УДАЛИТЬ.
Мне заявили, что качество моей работы «хромает». Я проявляю недостаточно энтузиазма. Слишком часто «витаю в облаках», «раздражительна», и хозяйка стесняется о чем-то просить, чтобы меня не расстроить. Можно ли не свистеть во время работы (это я перефразирую)? Я исправлюсь, обещаю!
В итоге я сижу во дворе дома Принца и гляжу на огромную стену, белую, точно пустая страница. На стене появляются персонажи из Стеклянного города: принцесса Мария-Анна с бриллиантовым скипетром и богато украшенным платьем, великолепный граф Заморна, жуткий Альфонс с бандой из шестидесяти грабителей, золотистые тройняшки в симпатичных шляпах с волшебными обезьянками и добрая мисс Стейпл, которая за всеми присматривает. Вдалеке мерцает сам Стеклянный город, а у подножия великих Башен стоят твои легионы: Локтевой полк, его ты придумал самым первым, помнишь? А еще Королевские лучники, Кавалерия и Бомбардиры, а командует ими Принц Бронти! Мощным криком ты собираешь все войска вместе, жеребец под тобой встает на дыбы, сигнал горна призывает к наступлению!
Но что это вдруг? Ты уводишь армию в другую сторону. Я тянусь за тобой, сидя на деревянном стуле, тянусь к тебе! Кто ж меня спасет? Мать переходит на крик: Да что ж такое, я обращаюсь к тебе уже в третий раз! Маленький лорд желает чаю!
ОТПРАВИТЬ.
Соседка сообщила в письме, что тебя видели в пустующем доме, куда ходят за галлюциногенами, и что Эм, которой ты вечно недоволен, пришлось забирать тебя оттуда, а вдобавок еще и искать денег на оплату твоих долгов. Быть может, ты все же не планируешь становиться сантехником. Быть может, Амелия тебя уже не устраивает, быть может, ты сожалеешь о том, что просил меня работать по пятнадцать часов в день, дабы спонсировать твои порочные действия. Сама я точно не знаю, а ты и не признаешься.
УДАЛИТЬ.
Сегодня, занимаясь приготовлением двух гипераллергенных (или все-таки гипо-?) макробиотических блюд, подобранных специально под особый режим питания его величайшего величества, я вдруг стала задыхаться, как будто мне в шею вцепилось нечто дурное. Сердце тем временем колотилось с такой силой, что едва не выскакивало из груди, по телу бежала дрожь, словно от февральского мороза, хотя в квартире было тепло, руки и ноги тряслись, но при этом я не могла пошевелиться. Ты не представляешь, какой ужас я испытала, какое страшное ощущение мрачного рока на меня нахлынуло. Мне казалось, я сейчас умру, и в голове крутилась лишь одна мысль: И что, на этом все? А единственную реальную опасность меж тем представляли только подгоревшая сковорода и испорченный горошек.
ОТПРАВИТЬ.
Ребенка не устраивает моя дисциплина, меня не устраивает его наглость. Заявляет, будто бы давно знает, что я у него ворую, в смысле пользуюсь компьютером без его разрешения. К тому же, поскольку это его компьютер, он не постеснялся прочитать всю мою писанину, то есть отправленные тебе сообщения, а вскоре обо всем расскажет матери. В ответ я назвала его бесполезным, сверх меры избалованным созданием, которое всю жизнь будет пиявкой на теле общества и не сделает ничего хорошего или оригинального. Сказала, что из каждой приятной черты, из каждого заботливого жеста, из каждого наполненного любовью момента он взял и выжал все прекрасное. Мальчик сказал, что он хотя бы не маленький и страшный и ему не уготована судьба старой девы.
Тут я его ударила.
Естественно, он просит денег. Я не рискнула сообщить, что брат все пропил.
Теперь я жду возвращения госпожи Кровьизноса и после этого начну собирать вещи: три серых платья, узкие в пальцах туфли. А еще твоя «Газетт». Мой упрямый характер и излишняя чувствительность, неспособность адаптироваться. Все это влезет в самую маленькую сумку.
Как думаешь, будь мама жива, жизнь сложилась бы иначе? Может, она держала бы нас за руки и сумела подготовить к этому миру? Я не представляю, чего от меня ждут, знаю лишь, что сама хочу того, чего хотят остальные. Последние пятнадцать месяцев я надеялась, что смогу здесь устроиться, занять важное место в жизни хозяев и, возможно, даже как-то исправить этого ребенка, но со мной вечно что-то не так! Я надеялась спасти тебя своей любовью и преданностью, однако их, похоже, было недостаточно, ведь у меня ничего не вышло.
Ты вроде как помнишь мать, хотя был тогда совсем маленький. Рассказываешь, что у нее были красивые зубы и легкий смех – и что я совсем на нее не похожа. А я помню только, что с ней всегда могла поплакать, пока она меня обнимала. Как думаешь, она за нами наблюдает? Заботится о нас, поглядывая с небес?
Все утро я простояла спиной к Принцу и малышу и смотрела на небо – как будто могла там что-то увидеть, например Похищенных сестер, какой-то знак, разряд молнии, улыбку Бога, хоть что-нибудь, указывающее на мое место в мире и как бы говорящее: иди за мной, и увидишь.
УДАЛИТЬ.
Сегодняшние наблюдения, ч. 2
Глава, в которой Энн ждет неудача (от лица Энн)
Лето: воздух навис адской пеленой
Лотта вернулась домой, работа няней «исчерпала себя». Папа нашел ей место секретаря приемной в фирме «Роу Хед».
При одной мысли об этом она, едва не задыхаясь, падает в кровать.
– В детстве, – шепчет она присевшему рядом Брену, – я с нетерпением ждала боя часов. Они отмечали время до нашего будущего, а оно казалось таким ярким! Мне хотелось, чтобы часы шли быстрее! А сейчас я не могу избавиться от страха: ничего-то они не предвидят! Спаси меня, брат! Спаси меня! Созывай свои войска, иначе я не переживу!
Брен шепчет ей что-то на ухо, Лотта со всхлипом обнимает его в ответ.
Не представляю, что такого он мог ей сказать, если всю жизнь нес какую-то чушь.
– Где же наше блестящее будущее? – спрашивает она позже у нас, все еще лежа в кровати. – Сестры, нам нужна цель, чтобы непоколебимо к ней стремиться! Нельзя больше жить такой жизнью!
– Моя цель, – говорит Эм, – как можно дольше жить без всякой цели.
– Пока ты здесь, этого будет достаточно, – отвечает Лотта, – но что потом?
Лотта намекает, что ей уже восемнадцать.
– А потом уедем с цирком, – отзывается Эм. – Я стану воздушной гимнасткой, а Брен – клоуном с грустным лицом. Энни будет стрелять по яблокам на моей голове, большим таким яблокам, а ты, Лотта, приручишь антилопу.
Лотта не знает, то ли смеяться, то ли плакать.
– Лучше уж посмейся! – предлагает Эм.
Я не стану рассказывать о своей цели, пока сестры хихикают – вдруг они обсмеют и мое решение?
Позже Эм с вьющимися от труда и пота волосами приносит Лотте ужин.
– Я не заслужила твое рагу, – говорит та.
– Может, и так, – откликается Эм, – но это скорее запеканка, – и уходит, оставив тарелку у двери.
Зима: надо было прибавить еще полчаса на поездку в автобусе, так как дорога скользкая
Лотта пишет: «Я приобрела неплохую репутацию в фирме «Роу Хед» – если не благодаря своим способностям, так через прилежание – и посоветовала взять одну из сестер стенографисткой. Думаю, лучше всех подойдет Энни – ей ведь, кажется, семнадцать? Ее темперамент идеально подходит к офисной жизни. Скажу ей, чтобы не волновалась: я ее всему научу».
Мне надоело учиться у Лотты, но если уж и соглашаться на лишение свободы, то в ее компании. На моем месте должна быть Эмили, это ведь она следующая по старшинству – а она лишь смотрит с жалостью. Правда, все мы прекрасно помним, как она упала без сознания в школе.
Хочу обойтись без всей этой суеты с чемоданом и прощаниями. И чтоб никто не дарил мне красивую ручку перед отъездом.
Весна: распускаются почки
Прошло четыре месяца, и я ничего не пишу об офисе, о городе и даже о сестре вне ее места обитания. С трудом выдавливаю слова для открытки: погода чудесная, жаль, вас нет рядом! Я и правда хотела бы всех их повидать: Эм, Брена и даже тетушку! Лотта трудится на двух работах; от меня же, девушки юной и «нежной», такого усердия не требуется. Мы с ней почти не видимся, даже обеденный перерыв у нас не совпадает. И все-таки я нахожу повод пройти мимо ее стола – она сидит в самом центре водоворота и постоянно разговаривает по телефону – и не одному, а по двум, трем! Или же зарывается в документы, или выслушивает поручения от тролля. Она очень хочет угодить. Однажды я застала ее плачущей в туалете: кто-то обнаружил ошибку в тексте, который она напечатала. «Я не гожусь в машинистки, – всхлипывала Лотта. – Меня не должны судить по ошибкам в бумагах!» Она желает добиться успеха. А я желаю лишь выжить.
Я научилась проникать повсюду, не привлекая внимания. Со мной никто не разговаривает, точнее, люди что-то говорят, но как будто сквозь меня, через мой стенографический блокнот. Лотта была права: писать под диктовку не очень-то и сложно, я легко освоила этот навык.
После работы приползаю к себе в комнату, где живу вместе с некой Элейн, которая чуть ли не каждую ночь проводит со своим «парнем», женатым мужчиной по имени Том. И вот в нашей комнате (ее половина украшена всякими оборочками, а моя – книгами) я лежу и читаю, оставляя на сон часа четыре, иногда пять. В библиотеке беру поэзию и работы определенных философов, специалистов по морали и эстетике. (Хотелось бы мне узнать, откуда возникло искусство! И в чем его цель! И наша цель!) За чтением я становлюсь никем, и никто меня не видит.
Этим-то и объясняется мое нежелание делать записи: как никто может писать о чем-то? Если ты никто, тебе и питаться особо не нужно: я живу на одних сухариках и только по воскресеньям позволяю себе джем.
Осень: не знаю
Рядом со мной Шарлотта, я упала в обморок в каком-то помещении. Зову Прекрасного принца и маму. Лотта сидит на полу и обнимает меня. «Тише, дорогая, – говорит она, потому что меня трясет. – Я о тебе позабочусь». Она гладит меня по лицу. Я хватаюсь за нее изо всех сил, уткнувшись лицом в ее серое платье, от которого пахнет цветами и мылом. «Увези меня отсюда, – со слезами прошу я, – прошу, увези меня!» Шарлотта помогает мне встать.