Перестань болтать, прошу, и рассказываю ему историю о моем доме. Он держит меня за руку, протирает лицо – оно горит от жара, – и ждет, ведь в моей речи возникают длинные паузы: слова нелегко подобрать, а уж целые предложения составить тем более, поэтому произношу только слова: кресло-качалка, гора, плющ, мед, амбар, танец, закат на траве, молодой человек, чайная, красный, лавандовый. Вижу, говорит, я все это вижу. Как тебе повезло иметь такой дом! Он целует мне руку, как будто бывал там, как будто сам видел юношу, который угощал меня медом, сидя на траве, а на мне было лавандовое платье, в волосах маргаритки, как будто он видел, как тот целовал мне руку.
Только вот его иногда нет рядом, когда он мне нужен. Сложно быть в одиночестве. Я отдала им всю себя, а себе ничего не осталось. Я была нужна маленьким крольчатам, их было так много, а сейчас? Никто меня не ждет, никто меня не поджидает. Таблетка перестала действовать, я хочу пить, мне больно.
Я видел! – восклицает он, и я понимаю, что дела плохи. Лицо залито красным, рубашка порвана. Я видел, и оно повсюду, оно нигде! – кричит. Я знаю, что с людьми делает алкоголь, но это не из-за него. Но постойте! Это несправедливо! Нечестно! Он рвет на себе волосы, действительно рвет и плачет, жалкое зрелище. Я не могу так поступить, рыдает он, ты меня не знаешь, это не для меня! Хватит, говорю, но он не слышит. Если б я могла встать и обнять его… Где его отец, где сестры? Почему всегда я обо всех забочусь? Я пою песню, песню из дома. Его взгляд фокусируется. Тетя, восклицает он! Тебе что-нибудь нужно? Я иду в магазин.
Промежутки между моими словами становятся все длиннее, заполняясь болью и пустотой. Я принес тебе веер, говорит мальчик, хотя это лишь легкий ветерок. Клементин – мед на моем подбородке. Не знаю, что делать дальше, но пришел дядя Джим, он схватил меня и сказал: маленькая девочка, маленькая девочка, что же делать с маленькой девочкой. Мальчик целует мне руку. Пожалуйста, не оставляй меня! – говорит взрослый мужчина в шляпе. Без тебя я буду совсем один! Но я им нужна, говорю. Я нужна малышам. Действительно нужна.
Ваша навеки
Глава, в которой Шарлотта жаждет любви
Дорогой глубокоуважаемый учитель,
Благодарю вас за письмо с соболезнованием, которое вы прислали папе! Тетя заботилась о нас с беззаветной преданностью – на протяжении семнадцати из моих двадцати шести лет! – хотя ей никогда не нравился наш город да и, кажется, мы сами. Вы хорошо знаете ее по эксцентричному портрету моего авторства. Сегодня ее чересчур нагретая комната остыла, но наши сердца продолжают гореть.
Также вы были очень добры и похвалили сестер Бронти, и это очень тронуло папу, так как ему приятно слышать, что мы хорошо устроились в жизни. Эм предстала перед вами уже полностью сформированной – иногда возникает чувство, что она уже родилась такой! – но вот я стала достойна похвалы лишь в результате вашего вмешательства. И за это покорно вас благодарю.
В эти скорбные времена нам повезло хотя бы ненадолго собраться всем вместе: Эм, моя сестра Энн (отпустили из семьи, где она работает няней), мой брат Брен (его выгнали с железной дороги, и это он ухаживал за тетей). Мы утешаемся друг другом, как и прежде – когда-то мне казалось, что мы станем ближайшими друзьями, ведь мы пережили столько несчастий, однако это было до того, как я встретила вас. Я тоскую по вашему Городу, вечно о нем думаю. Раньше я и не понимала, насколько мал мой родной дом, моя жизнь! В них нет ни капли вечности, хотя дни тянутся долго. Если бы вы пожалели одинокую Лотту, она бы вам ответила и сочла бы вас своим спасителем.
С теплыми чувствами,
Маленькая Лотта Бронти
Мой дорогой с-ор Х.,
Наша семья снова вас благодарит за добрые пожелания; всем понравилось письмо, в котором вы по очереди к нам обращаетесь (кроме Энн, она вернулась к Робинсонам). Мы очень удивились, что вы прекрасно нас поняли – особенно Эм, которая считает себя невидимой, а на самом деле всегда на виду, точно валун в Гибралтаре! Вы бы сейчас ее не узнали, мой учитель: так глубоко она погрузилась в домашние дела – больше никаких странных идей, если они только не связаны с картофелем или стиральным порошком.
Мы с Эм думаем податься в учительницы, однако у нас почти нет связей. Между часом и двумя в ожидании почтальона позволяю себе надеяться, а от почты опять одни расстройства! Все это время не пишу и не читаю, так как боюсь ослепнуть. Возможно, я не упоминала, что проблемы с глазами – это у нас семейное, вот и папа теперь с трудом читает свою «Таймс».
Для письма от вас я сделаю исключение.
Ваш особенный друг,
Лотта Бронти
Дорогой professore Х.,
Об учительстве можно забыть, нас никто не берет! Я не очень-то переживаю, поскольку не обладаю такой же страстью к профессии, как вы. (Наверное, эта задача по наполнению моего пустого сосуда казалась вам бесконечной: мне пришлось изучать все обо всем. И все-таки вам удалось – а мой сосуд вроде бы крепок, достаточно крепок, чтобы удерживать полученные знания всю жизнь или дольше – целую вечность.) Я нашла себе другое занятие – например, заняться организацией моего писательства. Вы не в курсе, но писать я начала еще задолго до нашей с вами встречи! За двадцать семь лет я сочинила множество рассказов, стихов и историй на самые разные темы. Всего, вероятно, около тысячи страниц; однажды я отправила отрывок из своей работы человеку из мира писателей. Он похвалил мой стиль – да-да, тот самый стиль, который вы сочли неприемлемым. Его одобрение вселяет в меня надежду, ведь это человек настолько выдающийся, что даже вы в своем Городе наверняка о нем слышали. К некоторым произведениям я сама нарисовала иллюстрации, довольно, кстати, неплохие. Их внимательное рассмотрение, несомненно, принесет немало удовольствия.
С удовольствием отправлю вам какое-нибудь из них, стоит вам только попросить.
Ваша Лотта
Дорогой сэр,
Я получила ваше письмо и все понимаю! Ваша супруга ограничивает количество писем, которые вы можете отправить на мой адрес, до одного в квартал! Чудесная женщина! Неплохо устроился мужчина, если позволяет руководить собой такой разумной даме! Надеюсь, она вам также рекомендует, когда следует гулять-говорить-думать, ведь разве можно заниматься подобными вещами без наставлений со стороны!
При этом вы не запрещаете мне писать вам, что я принимаю за поощрение дальнейшей переписки. Решись вы написать письмо лично мне, я бы сохранила его в тайне и восхитилась бы вашей независимостью.
Маленькая Лотта
Мой дорогой с-ор Х.,
Прошу прощения за мой резкий тон: вы нанесли мне страшный удар! Учтите, что я благодарна за возможность получить от вас любую весточку, даже если она не адресована папе. Дни, недели, месяцы проходят, похожие друг на друга. Бренуэлл, с которым я раньше делилась своими историями, уехал. Эмили увлеклась поэзией. Я не вижу для себя никакого будущего кроме тоски – то есть возвращения на службу к лордам Мрачноландии.
Много дней подряд я не вылезаю из кровати, предпочитая темноту моих снов темноте каждого дня: по крайней мере в сновидениях я возвращаюсь к вам.
Родные переживают за мое состояние и не понимают, в чем причина.
Не забывайте меня! Напишите хоть одно письмо, хоть одно лично мне! Не представляете, насколько тут уныло, так что любой день – месяц! год! – может засверкать новыми красками от одной лишь строчки от вас! Не зря вы выделяли меня среди остальных: между нами есть связь – да, связь! – и наши души стремятся к разговору. Так поговорите со мной, дорогой учитель, поговорите!
Ваша Лотта
Мой дорогой учитель,
Я узнала – только сейчас! – что папа попросил вас прервать наше общение, и это спустя два года после того, как я покинула ваши края! Он считает, что ваши письма ухудшают мое состояние – и ничего-то он не понимает! Я истощена их отсутствием – да-да, я похудела, так как меня совершенно не интересует еда, и даже приготовленное Эмили рагу не вызывает у меня прежнего аппетита, который я ощущала за вашим столом, в вашей компании. Если вы послушаетесь отца, я и вовсе исчезну!
Вы брали меня за руку и смотрели мне в глаза (и, осмелюсь сказать, заглядывали в душу), вы помогли мне увидеть, какой я могла бы стать. Вы открыли во мне привычку к открытости, дорогой учитель, а потом закрыли дверь, которая хотела оставаться незапертой! Это было жестоко, да и вы жестоки, хотя одно только слово – и я вас прощу.
Умоляю, любимый человек! Всего одно слово, чтобы я могла жить!
Ваша Лотта
Никакой ерунды
Глава, в которой Брен рассказывает о Серьезных Планах
Можно вспоминать покойных, не говоря о них; так и происходит у нас, и в канун Нового года мы думаем об индейке в пакетиках от Марии, о лентах-украшениях от мамы, шесть цветов для шестерых детей, равнодушное рагу тетушки. Шарлотта не умеет улыбаться, а Эмили не умеет готовить: будем есть свинину на кости и вспоминать обо Всем Самом Хорошем; у овощей привкус Благополучия, они соленые и хорошо приправлены.
Один только Бренуэлл в черном. Обычно мы не носим траур. Непонятно, зачем ему это: то ли действительно хочет выразить свою скорбь по тете, которой нет уже несколько месяцев, то ли надеется получить бесплатную выпивку в пабе.
Хорошо, что мы вместе, говорит папа, подав Все Самое Хорошее. Он забыл, что Энни вкалывает у Робинсонов, и как раз на ее заработок куплено мясо и траурный наряд Бренуэлла, включая черную шляпу.
Бренуэлл сообщил, что его ждут в другом месте, и он пропустит Усладу и Заветное Желание, сегодня это двухслойный торт. Эмили теперь частенько экспериментирует со слоями: стихи с глубокими смыслами, яркие свитера поверх тоскливого платья, мысли о верхней койке, где она ликует, пока сестра внизу плачет.
Эмили готова выслушать сестру, если та заговорит первой, однако Шарлотта хочет, чтобы ей задавали вопросы, а Эмили не из таких. К тому же она и так знает, в чем причина переживаний Лотты, и ей это не нравится.