Глаза Элен и Жерома лихорадочно блестели, как у солдат-новобранцев, понюхавших пороха и вернувшихся домой живыми. Жером сообщил Дельфине только то, что Джульетту из Матары перевезли в Коломбо, и он постарается предпринять все возможное, чтобы они могли отправиться туда как можно скорее. Я хотел увести Элен в наше бунгало, где она могла бы отдохнуть и рассказать о поездке, но она отмахнулась — потом. Ей хотелось пообщаться с Рут: при встрече женщины обнялись, словно были знакомы уже давным-давно. Несмотря на усталость, Элен прямо-таки сияла. Мы собрались вокруг Рут в надежде найти способ помочь ей. Вырвать из лап чудовищной, гипнотизирующей пустоты. Спасти. Элен снова спросила, звонила ли она родителям в Шотландию. Рут покачала головой — зачем? Элен настаивала: нужно позвонить. Ведь родные могли страдать так же, как страдала она сама, ничего не зная о судьбе Тома. Она не имеет права держать их в безвестности. Но Рут упиралась: ей не хотелось признавать, что Тома больше нет. Элен не отступала: не говори, что он погиб, скажи только, что ты жива и здорова. Можешь вообще ничего не говорить; если хочешь, я сама пообщаюсь с ними, только дай мне номер телефона. После непродолжительного молчания Рут, ни на кого не глядя, одну за другой выдавила из себя цифры. Пока Элен набирала номер на своем мобильнике, я подумал о разнице во времени — в кирпичном коттедже в пригороде Глазго телефонный звонок раздастся глубокой ночью, но едва ли он кого-нибудь разбудит: сомневаюсь, чтобы в доме родителей Рут кто-нибудь смыкал глаза за последние трое суток. Набрав номер, Элен протянула телефон Рут. Далеко-далеко кто-то снял трубку. Рут сказала: «It’s me», потом: «I am ОК». И все. Ей что-то говорили, она слушала. И у нас на глазах расплакалась. Слезы текли у нее по щекам, словно открылись невидимые шлюзы, затем плач превратился в рыдания, сотрясавшие ее окаменевшее тело. А потом сквозь рыдания прорвался смех, и она сказала: «Не is alive». Мы чувствовали себя так, словно стали свидетелями воскрешения. Отвечая своему собеседнику, Рут произнесла еще несколько коротких фраз и протянула телефон Элен. Покачивая головой, она вполголоса повторила для себя, для нас, для земли и неба: «Не is alive». И повернулась к Дельфине. Та сидела рядом и тоже плакала. Рут заглянула ей в глаза, положила голову на плечо, и обе женщины обнялись.
Ночью Элен рассказала мне, как они с Жеромом добирались до Матары. До города было не очень далеко, но приходилось постоянно объезжать поврежденные участки дороги, подбирать и высаживать голосовавших людей, подолгу стоять перед мостами в ожидании, когда откроют проезд: на всех реках продолжали вылавливать трупы. По пути грузовик миновал дайверский клуб, куда мы собирались отправиться в тот роковой день, когда пришла волна: от здания клуба и примыкавшего к нему лагеря отдыха не осталось ровным счетом ничего. Элен спросила у полицейского, что стало с сотнями клиентов, и тот с тяжелым вздохом ответил: «All dead». Клиника в Матаре оказалась крупным учреждением — больница в периферийной Тангалле не шла с ней ни в какое сравнение, на обработку сюда привозили гораздо больше трупов, и запах смерти ощущался сильнее, чем накануне. Элен и Жерома провели в холодильную камеру: штук двадцать ячеек занимали тела погибших с европейской внешностью. «ВИП-зона», — мрачно буркнул Жером, его юмор становился все более и более вымученным. Служитель открывал ячейки одну за другой. Элен не могла сказать, чего опасалась больше: увидеть Джульетту или убедиться, что ее здесь нет. Ни в одной из ячеек тела девочки не оказалось. Жером и Элен обшарили клинику сверху донизу. Каждому встречному Жером совал под нос листок с описанием внешности Джульетты. В ответ люди сочувственно кивали и скорбным жестом показывали на серые вздувшиеся трупы, лежавшие на полу: смотрите, ищите. За час они осмотрели всю клинику и, не имея плана дальнейших действий, пребывали в полной растерянности. Кто-то посоветовал им заглянуть в офис, куда стекалась информация о жертвах катастрофы, поступавших в клинику. На экране компьютера в режиме слайдшоу мелькали фотографии погибших, которых из Матары отправляли в другие места. Перед монитором, сбившись в тесную группку, стояли человек шесть-семь ланкийцев, но они расступились, чтобы дать место Элен и Жерому. Их, должно быть, приняли за супружескую пару. Красивую пару: высокий мужчина в белой рубашке, с кучерявой шевелюрой, небритый, и женщина с великолепной фигурой, одетая в белые брюки и тенниску с короткими рукавами. На лицах обоих застыла печать тревоги и горя. Ланкийцам хватало своих бед и волнений, но эти европейцы вызывали у них чувство симпатии и желание оказать хоть какую-то помощь. Жером описал внешность дочери служащему за компьютером, но тот мало что понял и продолжал демонстрировать тягостное слайдшоу. На экране мелькали лица мужчин, женщин, детей, стариков, местных жителей и белых — изуродованные, распухшие, с открытыми или закрытыми глазами. Одно лицо сменяло другое, задерживаясь лишь на пару секунд, и вдруг на мониторе появилось фото Джульетты. Элен стояла рядом с Жеромом и видела, какими глазами он смотрел на снимок своей мертвой дочери. Слайдшоу продолжалось, образ Джульетты сменила следующая фотография. И тогда Жером пришел в себя. Словно обезумев, он бросился к компьютеру, требуя вернуть предыдущий снимок. Служащий щелкнул мышкой и пробежал глазами сопроводительную запись: Джульетты здесь не было, еще вчера ее перевезли в Коломбо. На экране появилось другое лицо, Жером снова всполошился и потребовал, чтобы вернули предыдущий снимок: он не мог отвести глаз от монитора, не мог расстаться с образом своей Джульетты. Служащий дважды кликнул мышкой, отменяя режим автоматического слайдшоу. Жером с отчаянием вглядывался в личико дочери, ее белокурые локоны и круглые загорелые плечики под бретельками красного платьица.
Каждый раз, когда появлялось следующее фото, он умолял: «Again! Again, again…» Я пишу эти строки и думаю о нашей собственной дочурке Жанне. С недавних пор она выучилась говорить «еще!» и теперь постоянно требовала, чтобы ей помогли попрыгать у нас на коленях или на кровати. Как поступила Элен, чтобы вывести Жерома из тупика? Взяла за руку и сказала: «Ну, все, пошли, пора возвращаться»? Что произошло между ними на обратном пути? В ее рассказе оставались белые пятна, и проливать на них свет она не собиралась. Конечно, она устала, перенервничала, однако я понимал: если она чего-то недоговаривает, то это продиктовано ее нежеланием сознаться в отвратительной и неуместной близости с Жеромом, и мысль об этой близости причиняла мне мучительную боль.
Выехать в Коломбо мы могли только через день. Делать было нечего, мы томились тягостным ожиданием и практически не виделись с посторонними — я почти не помню ни клиентов отеля, ни тех несчастных, что уцелели при катастрофе и нашли приют у гостеприимных хозяев «Эва Ланки». Швейцарские аюрведисты и Лени Рифеншталь, продолжавшая свои ежеутренние заплывы в бассейне, по-прежнему держались особняком и даже питались отдельно от всех, так что их практически не было видно. В ближайших к нам бунгало разместились супружеские пары из Израиля и Франции. У израильтян была девочка примерно того же возраста, что и Джульетта, и родители не спускали с дочки глаз, понимая, что ее могла постигнуть та же страшная участь. Что касается французской семейки, то она нам сразу не понравилась: парочку больше всего беспокоило, что станет с их кредитными карточками, попади они в руки нечестных людей, не говоря уж о наличных деньгах, на которых, как говорили супруги, умиляясь собственной щедрости, они уже поставили крест. Не сомневаюсь, что они испытывали неприязнь к Дельфине и Жерому: по сравнению с горем соотечественников потеря кредиток выглядела просто смехотворной. Как бы там ни было, мелочная парочка старательно избегала встреч с родителями погибшей девочки. Дождавшись, когда тех не окажется поблизости, эти жлобы бросались к Элен или ко мне, с наших мобильников звонили в свою страховую компанию и с пеной у рта требовали, чтобы за ними немедленно выслали вертолет.
На следующий день хозяева отеля предложили Жерому выехать в Коломбо. Микроавтобус вмещал, — если потесниться, — до дюжины пассажиров, и часть вечера ушла на распределение мест между желающими уехать. Через день-два предполагался еще один рейс, но уверенности в этом было мало: большинство транспортных средств на побережье власти реквизировали для проведения спасательных работ, не хватало топлива, поэтому упускать представившуюся возможность не следовало. Ввиду семейной трагедии безоговорочным правом на отъезд пользовались Жером, Дельфина и Филипп. С первого же дня мы были настолько близки с ними, что наш отъезд также рассматривался, как нечто само собой разумеющееся. Жан-Батист и Родриго изнывали от топтания между бунгало, рестораном и бассейном, и известие об отъезде встретили с облегчением. Из разговора с родителями Рут узнала, что Том ранен и находится в больнице маленького городка, расположенного в горах километрах в пятидесяти от моря. Местные терялись в догадках, каким образом он мог там оказаться. В силу того, что большие участки прибрежного шоссе оказались разрушены, попасть в Коломбо можно было только через внутренние районы острова, поэтому было решено взять с собой Рут и, сделав небольшой крюк, доставить ее к мужу. В микроавтобусе оставалось еще четыре места, и администрация отеля предложила их жлобскому французскому семейству, к счастью, «сладкая парочка» отказалась: либо ее раздражало соседство с соотечественниками в трауре, либо она по-прежнему рассчитывала на вертолет страховой компании.
Насколько я помню, к нашей компании, собравшейся на последний ужин, присоединились Рут и Жан-Батист, что несказанно поразило меня в его поведении за прошедшую неделю. Этот ужин проходил под знаком некой эйфории — лихорадочной и трагической, но эйфории. Мы выпили много пива и вина — того, что можно найти в винной карте любого ресторана на юге Шри-Ланка. Это было нечто вроде «божоле нуво» пятилетней выдержки тамильского разлива и к тому же отдающее пробкой. За неимением лучшего нам пришлось выпить несколько бутылок этой жуткой бурды, ставшей объектом насмешек Филиппа и Жерома, ценителей лучших бордосских вин. Им хватило одного лишь вида загадочной этикетки, чтобы разразиться ядовитыми критическим замечаниями. В ход пошли все известные им приколы и шутки: чернила и рок-н-ролл, послевкусие яблок «шато-белая лошадь», анекдоты про Кейта Ричарда… Заодно перепало и швейцарским аюрведистам. Стоило кому-то из них оказаться поблизости, как не на шутку разошедшийся Жером со смехом издевательски интересовался: все в порядке? Вашу безмятежность ничего не потревожило? Далеко ли продвинулись по пути к освобождению? Хорошо, ребята, просто отлично, продолжайте в том же духе! Но не только язвительность отличала его в тот вечер: Жером от чистого сердца поднял бокал за воскрешение Тома и заставил выпить всех, чем заметно смутил Рут. Всего несколькими часами раньше она тонула в бездне своего горя, вдалеке от мира живых, и не замечала вокруг себя никого: для нее существовал только мертвый Том, и она сама, решившая умереть. Но после чуда с телефонным звонком она снова стала такой, какой была всю жизнь — молодой симпатичной девушкой, разделяющей боль людей, поддержавших ее в тяжелую минуту. Однако это не имело отношения к сумасшедшей активности Жерома. Он ничего не ел, только пил, курил, смеялся и вызывающе громко разговаривал, не позволяя тишине повиснуть над столом. Нужно было держаться, и он держался. Он все терпел, поддерживал нас и увлекал всех за собой. В то же время, Жером краешком глаза следил за Дельфиной, и я тогда подумал: это и есть настоящая любовь, пет ничего прекраснее, когда мужчина по-настоящему любит свою избранницу. А Дельфина с отсутствующим видом глядела перед собой и хранила молчание. Казалось, будто Жером и Филипп, во всем поддерживавший зятя, исполняли вокруг нее некий священный танец и беспрестанно взывали: не уходи, умоляем, останься с нами. Рут, сидевшая рядом с н