Вывод малютки Энн: будущий долг Бренуэлла придется отрабатывать мне.
Недолго мне осталось жить в нашем домике.
Часть 3. Надежда
Настоящее совершенное
Глава, в которой Лотта и Эм находят учителя за рубежом (в основном от лица Шарлотты)
Дорогой дневник,
Перед нами новый мир! Мы с Эм бегаем по piazza, прямо как в нашем парке, не обращая внимания на странные взгляды итальянцев: мы свободны! Бежим через мост, через isola. Смеемся, пробегая по рынку, будто мы все еще дети, и бежим, бежим дальше! Снова останавливаемся у реки и смотрим в темные воды, на собственное отражение: вместе со звездами и ярко-белой луной. Мир полон чудес, невиданных прежде чудес, и прекрасен своей новизной: мы свободны и опять срываемся на бег!
Дорогой дневник,
Поверить не могу, что мы здесь! И все благодаря мне, моим стараниям! Прилежная Шарлотта, послушная Шарлотта! Это я постаралась! Полученные тут знания помогут мне стать учителем – точнее, так я сказала тете. Одной она мне ехать не позволила, так что я уговорила Эм – нашу Эмбли-Уэмбли, уютную домашнюю Эмили, которая лишь раз уезжала из дома, когда полгода провела в школе, не выдержала стажировку в фирме, а здесь чуть не умерла от тоски по родине, – поехать со мной.
Мы выбрали Рим, так как хотели попасть в многослойный город, где перед нами открываются самые разные пути: путь Ренессанса, по которому шел Микеланджело, желая договориться с папой римским; путь Средневековья с кровавыми битвами между итальянцами и захватчиками; римский путь, по которому ступали императоры, патриции и рабы. Мы желаем, чтобы все было у наших ног!
Никогда я не хотела чего-то так сильно! Буду спать не больше трех часов за ночь, чтобы каждую свободную минуту проводить рассматривая, чувствуя, прислушиваясь, размышляя; каждая проведенная здесь минута равноценна миллиону минут дома – так пусть это путешествие станет вечным и растянется на всю нашу жизнь. Думаю, Эм оно особенно пойдет на пользу, а то она была готова состариться и умереть, не выходя из нашего дома. Мы обе изменимся – навсегда! Займемся ли мы и впрямь преподаванием – вопрос открытый, и он не должен беспокоить нас здесь и сейчас, в нашем настоящем совершенном.
Дорогой дневник,
Мне кажется, хорошая идея – с началом новой жизни рассказывать о себе, чтобы легче было сбросить старую поросль и дать свободу молодым побегам. Меня зовут Лотта, а также Шарлемань, а также Шарли-Барли Бронти, я старшая из четверых, старше двух третей из шестерых, матери нет, зато слишком много отца и еще больше тетки, до недавнего времени проживала в достопочтенном доме, который покинула с целью исследования новых миров, а конкретнее – старых миров, а еще конкретнее – вечного мира. Я такая мелкая и незначительная, чаще всего незаметная, даже если встану на голову, хотя такое бывает редко, поскольку я подвержена головным болям и другим недугам нервной системы – как последствие того, говорит папа, что я чересчур много думаю; того, что потребляю недостаточно рыбьего жира, говорит тетя; того, что с ним спорю, заявляет Брен; того, что панталоны сильно жмут, вопит Эмбли-Уэмбли; того, что мне не хватает физической нагрузки, предполагает Энн, которая, обдумав свой вариант, моментально берет свои слова обратно и сожалеет о сказанном.
Моя незначительность лишь подчеркивается простотой гардероба – если вообще можно подчеркнуть то, что и так не привлекает внимания. У меня три платья, и я чередую их в зависимости от настроения: все серые, все нарядные, то есть, по сути, одинаковые, поэтому я крайне внимательно прислушиваюсь к собственному настрою, дабы определить, какое лучшего всего подойдет. Волосы зачесываю наверх, чтобы торчали уши, потому что, как говорят, мне предстоит многому научиться, и я не хочу ничего упустить или прослушать.
До приезда в этот bella cittá я прошла немало войн, и все они были проиграны, а именно: войны в качестве няни и войны в «Роу Хед» в качестве временного секретаря, в которых на протяжении четырех или более лет меня подавляли и делали мою жизнь несчастной. Пробыв на земле всего двадцать шесть лет, я не сомневаюсь, что боевые раны затянутся и никто не заметит, что я хромаю и иногда просыпаюсь ночью от собственных криков.
Помимо незначительности и скромности в общении с незнакомцами, я отличаюсь необычайным интеллектом и довольно эрудирована. Однако прежде всего я ленива: мне бы больше заниматься и меньше валять дурака. Теперь я даю себе твердое обещание: постараться увидеть, услышать и почувствовать все то, что я никогда раньше не видела, не слышала и не чувствовала, и посредством этих новых впечатлений измениться к лучшему! Быть открытой ко всему, что выпадет на мою долю, и позволить итальянскому совершенству усовершенствовать и меня. Я как кусок необработанного мрамора, как неразмешанная краска!
Эмили, лежа на кровати в отеле, вслух поражается тому, что мой пупок достоин такого пристального внимания. Она смеется над тем, что я веду дневник, а я и не удивлена: тот, кто себя до конца понимает и не меняется, никогда не задается вопросами вроде «кто я» и «что я делаю на этой зеленой планете».
Пора нам проложить дорогу в город, говорит Эмили, и она права.
Добавлю только, что буду в мельчайших деталях описывать наши приключения – конечно, не как турист, по-рабски запечатлевающий каждое место и ощущение. Я, скорее, хочу вести заметки обо всем важном, чтобы в дальнейшем лучше понять увиденное или как-то применить этот опыт на практике. Говорить буду только правду, даже если выставлю себя в дурном свете, как это частенько случалось в моей жизни.
13 июня, Эмбли-Уэмбли Бронти. Тетя покормит Всадника если не забудет, а папа, надев плащ, исправит все неправильное в Городе. Энни взяли нянькой к Робинсонам Бренни идет по вагону и кричит Тише! Тише! чтобы все его услышали. На пустыре в Антарктике готовятся к восстанию. Лотта тайком что-то пишет. Иисус на стене при смерти со скучающим видом такими темпами умрет он нескоро. Вот рисунок Рынка как только найду ленту перенесу его сюда Лотта уходит прежде чем я успеваю вернуться.
Дорогой дневник,
Мы отлично провели часок у фонтана Треви, ели хлеб с сардинами и воображали, что может произойти с двуличным придворным Сальдино. Сама я с ним почти не знакома, так как придумали его Эм и Энн, хотя в целом имею представление о двуличных придворных. Мы так и не сошлись насчет того, сумеет ли Сальдино расстроить запланированную свадьбу Дженнифер из Оринджа с сумасбродным Рексом Стюартом, королем Низин: Эм считает, что да, потому что это поможет развитию сюжета, а я говорю, что нет, потому что такая история никого не порадует. Как я уже сказала, время мы провели отлично, и в течение этого часа я забыла, что нахожусь в Риме и ем хлеб с сардинами у фонтана Треви, так как представляла себя в королевстве в Антарктиде, которая превратилась в теплую и обитаемую страну благодаря Гениям Эмми и Лотти – и это меня встревожило и тревожит до сих пор.
Дорогой дневник,
Жилье мы сняли самое недорогое. Простая комната под стать нашему бюджету: шаткая кровать с балдахином, на которой мы спим вместе с Эм, низенькая скамейка для багажа, раковина и кран с холодной водой (non potabile![1]). Полотенца не выдают, в связи с чем лицо после умывания приходится вытирать рукавом, таким же чистым или не очень, как сама раковина, в которой мы и стираем одежду. Из крана всю ночь капает вода, напоминая о том, что туалет в коридоре, то есть довольно далеко. Над кроватью висит крест с распятым Христом – видимо, чтобы у нас была возможность помолиться, если бы мы захотели. Взгляд упирается в каменную стену.
Впрочем, настало время побродить. С нами хочет пойти соседка, которая пользуется той же ванной, что и мы. Я не успела ни согласиться, ни придумать достойную отговорку, как Эмили громко и кратко сказала: Нет.
Дорогой дневник,
Эм ведет себя грубо. Не понимает, что мне не нужен Стеклянный город – точнее, понимает, но не видит причину. Она предложила вместе придумать еще один воображаемый мир, лишь бы вернуться к нашим историям! Я пыталась объяснить ей про настоящее совершенное, а Эм только гневно покачала головой: одно, говорит, другому не мешает. Посмотри вокруг! – восклицаю я, хотя находимся мы в жуткой комнате хостела – таких наверняка полно и в любой другой стране. Мне ничего другого не нужно, добавляю я, и так оно и есть.
У меня столько надежд на это путешествие! Я хочу все увидеть и испробовать. Пусть Эмили не беспокоится: сила моего воображения не пропадет, просто я желаю, чтобы она основывалась на том, что я вижу. В этом и заключается разница между нами – или же между мной в прошлом и мной, какой я желала бы стать. Среди разрушенных колонн Рима мне хочется увидеть сам Рим – древний Рим, Рим любой эпохи, а не заселенные земли Антарктиды. Таковы мои намерения. И пусть Эмили с этим смирится.
Дорогой дневник,
Вчера мы шли по широкой улице и очутились возле ведущих в подземелье руин, которых полно в этом городе. На первый взгляд обычные развалины, пыль и свалившиеся с прежних высот камни, теперь лежащие как попало на земле, однако внимательный глаз различит здесь цель и закономерность, сумеет вообразить былую грандиозность строения. Эти обломки, как я узнала из путеводителя, некогда представляли собой четыре храма и театр, в котором с гордым видом выступал Цезарь – и там же был убит! Прочитав об этом, я глубоко вздохнула, а Эмили вдруг увидела кошек, трущихся о колонны, таких уродливых и костлявых, что решила их накормить.
Все восемь тысяч? – спросила я.
Если понадобится, ответила она, и ушла куда-то вместе с деньгами, отложенными на обед.
Кошки полакомились fegatini – то есть кусочками печени, объяснила Эм, а нам достался только хлеб.
Мы составили отчеты о том, что сегодня узнали, сделали набросок развалин и представили, как все выглядело раньше. Я вообразила, как Цицерон убеждает своих соотечественников продемонстрировать истинные римские достоинства, прежде всего дисциплину и самопожертвование. У Эмили в голове нарисовалась картина с объявлением войны и убийством девственницы.