухи,
лай собаки… Выйду к лугу,
вниз, к реке… Чего? Ухиииии?
Рыбачки костёрчик ладят.
Аромааааат! (молчи, живот)
Век не ела… Ладно, дядя,
наливай, авось войдёт…
Ночь настала. Спит деревня.
Замер воздух. Фух, одна.
Затаили дух деревья…
Оглушает…. тишинаааааа….
Двое приличных людей пьют дорогой коньяк в парке н
Откупорив бутылочку соблазна,
лимонным ароматом приглушив
букет коньячный, взбалтывали разум
до безрассудства в шейкере души.
Пронзительны и тонки стали краски
реальности размылась акварель,
сняв и отбросив ненадолго маски
потягивали чувственный коктейль.
Рыдала, тихо всхлипывая, скрипка
и самоутверждался саксофон,
и вечер был разреженным и зыбким
в "отеле на скамье" из двух персон….
Карта звёздного неба и липкая лента от мух
День был сыр.
Вселенная манила
мириадами загадок чёрных дыр.
Дух был слеп
и я тебя любила,
запирая разум в мрачный склеп.
Дом был пуст.
Признанья звёздной картой
выдохнулись из безмолвных уст.
Смех был плач.
Бессмысленной растратой
время жизнь кромсало, как палач.
Мир был глух,
безжалостен к стенаньям
и к слезам невозмутимо сух.
Сон был смерть.
Сбывались заклинанья,
расколовшие земную твердь.
Рай был тухл,
опутан липкой лентой
с гроздьями налипших дохлых мух.
Ты был стыл
и картою Вселенной
нежно нелюбовь ко мне накрыл.
Деревня Бобылёво
Поплутав, заросшая дорожка
через лес выходит на простор,
где домишко скошеным порожком
по-сиротски вжался в косогор.
Огород давно зарос бурьяном,
куст сирени пышностью своей
спрятал от осуд заборчик пьяный.
а кому судить-то? Нет людей…
Молью траченый усталый Шарик -
кости обреченно держат шкуру -
пастью хлопнул, в глотке гавк оставив,
проявил сторожкую натуру.
Прохудилась крыша, сгнили брёвна,
а по окнам видно, что жилое.
У калитки бабушка Петровна
смотрит, будто в вечность… Бобылёво.
Безответное
Слова… сыплются мелочью из рваного кармана.
Монетки, звеня, отскакивают от мостовой.
Чего ты ждешь? Думаешь, упаду на колени, поползу подбирать? Не стану!
Хотя, кого я обманываю? Поползу, соберу все, до самого последнего мелкого медного грошика.
Только рядом со мной постой…
Нищенкой убогой, босой, голодной взгляд мимолетный выпрашиваю на паперти,
Движение воздуха от взмаха руки твоей, вдох-выдох в МОЮ сторону, Христа ради!
Гордость, проснись! Хватит!
Душа на столе распластана кожурой апельсиновой.
Выжата до капельки в стакан сока с витамином ц(инизм).
Выпью — не излечусь от тебя, но, наверное, стану сильной.
Прочь от тебя, от Христа, чёрта и ладана, в жизнь!..
Другая зима. Снега нет. Иду, песцами обметая плевки на асфальте.
— Ты? — монетка звякнула, отскочив.
Хрустнула, узнавая, засохшая апельсиновая корочка.
Глаза поднимаю — взгляд. Не мимолетно-случайный — в упор… На меня, МНЕ предназначенный!
Цвета осеннего неба бездны, черные дыры тянут, засасывают обратно в прошлое…
Стоп! Кончился День Христовый. Обесценилось яйцо.
Весенняя хандра
Нет сна.
Свободы нет дыханию.
Я подчиняюсь мирозданию
и растворяюсь в ожидании
любви твоей, как подаяния…
Весна…
Мир в отражения шифруется.
Непредсказуемо тоскуется.
И с безысходностью рифмуется
промозгло-слякотная улица.
Нет сна…
Не уходите, стихи…
Не уходите, стихи, пожалуйста!..
— Сама просила, теперь не жалуйся!
Растреплем сердце на чувств молекулы,
Живи до века с душой-калекою!
Как ветры скалы на строчки выщербим!
Как лист кленовый разлукой высушим,
разрушим разум — до донца высосем.
Чтоб ни словечка, ни буквы в голосе!
Осень
Вечер. Грустно. Я смотрю в окно.
Одинокая монашка-осень,
растянув экраном неба просинь,
крутит черно-белое кино.
За моим заплаканным окном
огороды в траурном уборе,
как священник, ворон на заборе
молится о здравии моем.
И играет ветер фуги Баха
на органе водосточных труб…
Раз еще твоих коснуться губ,
а потом — хоть голову на плаху!
Зимние танцы
Ветер Вьюгу в ритме танго
страстно вывел на проспект.
Влево — резко! Жарко! Ярко!
Шаг направо! Пируэт!
Возбуждает, опьяняет,
обжигающе остра
грань приличия ломает
виртуальных тел игра.
Ошарашенный прохожий,
беспределом упоён,
обнажаемый до дрожи
в танец жгучий вовлечён.
Щёки — в пламя! Дух — навылет!
Ноги ритм знакомый бьют
(не бывает в Аргентине
ни зимы, ни русских вьюг)
И не танго неродное
вышел Ветер танцевать,
Вьюгу, чёртом вскинув брови,
вывел "Барыню" плясать!
Мамины варежки
Разметалась зима за околицей.
Белоснежно, бесстыдно легла.
Где-то мама опять беспокоится:
"Достаёт ли дочурке тепла?"
Вяжет тёплые мягкие варежки,
слеповато сощурив глаза.
и волнуется, вдруг не управится?
Вдруг замёрзнет её егоза?
Как тебе объяснить, моя милая,
что в метро не пугает мороз.
Равнодушие глаз застудило мне
душу. Город не ведает слёз.
И всё вяжешь… Наверное, знаешь ты,-
жизнь недаром учила терпеть, -
могут мамины тёплые варежки
мне не руки, а сердце согреть.
Порог БелИ
Струйки-струнки звенели
к валунам прижимаясь,
тела обнажая
восторженно млела река.
Волны-арфы стонали, не пели,
тихо изнемогая,
истомлённо растаяв,
отражали размокшие облака.
Оглушая в порогах
сознанье экстазом,
разрушающим разум,
сердце взбрызгивало до звёзд.
И не нужно мне много
для безумного счастья:
водно-пенные страсти
лишь бы кто-то в ладошках принес
И почём у нас нынче лето?
И почём у нас нынче лето?
По садам и по спелым вишням,
по ромашкам и по рассветам,
по котами исхоженным крышам.
По дождям, по росистым каплям,
по безумствам, по пульсу в венах…
Вот такая простая правда:
настоящее лето бесценно!
Февраль. Зарисовочка
Этот город под утро тих, застенчиво-снежен,
Добродушный кондуктор полусонно разнежен,
в полудрёме салона отрывает билеты,
и в ладонь отрешённо ссыпает монеты.
Предрассветно-нечётки за окнами лица,
в остановке девчонка, мечтая влюбиться,
взгляд прохожих встречает улыбкой несмелой,
в речку Мсту утекает февраль чёрно-белый…
К тебе…
Мне не важно, кто стелет тебе постель,
чьё дыхание возле твоей щеки…
Долететь бы снежинкой сквозь чувств метель
и растаять, коснувшись тепла руки,
ярким солнечным зайчиком в твой рассвет
заглянуть, растревожив покой ресниц…
Улыбнёшься, быть может, и мне ответ
донесёт первой звонкою трелью птиц.
Мне б послать лёгким ветром разлуки вздох.
Звоном блАговеста ручьёв весне
вместо сотен избитых, фальшивых слов
рассказать о том, как ты дорог мне…
Весна
Снова ночь. Ты опять не спишь.
Бродит март по карнизам крыш.
Ломко, льдисто по кромкам луж
захрустит. Не пугаясь стуж
мне в весну распахнет окно…
Станет прошлое зимним сном.
Город вышел из зимней комы
Город вышел из зимней комы.
В свежевымытые витрины
улыбаюсь я, как знакомым,
хмурым лицам, спешащим мимо.
В двадцати минутах от марта
через оспинки тротуара
перепрыгнув, сбегу до завтра
от тропинки, ведущей в старость…
Вдоль набережной, варежкой колючей
Вдоль набережной, варежкой колючей
со щёк озябших влагу промокнУв,
взлетаю, взяв разбег с ближайшей кручи,
свободно крыльями души своей взмахнув!
Ненужный хлам из мусорного бака
вчерашней памяти разворошив до дна,
твоим "прости!" латать сердечный клапан
спешу, пока не поздно. Пусть одна!
Пусть вечер мой уныло бесконечен,
но город по-весеннему красив!
И речка Мста бежит себе беспечно
транслируя журчащих струй мотив…
Годовой отчёт
Солнечных зайцев купают лужицы,
время ведёт от любви отсчёт,
в мартовском вальсе весь город кружится,
а у меня годовой отчёт!
Кот оскоплённый на крышу просится,
с бодрым журчаньем ручей течёт,
лёд на реке, как чумной, торосится,
а у меня годовой отчёт!
Почки на липах трещат неистово,
всяк антипод антипода влечёт,
парк обнажённо дорожки выставил,
лишь у меня годовой отчёт!
Дождь весенний щекочет лужи…
Дождь весенний щекочет лужи
и от смеха рябится гладь.
Город мой сезонно простужен,
автовыхлопами натужно
на прохожих устал чихать.
Хмур и сер. Дожидаясь лета,
он промокших дорог следы
укрывает туманным пледом,
обжигающе-терпким ветром
промокнУв улыбки воды…