Зачастую нам попадаются современные на вид постройки, которые, оказывается, возведены еще древними римлянами, и это заставляет о многом задуматься, особенно об обманчивости внешнего вида, природе истины и так далее, в результате чего получаются великолепные отчеты, в основном у Эм, которая обладает способностью видеть самую суть вещей.
Увы, пересчитав деньги, мы обнаружили, что средства уходят намного быстрее, чем мы предполагали. Теперь придется (а) сократить наше пребывание здесь, (б) меньше есть или (в) перестать кормить кошек (Ни за что! – возражает Эм).
20 июня, Эмбли-Уэмбли Бронти. Дома папа, тетя и Бренни собрались на Пятничный ужин запекают жаркое даже летом. Папа сможет рассказать обо всем хорошем чего он добился, как навел порядок в Городе тетя сообщит что сшила милые вещички для бедных а Бренни ничего не скажет так как на Железной дороге нет ничего замечательного. Лотте здесь хорошо, выражение лица иногда буйное. Вот рисунок до сих пор нет записи с Энни в окружении жутких Робинзонов как будто это она потерпела кораблекрушение. До генерала Фортескью дошли слухи о мятеже.
Дорогой дневник,
Неслыханное дело – в галерее Боргезе мой блокнот для зарисовок вдруг понадобился в качестве дневника, так что в нем и продолжу, поскольку случилось кое-что удивительное, и я боюсь упустить необходимые для рассказа подробности, если не изложу их прямо сейчас.
Прежде всего надо сказать, что я поругалась с Эм. Если вкратце, то она не расчесывается.
Я такая, какой меня создал Ваал! – вопит она, а я возражаю, что она стоит у египетской статуи. Вот что она пытается мне доказать: смотри, нелепым поведением я могу привлечь даже больше внимания, чем нелепой внешностью. Когда мы среди чужих, ей стоит только повысить голос, чтобы выиграть в любом споре.
Тогда-то я и заметила этого необычного мужчину. Он наблюдал за нами сквозь черное пенсне. Сначала он показался каким-то безобразным: взлохмаченные волосы, мускулистые плечи, совершенно не подходящие к стройному туловищу, из-за чего он походил бы на обезьяну, если бы не чрезвычайно умные глаза, сияющие редкими темными бриллиантами. Одеяние его было, мягко говоря, экстравагантным: свободные брюки, туфли с острым носом, яркий галстук, вычурный берет. Конечно, я с негодованием отметила, что он следил за нашей перепалкой: за растрепанной Эм и за мной в гневе, словно вглядываясь в самую нашу сущность. Я поспешила выйти из зала египетского искусства. К черту сестру-спорницу! Дважды к черту этого уродливого мужчину!
Дорогой дневник, он пошел за мной! Заметив это, я решила убрать его из своего наброска. Я пыталась срисовать «Дафну» Бернини, хотя мои способности еще не дотягивают до таких высот, а ее метаморфоза слишком неуловима для моей грубой руки, а тот мужчина, выходит, внаглую заглядывал через мое плечо! Я захлопнула блокнот и направилась в дамскую комнату, куда, как я посчитала, он не рискнет войти, и там, дрожа всем телом, затаилась в кабинке. Здесь я и нахожусь до сих пор, расстраивая планы желающих облегчиться путешественников, однако мне тоже необходимо облегчить душу, записав все это в дневник! Да кто он вообще такой!
Дорогой дневник,
На улице не переставая идет дождь, и Эмили решила, что мы должны переждать его в галерее Боргезе, хотя я уговариваю ее уйти, изображая недомогание. Не обращай на него внимания, говорит она. Он не представляет опасности, если только ты не собираешься в него влюбиться – вот тогда и правда будет страшно.
Как и с любым мужчиной, имела в виду Эм, поскольку этого она едва заметила и не разглядела в нем никакой особенной угрозы.
Я сильно покраснела из-за ее слов, которые она к тому же произнесла громким голосом. Иногда мне кажется, что таково ее устремление в жизни – досаждать мне, и ничто другое Эмили не интересует, ведь у нее нет амбиций и с чужими людьми она способна разговаривать разве что односложно. Впрочем, раздражать меня – достойная цель, тем более легко достижимая.
Поскольку этот блокнот я все равно испортила, вот набросок Эм в компании фараона Тутанхамона, каким я себе его представляю. Они сидят, откинувшись на спинки кресел, едят виноград и обсуждают Ваала, который сделал их упрямыми, чересчур высокими и частенько не желающими распутывать волосы.
Дорогой дневник,
Пишу все это в холле нашей гостиницы при тусклом свете. Уже поздно, но я слышу голоса итальянцев из ristorante на той стороне улицы, они ужинают al fresco[2]. Они общаются громко и непринужденно, ничуть не беспокоясь о тех, кто хочет поспать. Считается, что ужин в такой час не очень-то благоприятен для пищеварения, но они выглядят здоровыми и довольными.
Тот мужчина – теперь я знаю, как его зовут, это синьор Х. – дал мне визитную карточку. Он не ушел из галереи, не ушел от нас, а продолжал наблюдать и наконец приблизился ко мне, когда я стояла у картины с изображением Святой Екатерины. Зачарованная красотой этой работы, я почти успела позабыть о преследователе. Наверное, я рассматривала картину дольше, чем обычная turista, потому что никак не могла избавиться от впечатления, что Екатерина желает заговорить – не со мной, конечно, а со своим создателем. Она предстала перед высшим существом обнаженная – не в смысле одежды, а обнаженная духовно, с обнаженным разумом. Обнаженная и при этом молчаливая; напряжение просто зашкаливает. Что она хотела сказать? Я увидела нечто знакомое в ее глазах, этот взгляд как бы говорил: внутри целая бесконечность, и я готова ею поделиться, а существо, с которым она поделилась бы этим знанием, уже и так все понимало.
Представляю, какой жалкий у меня был вид: рот открыт, на глазах слезы, об осанке и вовсе позабыла.
Чувствуется, что он очень ее любил, этот художник, сказал вдруг кто-то по-английски, прожужжав у меня над ухом. Я резко повернулась и, стыдно сказать, уставилась на того мужчину: он был не сильно выше меня, а его грубая кожа с открытыми порами не внушала доверия.
Чувствуется, он очень ее любил, раз сумел запечатлеть ее печаль и ранимость.
Я кивнула, ведь он был прав. Так мне и казалось.
Вот эта линия, к примеру – он показал на ее голое плечо, и я не могла не заметить, какие красивые у него руки, какие ухоженные и пропорциональные ладони. Мягкая, верно? Так мог написать только влюбленный мужчина, тот, кто смотрит на любимую женщину, правда?
Я не нашлась с ответом, потому что ничего не знала о влюбленных мужчинах. Он улыбнулся – то ли из-за моего молчания, то ли из-за мысли, которая пришла ему в голову, не знаю, – и его лицо преобразилось, как это часто бывает с уродливыми людьми (и, надеюсь, со мной тоже): оно засияло ангельским светом.
Чушь это все! Не любил он эту женщину, он вообще никаких женщин не любил…
Он, наверное, заметил мой озадаченный взгляд.
Этот художник любил мальчиков, объяснил незнакомец, и громко произнесенные слова вновь заставили меня покраснеть. А это, продолжил он, указывая на Екатерину, вовсе не мальчик!
Он замолчал, как бы оценивая откровенную женственность изображенной дамы.
Но она-то, попыталась сказать я на дантовском итальянском, его наверняка любила.
Мужчина рассмеялся. Такого искреннего смеха я никогда не слышала, тем более от взрослого человека. Папа и тетя обычно лишь посмеивались, а не хохотали.
Это, моя дорогая иностранная посетительница, знаменитая Адриана, отозвался он – опять по-английски. Куртизанка. Она хорошо умела изображать влюбленность и готова была делиться ею с любым, кто заплатит.
Вот тогда он и дал мне свою визитку.
Я опытный гид, добавил мужчина. Мои подопечные сейчас в другом зале вместе с женой, изучают этрусков. Где вы остановились?
Я покачала головой, не желая сообщать ему такую информацию.
Ну разумеется, сказал он, тоже качнув головой, вы меня неправильно поняли.
Он забрал у меня из рук карточку и показал надпись на обратной стороне на английском и итальянском: Пансион Х., разумные цены.
Поговорите с моей женой и переезжайте ко мне, и я помогу скорректировать ваши ошибочные понятия об искусстве и жизни в целом – и все это по более низкой стоимости в сравнении с вашим текущим жильем. Сегодня съехали две шведские девушки, завтра комната будет готова.
Не уверена, ответила я.
У нас есть горячая вода, сообщил он.
Поговорю с сестрой.
Сестра отказалась. Не доверяет она какому-то щеголю, и все тут.
Дорогой дневник,
Мне удалось выработать компромисс, который устроит и Эм, и меня. Мы переберемся в пансион с-ра Х. при условии, что нам понравится его жена, обстановка, постельное белье, мы проверим наличие горячей воды, а Эм продолжит кормить кошек с обеденных средств.
Дорогой дневник,
Мы устроились в гостинице с-ра Х., и теперь я должна признаться, что кое-что утаила, хотя клялась писать здесь только правду. Вернемся к той сцене перед картиной со святой. Мы уже обсудили куртизанок и… мальчиков, но визитную карточку он мне еще не дал.
Джентльмен спросил, что вы знаете об этой даме, об этой святой?
Я открыла путеводитель Бедекера, и он тут его выхватил.
Теперь ясно, сказал он, почему ваши знания обрывочны.
Не совсем, ответила я. Да, в них нет системы, зато полно энтузиазма.
Это Святая Екатерина Александрийская. Думаете, колесо здесь только в качестве декорации?
Ничего я не думаю. Обратила внимание только на его цвет и уместность линий.
Она отказывалась выходить замуж за тех, кто не мог сравняться с ней умом.
Он многозначительно на меня посмотрел, словно в ожидании реакции; реакция у меня была, ведь я с трех лет высказывала свое мнение всем, кто готов был слушать, но в тот момент я решила скрыть свои мысли и спрятать бурлящие эмоции за каменным, как у Дафны, лицом.
Конечно же, она умерла девственницей.
Тут я не могла не покраснеть, а с-ор Х. опять засмеялся.
Вы надо мной издеваетесь, сэр! – выпалила я. Пусть я непривлекательна и малозначительна, мало кому известна и никому не принадлежу, но это не значит, что я не достойна любви!