нет, смотри, тебе нечего бояться! Этот просто шкаф, а вот твои вещи, знакомый запах, верно, ну же, Лотта, малышка! Ты такая храбрая! Такая сильная!
Я не храбрая, сказала я. Смотри, я же плачу.
Ты храбрая, повторила она. Разве кто-нибудь напал на замок? Какой-то демон или зверь?
Никто не напал на замок, ответила я. Я была одна в темноте.
Это и есть смелость – выполнить задание, несмотря на страх.
Правда? – спросила я.
Да.
Я могу попробовать еще раз.
Завтра, сказала она и засмеялась, и я вместе с ней.
А теперь я думаю: неужели в этом и заключается смелость – в выполнении задания, несмотря на страх? Если так, то дрожащая Лотта, замученная мыслями и страхами Лотта – самая храбрая из всех!
День 5
Лежу на красном-красном полу и думаю о девочке, которая не может писать. Она, конечно, не писательница: она всего лишь девочка, запертая в красной комнате. С ней случается всякое, не очень приятное: из хорошего никакой истории не выйдет. Она сирота, ее никто не любит, вот так все невзрачно, наверное, потому что она невзрачна. Запертая в красной комнате, она видит, что ее никто не видит. Она боится, она в бешенстве. Она не забывает, что, даже если выиграет, красная комната, где она наедине со своей болью, с дурной болезненной природой своего нелюбимого я, навсегда останется с ней.
Таких, как она, ничто не утешит.
День 6
Я сижу с мрачным видом у щелочки в шторах и придумываю себе тему. То есть мужчину.
Миру не интересен твой учитель, говорю.
Тогда он будет не учителем, отвечаю. А кем-то другим.
А что ты знаешь о других? Что тебе о нем известно?
Ничего, говорю. В том-то и загвоздка! Я могу придумать кого угодно! Что угодно!
Не загвоздка, а загадка! Старая дева не вправе писать о любви.
Нет! – восклицаю я, и мой внутренний голос становится громче: я имею полное право писать о любви, воображать, передавать ее и развивать, чтобы получилась счастливая концовка.
Для кого? Для той девчонки? Скорчившейся в красной комнате?
Не знаю.
Не знаешь. Потрясающая история. А в ней есть привидения? Или демоны? Далеко с девочкой-незнайкой рассказ не продвинется.
Она невзрачна, ничем не примечательна.
Тогда понадобится целая куча призраков, а еще пожар в доме и тайна. И красивые дамы. Что с ним случилось, с этим мужчиной, что он полюбил ничем не примечательную девушку?
Разумеется, он посрамлен, говорю. Разумеется, когда-то он был великим, а теперь, теперь…
Да он должен быть инвалидом, чтобы полюбить ничем не примечательную девушку!
И слепым, чтобы полюбить такую дурнушку.
Нет! Он всегда ее любил. Это его главная черта, способность ее видеть, заглянуть в глубину, разглядеть ее характер.
Как скажешь. Раз уж тебе хочется написать сказку про детей, для детей.
Нет! – говорю. Я буду писать о женщине! Она привлекает его как женщина…
Привлекает! Ты мечтательница, придумщица, разгильдяйка…
Я настаиваю! Она его привлекает! Привлекает такой, какая есть. Потому что отличается от других.
Судя по описанию, ей не под силу привлечь такого замечательного человека…
Да, он замечательный! Поэтому его не привлекают остальные. Они сияют, точно фальшивые бриллианты, а вот она…
Сияет, как настоящий бриллиант?
Она не сияет, говорю. Она из позолоты.
Из позолоты. А его влечет к золоту.
Его влечет к ней, влечет к настоящему. Он влюблен в ее характер.
Первый и единственный. Редкая находка!
И так далее.
Если бы я могла изгнать себя из этой красной комнаты, так бы и поступила.
День 7
Спать трудно из-за ноющего зуба. Сначала я не обращала внимания, но теперь, если забываю о нем, он вновь резко о себе заявляет. Поэтому я не сплю, а к челюсти приложен пакет со льдом.
Сегодня пасмурно, из-за штор совсем не проникает свет. Когда приходит санитарка, я спрашиваю, какой день, и она отвечает, четверг. А я говорю, хорошо, но какой четверг, чтобы она назвала дату, иначе как мне узнать, сколько дней прошло: один или восемь? Вам бы выйти на улицу, предлагает она. И оставить папу? Ни за что! Она пожимает плечами и прикладывает к папиному лицу влажную ткань.
Недавно я споткнулась и закричала. Папа зашевелился: Лотта, пробормотал он, и я обрадовалась: он услышал! он за меня волнуется!
Я хочу кашу, говорит он.
Возможно ли раствориться в темноте? Когда санитарка вернется, обнаружит только мои ботинки и исписанный блокнот. Будь тут зеркало, я бы увидела в нем лишь половину человека: тень, намек.
Я не сплю (как минимум) уже два дня.
Другой день
Еще одна ужасная ночь, боль в зубе обострилась. Я хватаюсь за стул обеими руками, чтобы не закричать. Возможно, я все-таки кричу. Кажется, помню, как стояла над кроватью отца, держась за челюсть и вопя о несправедливости, о его несправедливости, о том, что он никогда меня не учил, как Брена, не обсуждал со мной события, как с Марией, не стрелял, как с Эмили, не уделял время лишь мне одной. Что никогда не хвалил мои рисунки, сочинения, хорошо выраженную мысль, что никогда ничего не видел в своей маленькой Лотте.
Я помню этот крик, но я не могла так кричать, поэтому, наверное, это был сон.
В том сне я ударила по стене рукой. Удар я до сих пор ощущаю, и это подтверждает силу моего воображения.
Следующий день
Я перестала отслеживать дни.
В этом мире, говорю, нет утешения.
Никакого? – спрашивает Мария.
Когда ты молода, утешить тебя может сестра или друг.
Но?
Этого недостаточно. Сестра – не мать, а друг – не отец.
У нас была мать, говорит она, был отец.
Мы всегда оставались сиротами.
Родители нас любили. Все родители любят своих детей.
Это ты так говоришь. Я не помню, чтобы меня любили. Каково это, быть любимой?
Лотта, тебя любят! А когда родителей не станет, нас будут любить мужья.
У нас не будет мужей, говорю я.
Откуда тебе знать?
Я уже не первой свежести. Не знаю, как объяснить, что внутри, да это и не важно, ведь снаружи я не хороша.
А кем бы ты хотела быть любимой?
Я его не знаю.
Но можешь представить.
Представить не могу.
Кто он, Лотта?
Не заставляй меня его представлять.
Он хороший, Лотта? Сильный? Видит то, что у тебя в душе, видит твою сущность и внутреннюю красоту?
Я не стану играть в такую игру, сестра: слишком жестоко.
Скажи только, какой он.
Нет.
Скажи хоть слово, опиши его.
Он хороший.
Еще!
Он сильный.
И еще, прошу!
Не могу больше! Слишком больно воображать то, чего у меня быть не может. Не требуй от меня такого!
Еще одно!
Не могу!
Еще двадцать дней в темноте. Я боюсь за себя, ужасно боюсь.
День после
Меня будит голос. Кажется, санитарки, но это Мария.
Нужно помыться, говорит она. Постирать платье. Приготовить себе еду.
Моргаю.
Ты вроде как знаешь, кто ты такая. Но это не ты.
А кто я? – спрашиваю, приподнявшись на стуле, потому что я действительно не знаю, но она уже исчезла.
Я не знаю, кто я, зато знаю, кем не являюсь: бездельницей.
Я не бездельница.
От волос ужасный запах; я только сейчас поняла, как жарко в этой комнате; платье прилипает к телу! Стаскиваю платье, хотя не уверена, что оно отстирается. Убеждаю себя, что окно можно хотя бы немного приоткрыть.
Привожу в порядок ногти, смываю грязь за ушами. Сижу в чистом белье и жду, когда высохнет платье. Съела четыре кекса и весь санитаркин суп!
Думаю о девочке в красной комнате: вот бедняжка! Бедная голубка, одинокая птичка! Неужто никто о ней не позаботится? (Ударяю в стену и топаю ногой.) Неужто никто не слышит? Как она рыдает в красной комнате! Кто запер ее здесь? Или они слышат ее плач и отворачиваются?
Снова день
Ты часто упоминаешь характер, говорит Мария.
Я завариваю чай. Сажусь с кружкой в свой стул возле щелочки.
А на что нам еще полагаться? – спрашиваю. Рука, даже мужская рука может исчезнуть, мать может умереть, сестра тоже, брат окажется ненадежным. Жизнь подбрасывает препятствия: характер же определяет нашу реакцию. Это единственное, на что способен повлиять сам человек.
Особенно если речь о персонаже, о котором ты пишешь! – замечает она.
Ты говоришь загадками!
Тебе явно лучше.
Лучше? Я браню себя днями и ночами! Посмотри, какие круги под глазами!
Не темнее, чем обычно, откликается она.
Возможно, соглашаюсь я.
Так вот чему она научится, твоя девочка из красной комнаты?
Что она способна повлиять только на свой персонаж?
Ты сомневаешься, говорит она.
Всегда, отвечаю.
Перечисляю характеристики характера, сначала на пальцах одной руки, затем другой:
Характер – стремление стоять на своем, даже если тебя за это осудят.
Это прилежность, усердный труд, даже при скромных перспективах.
Это выполнение долга, даже если создает неудобства.
Это сущность, то есть интерес ко всему важному, например к красоте и истине.
Это глубокие чувства ко всему существенному.
Это доброта, даже если за нее не благодарят.
Это выносливость, когда спокойно переносишь страдания, свои или чужие.
Это умение распознавать характер других в любых его проявлениях.
Это сдержанность, ограничение непокорной натуры.
Полагаю, что можно как-то измерить эти характеристики; и к ним добавляю: попытки их усиления!
У моей героини, девушки из красной комнаты, будет именно такой характер. Именно по нему вы ее и узнаете.
Так говорит женщина, которая без напоминания и платья-то не постирает.
Еще один день
Сегодня вспоминала обо всех своих образах. Королева Карлотта прогуливалась, размахивая скипетром. Проснувшись, кричала своим подданным. Я заставлю вас кланяться! Шарли-Барли послушно сидела, глядя на отца в ожидании указаний. Маленькая Лотта тряслась в темноте и подбегала к папе – проверить, дышит ли он. Шарлемань обнажила меч: Покажись! – крикнула она, готовая пронзить Редакторов, одного или множество. Но счастлива я как Картер Белл, ведь в этом образе объединяются все остальные: будучи Картером Беллом, я притягиваю власть и восхищение, я свирепа, я мягка и жестока, и сильна, все сразу. Я трясусь, кричу, реву, плачу. Помню, забываю, создаю новое, возвращаю старое, переворачиваю все, и себя тоже, с ног на голову. И главное, я такая, какой меня и обещала сделать сестра: я бесстрашная, я страж замка, я встречаю всех посетителей.