Мой учитель на меня не смотрит, как будто я себя чем-то опозорила. Пытаюсь поймать его взгляд, я бы с удовольствием еще раз с ним погуляла – девчачья компания мне надоедает! – однако он меня не замечает. Разрешаю себе соприкоснуться с ним пальцами, когда сдаю работы, чтобы он вновь взял меня за руки, как тогда (маленькая Лотта! страстная Лотта!), а он не берет. Неужто такая перемена вызвана с-рой Х., ведь не мог же он отдалиться без причины? Накладывая мне спагетти, она особенно громко стучит ложкой. Не сомневаюсь, она хочет сказать следующее: я не такая умная, как ты, и, быть может, наскучила этому мужчине и никогда не стану ему ровней, но я все-таки ношу его ребенка, чтобы он был доволен, и ты тоже должна быть довольна, только без него! Да-да, она ждет малыша, живот надулся шариком: я видела, как за завтраком она ест cornetti, высоченную стопку. Удивительно, как она вообще еще держится – и как выдерживает себя нынешнюю.
Не датировано, Эмбли-Уэмбли Бронти. Дни так похожи нет смысла указывать дату все они проходят одинаково. Лотта плачет ее былой триумф окончен. Бедная Лотта никогда не была так же сильна как ее эмоции а они меняются с каждым часом, из-за чего она разбита и растеряна но все равно слишком горда чтобы обсуждать свои провалы с кем-то вроде меня высокой и плохо одетой Бронти монстром с камнем внутри который не сдвинуть. Миссис Х. косо смотрит чем больше он уделяет нам внимания тем меньше она у плиты скоро вся наша еда сгорит. Я не склонна помиловать лейтенанта Бранденбурга не знаю стоит ли того структура предложения.
Не датировано, Эмбли-Уэмбли Бронти. Она написала о наших сестрах. Выдумала сказочку, в которой они умерли по ее вине. Она чудовище это чудовищно вот так выставлять напоказ себя нас нашу жизнь а ему какое дело видела я как мрачнеет его взгляд когда она жеманничает и вздыхает. Рассказ я уничтожила будь что будет они наши общие сестры а не только ее. Теперь она в бешенстве кричит на девушек как будто им могли понадобиться ее сочинения обвиняет их одна за другой рвет их подушки. Так и знала что вы меня ненавидите потому что наш учитель меня выделяет кричит она о нет, дорогая сестра, это была я это была я.
Дорогой дневник,
Я рассказала учителю о проступке Эмили. Пришлось объяснить, почему я не могу сдать ему сочинение, а он смеется. У меня нет ни сестер, сказал он, ни братьев. Завидую вашим перепалкам, и после этого снова принялся жевать подгоревший тост, который сожгла его огромная женушка-ведьма – а он намазывает сверху джем, словно нектар! Он восторгается всеми ее поступками, а на мои реагирует зевками и вздохами. Хочется сказать, посмотри на меня! Я интереснее твоего тоста! Это же я! Лотта! Твоя Лотта! Я и не считала себя страстной, пока ты меня не изменил! Я поделилась с тобой самым сокровенным – уж прости, что оно тебя не тронуло!
Сюрприз! – восклицает он сегодня, и даже приличные дамы зашевелились, но он имеет в виду всего лишь церковь поверх другой церкви, что поверх языческого храма. Этим вечером хочу написать другое сочинение, применяя все, что узнала о мраморе косматеско, посмотрим, что он на это скажет.
Дорогой дневник,
Тетя умерла. Первая (постыдная) мысль: оставила ли она наследство, которое поможет нам здесь задержаться? Вторая: отпустить Эмили домой, меня тетя любила меньше всех. Третья: поехать самой, она была мне как мать или хотя бы пыталась. Заключительная мысль: учитель вообще заметит мое отсутствие?
Не датировано, Эмбли-Уэмбли Бронти. Тетя отдала Алебастра и Всадника, а также попугая по кличке Фердинанд она встретится с ними в раю. Лотта плачет над письмами того мужчины мы с Энни едем на море. Спрашиваю это тебя нехватка Робинзонов так радует. Да а еще бескрайнее море у них нет границ все могут быть свободны. В поезде мы леди Миллисент Халлифакс ее любовники Мордор и Маллиган-старший стареющая графиня де Ракенштайн мудрец укротитель львов мечтающая женщина.
Дома
Глава, в которой Брен ухаживает за умирающей тетей (от лица тети)
Я принес тебе подарок, говорит Брен! Смотри, тетя, клементин!
Голоса нет, и я не могу ответить, руки не работают, и мальчик меня кормит, кусочек за кусочком, потом вытирает сок с моего подбородка. Через силу улыбаюсь. Мальчик закатывает глаза, словно я его похвалила. А теперь будь хорошей девочкой и поспи, говорит он. Напоминаешь мне дядю Джима: много болтовни, любил выдумывать, умер в сорок. Выпить, вероятно, мне никто не даст.
Где же девочки? – спрашиваю. Мальчик сидит на моей кровати. Ты и сама знаешь, отвечает он, но я ничего не помню. Энни у Робинсонов, то есть у Робертсонов, вечно путаю – ужасные люди. Огромный особняк, грубые дети, ну? Серьезно, тетушка, вспоминай. Я молчу, в голове пусто. Эм и Шарлотта учатся, продолжает он. Не поздновато им уже? За рубежом, добавляет он самое важное. И кто же им позволил такую глупость? Ну, всем по-прежнему заправляет папа, он тут главный. Он произносит это с удовольствием, желая победы для своего пола. Да какой из Пэдди главный, думаю я. Он слабак, без меня вы бы все здесь поумирали за пару месяцев, а отец даже не заметил бы. Хорошо, что меня уволили с железной дороги, говорит мальчик. А то кто бы о тебе заботился? Остальные, отвечаю. Где они? Он вздыхает: давным-давно разъехались, тетя, давным-давно. Тебя перевернуть? Я тебе, говорю, не пирог, чтобы меня переворачивать.
Где это видано, чтобы за больной ухаживал юноша. А за мной именно он и ухаживает, и поэтому я наверняка долго не протяну.
Неужели это все, на что ты способен? – возмущаюсь. Это еда навынос, тетя, я не умею готовить, ты же знаешь. Отвратительно! А я думал, китайская кухня тебе по душе. Еще чего! Мальчикам не идут надутые губы. Тогда отдай! Ладно уж, возьму: и так изнемогаю от голода. Мальчик смеется. Хорошо я еще не заставил тебя есть палочками, говорит. Вот была бы умора. Я тебя сама уморю, отвечаю, но опять с улыбкой. Он всегда знал, как заставить меня улыбнуться.
Подай мне шитье, говорю. Тут нет никакого шитья, отзывается мальчик. Как это нет? Не дури! Энни забрала его с собой к Робинсонам. Энни ненавидит шить. А ты врешь, потому что боишься, что я не удержу иголку в руках. Я вру, говорит, потому что хочу твое полное внимание.
Помассируй мне стопы! Он массирует, а я ничего не чувствую. Кожа на ладонях сухая. Он выдавливает лосьон. Руки не гнутся, он их разминает. Нет! – восклицает. – Ноги я трогать не стану! Приносит кастрюлю и моет мне голову. Что же ты наделал, мальчишка, ты что, вымыл мне голову стиральным порошком? Смотрит на меня искоса. Действительно с волосами что-то не так. Отрезать их ножом? Немного подумав, говорю: Давай, время красоваться уже прошло. Не думала, что он воспримет это всерьез, но он принес ножницы. Непорядок это, но я соглашаюсь: проще так, чем сказать нет. С глазами у него что-то не то, не может идти прямо. Не волнуйся, говорю, теперь уже лучше. Пэдди с ужасом смотрит на мою голову, словно я сама это с собой сотворила. Пусть так и думает: мальчик-то старается изо всех сил. Когда-то нутро мне подсказывало, Выходи за него замуж ради своей сестры, но я не смогла, а он и не просил.
Не могу сосчитать удары часов: сейчас утро или еще ночь? По еде, которую приносит мальчик, понять трудно: в любое время дня подает кашу или суп – все, что можно есть без зубов. Мы решили, что от зубов больше проблем, чем пользы. Обычно он приходит, когда я сплю, так что непонятно, как определить время. Когда от него несет, наверное, это ночь.
Где девочки? – нежным тоном спрашиваю я. Львы сожрали, говорит. Почему ты так разговариваешь с тетей, которая нормально к тебе обращается? Ладно, дикобразы. Так лучше? Он читает книгу и не хочет отвлекаться. Ты напоминаешь мне дядю Джима, говорю. Знаю, отвечает, который умер в сорок. Не переживай, откликаюсь, время еще есть. А старшая, как там ее? Какая, спрашивает. Старших так много. Да что ж мне с тобой делать? Позови мою сестру, я от тебя устала, жутко устала.
Он разглядывает мое лицо в свете фонарика. Глаза красные: переводит свет на себя, когда я подскакиваю, чтобы я его увидела. Это я, говорит, кто же еще? Я, повторяет, отвечая только самому себе, и садится на кровать. Где заканчивается мое начало и начинается конец? Трудно сказать, говорю: наверное, где и всегда. Он с силой кивает. Возможно, ты права! Возможно, я старая, но я частенько бываю права. Принес тебе картину, говорит, где я нарисовал девочек. Положил у подножия кровати, чтобы тебе не было одиноко. У тебя есть чего-нибудь выпить? – прошу. Я горю. Мы с Гранди все выпили, отвечает, хотя Брауни тоже помогал. После этого он со вздохом забирается в постель. Я его толкаю, он меня обнимает и храпит.
Я плачу, потому что мне больно, и забываю, где я: там, где я, иногда только боль, не комната, не место, не мой дом. Мой домик расположен в горах. У меня есть кошка. Есть оконный ящик для растений, «Виктрола», три тряпичных коврика. Мальчик, который чистит водосток, но не этот мальчик. Этот мальчик приходит держать меня за руку или расчесывать мне волосы и рассказывает сказки, которые помогают забыть, где я, только так забывается даже лучше. Жили-были лорд и леди и страшный принц, и они кое-что замышляли. Не знаю, чем эти истории заканчиваются, возможно, они и не заканчиваются вовсе.
Что случилось, когда ты уехал в город? – спрашиваю, потому что мне никто не говорил. Он только головой качает. Всякое разное, говорит, но из этого ничего не вышло, все было неправильно. Ты заблудился, Брен, ты старался изо всех сил, ты встретил плохого человека, может, женщину, ты передумал, мы бы поняли, если бы ты передумал? Старушка, говорит, я люблю тебя, но не скажу. Я унесу секрет в могилу, обещаю ему. А это будет уже скоро. Чепуха, говорит, ты в отличной форме и изящная как скрипка, и он играет на скрипке, напевая песню из моего дома, и ходит враскачку по комнате. Вечно меня смешит.
Отец к тебе заходил? Никогда, говорю, и, возможно, так и есть, и девочки тоже. Только ты меня любишь. Действительно люблю, отвечает, люблю по-настоящему. Он начал мне врать, чтобы я не плакала. Ладони у него по-женски маленькие, а вот пахнет он отбросами. Сколько тебе лет? Четверть века или около того, говорит. Пора бы уже понять, что так не годится. Увы, отзывается, так и есть.