Отель на глазах превращался в плот «Медузы»[5]. Холл постепенно заполнялся пострадавшими туристами. Подавленным, полуодетым людям, среди которых было много раненых, говорили, что здесь они в безопасности. Всех будоражили слухи о вероятности прихода второй волны. Местные жители толпами уходили за береговое шоссе, стараясь оказаться как можно дальше от воды, а иностранцы карабкались в гору, то есть, шли к нам. Телефонные линии были оборваны, но к концу дня начали разрываться мобильники клиентов отеля: снедаемые тревогой и беспокойством, звонили родственники и друзья. Их торопливо успокаивали и отключались, чтобы не посадить аккумуляторы. Вечером по распоряжению управляющего отелем на несколько часов запустили дизель-генератор, чтобы люди могли подзарядить свои телефоны и посмотреть по телевизору последние новости. В глубине бара на стене висел огромный экран, обычно его включали во время трансляции футбольных матчей, поскольку хозяевами отеля были итальянцы, как, впрочем, и большая часть клиентов. Теперь все — от постояльцев до персонала — толпились перед ним и со слов диктора CNN узнавали об истинных масштабах катастрофы. На экране сменяли друг друга картинки с Суматры, Таиланда, Мальдив: под ударом стихии оказалась вся юго-восточная Азия и острова Индийского океана. Потом пошли закольцованные любительские съемки надвигающейся волны и потоков жидкой грязи, сносившей целые дома и все, что попадалось на пути. Отныне о цунами заговорили так, словно это слово было известно испокон веку.
Мы поужинали в компании с Дельфиной, Жеромом и Филиппом, утром встретились с ними за завтраком, потом в обед; и так мы не расставались до самого возвращения в Париж. По их поведению нельзя было сказать, будто перед вами подавленные, убитые горем люди, которым все абсолютно безразлично. Они хотели вернуться домой вместе с телом дочери, и с первого же вечера ужасающая пустота, возникшая с ее гибелью, оказалась заполненной бесконечными хлопотами. Жером погрузился в них с головой, это был его способ выжить самому и поддержать жизнь в Дельфине. Элен помогала ему, как могла: предпринимала попытки связаться с их страховой компанией для организации репатриации всей семьи вместе с телом девочки. Это оказалось делом не простым: мобильная связь работала плохо из-за больших расстояний, разницы во времени и перегруженности линий. Вызовы зависали в режиме ожидания, приходилось минутами слушать умиротворяющую музыку и голоса с автоответчиков, а батареи телефонов безжалостно садились. Когда же, наконец, Элен попадала на живого человека, тот переключал ее на другую линию, снова звучала музыка или связь вообще обрывалась. В повседневной жизни подобные досадные помехи вызывали просто раздражение, но в чрезвычайных обстоятельствах они стали чудовищными и в то же время спасительными, потому что ставили задачу, требующую разрешения, облекали ход времени в физическую форму. Внешне все было просто: возникала проблема — Жером решал ее, Элен ему помогала. В то же время Жером не сводил глаз с жены. Взгляд Дельфины был устремлен в пустоту. Она не плакала, не кричала. Ела совсем мало. Ее рука дрожала, и все же она могла поднести ко рту вилку с рисом, приправленным карри. Прожевать еду. Опустить руку с вилкой. Начать все снова. Я смотрел на Элен и чувствовал себя этаким тюфяком, беспомощным и бесполезным. Я уже начал сердиться на нее за то, что она с головой ушла в чужие проблемы и перестала обращать на меня внимание, словно меня и не было.
Позже, когда мы бок о бок лежали в постели, я кончиками пальцев провел по соскам ее груди, но они не ответили на ласку, как бывало раньше. Мне хотелось сжать ее в объятиях, но я понимал, что это невозможно. Я знал, о чем она думает — думать о другом просто невозможно. В нескольких десятках метров от нас, в другом бунгало с открытыми глазами лежат в постели Жером и Дельфина. Обнимает ли он ее, или для них это тоже сейчас невозможно? Это первая ночь. Ночь после того дня, когда умерла их девочка. Утром она была жива, проснулась, забралась к ним на кровать поиграть, звала их папа и мама, весело смеялась; была воплощением всего самого прекрасного, теплого и сладкого на земле, а теперь ее больше нет. И не будет никогда.
С первого же дня нашего пребывания здесь я говорил, что мне не нравится отель «Ева Ланка», предлагал перебраться в один из небольших гостевых домиков на пляже. Они были не столь комфортабельны, зато напоминали мои путешествия автостопом двадцатипяти-тридцатилетней давности. На самом деле мои слова не следовало принимать всерьез: я сочинял байки про отсутствие электричества, дырявые противомоскитные сетки, ядовитых пауков, падавших вам на голову. Элен и дети визжали от восторга, смеялись над моими воспоминаниями старого бродяги, и эта игра стала для нас своего рода комическим ритуалом. Гостевые домики на пляже смыло волной, и вместе с ними большинство их обитателей. Я подумал, что и мы могли быть в их числе. У Жана-Батиста и Родриго имелась возможность ходить вниз на пляж, кроме того, программой клуба подводного плавания для нас были предусмотрены морские прогулки. И, наверное, Дельфину и Жерома теперь терзает одна мысль: «Нам следовало взять Джульетту с собой на рынок. Сделай мы так, и утром она бы снова забралась к нам на кровать. Весь мир вокруг нас был бы в трауре, но мы бы крепко обнимали нашу девочку и молились: „Слава Богу, она с нами, и это самое главное“».
~~~
Утром второго дня Жером сказал: «Пойду, проведаю Джульетту». Он словно хотел убедиться, что с ней все в порядке. «Иди», — ответила Дельфина. Жером ушел вместе с Филиппом. Элен предложила Дельфине купальник, и женщина долго плавала в бассейне, глядя прямо перед собой пустым взглядом. Вокруг бассейна собрались три-четыре семьи из числа пострадавших туристов, но они лишились лишь своих вещей и не осмеливались жаловаться на судьбу в присутствии Дельфины. Швейцарские немцы продолжали безмятежно плавать в своем аюрведическом тумане, словно ничего необычного вокруг них не происходило. К полудню Филипп и Жером вернулись в полной растерянности: Джульетты в госпитале Тангаллы не оказалось, ее перевезли куда-то в другое место. Одни говорили — в Матару, другие — в Коломбо. Трупов было слишком много, часть из них сжигали, часть эвакуировали, и уже появились слухи о вспышке эпидемии. В госпитале Жерому ничем не смогли помочь, ему лишь выдали клочок бумаги с несколькими наспех нацарапанными словами, своего рода расписку, которую служащий отеля смущенно перевел соболезнующим тоном: «…маленькая белая девочка, светловолосая, в красном платье».
Мы с Элен тоже отправились в Тангаллу. Водитель тук-тука оказался разговорчивым, и пока вез нас, успел рассказать, что погибло много народу, но его жена и дети, слава Богу, не пострадали. На подъезде к больнице нас накрыла волна тяжелого смрада. Не узнать его было просто невозможно. Трупы, много трупов, сказал водитель и, поднося к носу платок, посоветовал нам последовать его примеру. Во дворе больницы санитары в халатах и волонтеры из местных жителей на носилках переносили трупы и штабелями укладывали их в грузовик с брезентовым тентом. Скоро он уедет, и на его место станет другой.
Большой холл на первом этаже больницы теперь напоминал рыбный рынок. Бетонный пол был мокрым и скользким: его регулярно поливали водой, чтобы сохранить хоть какую-то прохладу. Прямо на полу длинными рядами лежали тела погибших, и этих жутких рядов я насчитал не меньше сорока. Трупы находились здесь со вчерашнего дня, многие раздулись от пребывания в воде, кожа посерела. Европейцев среди них не было. Вероятно, их эвакуировали в первую очередь, как Джульетту. Я никогда раньше не видел мертвых, и мне казалось странным, что жизнь щадила меня целых сорок семь лет. Не отнимая платка от носа, мы прошли по всем помещениям, потом поднялись на второй этаж. Порядка тут не было и в помине: посетители ничем не отличались от персонала, двери нигде не запирались, повсюду лежали вздувшиеся, серые трупы. В памяти тут же всплыли слухи об эпидемии и разговор с голландцем в отеле. Мой собеседник авторитетно утверждал: если немедленно не сжечь все трупы, санитарная катастрофа неизбежна. Разлагающиеся тела отравят воду в колодцах, крысы разнесут холеру по всем окрестным деревням. Я боялся дышать не только ртом, но и носом, словно отвратительный запах уже сам по себе был заразным. Невольно напрашивалась мысль: зачем мы пришли сюда? Посмотреть. Просто посмотреть. Элен оказалась единственной журналисткой на месте трагедии, вчера вечером она уже надиктовала одну статью, этим утром — вторую. При ней был фотоаппарат, но ей не хватало духа достать его. Она подошла к врачу, который едва держался на ногах от усталости, и задала ему несколько вопросов по-английски. Врач ответил, но мы его не совсем хорошо поняли.
Когда мы снова оказались во дворе, грузовика с трупами уже не было. За воротами, в тени огромного баньяна, возвышавшегося у края дороги, на высохшей колючей траве сидели какие-то люди, человек десять. Все белые, в изодранной одежде, испещренные порезами и синяками. О перевязке, похоже, никто даже не вспоминал. Когда мы подошли, они обступили нас, и в разговоре выяснилось, что каждый из них кого-то потерял: жену, мужа, ребенка, друга, но, в отличие от Дельфины и Жерома, они не видели их мертвыми и продолжали надеяться на лучшее. Первой свою историю рассказала Рут, рыжеволосая шотландка лет двадцати пяти. Она с мужем Томом снимала бунгало на пляже, они только что поженились, и это было их свадебное путешествие. Когда пришла волна, они находились на расстоянии десяти метров друг от друга. Рут подхватил бешеный поток, но ей удалось спастись, как Филиппу, и с тех пор она разыскивает Тома. Она искала его всюду: на пляже, среди развалин, в деревне, полицейском участке, потом узнала, что тела погибших свозят в больницу, и с тех пор безотлучно дежурит у ворот. Несколько раз Рут заходила на территорию больницы, наблюдала за разгрузкой и погрузкой грузовиков: одни привозили новые трупы, другие увозили тела на кремацию. Она не спала, не ела; люди из больницы советовали ей отдохнуть, обещали сообщить, если появятся новости, но она не желала уходить, она хотела быть здесь, с другими несчастными, а те не покидали этого скорбного места по той же причине, что и она. Очень скоро стало ясно: рассчитывать на хорошие новости не приходится. Но люди хотели быть здесь, когда из грузовика будут выгружать тело того или той, кого они любили. Рут находилась здесь со вчерашнего вечера и была в курсе всего происходящего. Она подтвердила, что тела европейцев незамедлительно переправляли в Матару, где было больше места и, говорят, имелась холодильная камера. Что касается тел местных жителей, то в больнице ждали, когда за ними придут родственники, но большинство семей, особенно рыбацких