И мысли об этом точно не помогают!
Благополучие готово, кричит Лотта, и Все Самое Хорошее тоже!
Только уже поздно: Энни все-таки думает об этом, думает обо всем: о несопоставимой смерти и одиночестве, о шампиньонах и шиньонах, снова о смерти и одиночестве. Мистер П. протягивает ей руку, большую мужественную руку, но ее накрывает приступ. Энни падает, он не может ее поднять. Она переворачивается, вцепившись от боли в бок. Она кашляет, плачет и не может встать.
Жаль, тебя нет рядом
Глава, в которой Энни умирает у моря (от лица Шарлотты)
Дорогой папа,
Пишу тебе из аэропорта (поэтому на обратной стороне изображен самолет!), чтобы сообщить – у Энн все хорошо. В самолет ее завезут в инвалидной коляске, и по прибытии нас тоже встретят с коляской. К тому же нам разрешат раннюю посадку, чтобы не толкаться с остальными пассажирами. На курорте обещали «удобный трансфер к отелю», водитель будет ждать нас (с табличкой!) и в комфортных условиях доставит нас в гостиницу! Энн сидит тихонько рядом со мной, настроение у нее хорошее, с улыбкой вспоминает, как без конца лаял неисправимый Ровер III, напугав работников аэропорта!
С нетерпением ждем встречи с тобой, вернемся через две недели.
Твоя любящая дочь,
Шарлотта
Дорогой мистер Джонс,
Благодарю за ваше письмо с соболезнованиями. Жаль, что вы не были знакомы с Эм. Она во многом была организующим звеном нашей жизни, хотя и не самая общительная из всех Бронти! На большинство людей она даже не желала тратить время, в том числе иногда и на сестру. Она всегда была погружена в свой внутренний мир. Боялась публичного внимания, безоговорочно презирала славу – если бы мы не нуждались в деньгах, она бы ни за что не согласилась издать свой «Перевал». Полагаю, до самого конца она считала его – то есть этот роман – своей величайшей ошибкой, пусть и не единственной. Чувство сожаления, вероятно, и заставило ее бросить работу над следующей книгой, что, быть может, и к лучшему, ведь содержимое ее было еще более будоражащим, чем в первом творении.
Кстати, попрошу не упоминать о ее романе в дальнейшей переписке: я люблю показывать ваши письма папе, а он ничего не знает о трудах Энн и не одобрил бы такого. Заранее спасибо.
Ваша Шарлотта
Дорогой папа,
Наша милая Энн вызвала бы у тебя улыбку. Она в восторге от этого прекрасного места и с удовольствием сидит то у окна в нашем домике (да, нас разместили в домике на пляже! Только нас вдвоем!), то на шезлонге у моря. Бесконечно наблюдает за приливом и отливом; кажется, ее успокаивает это напоминание о вечной жизни. Мужчины в ливреях приносят ей розовые напитки с бумажными зонтиками и приглашают на «пляжные барбекю». Энн отказывает им с привычной мягкостью – отчего им хочется постараться ради нее еще сильнее, как и мне. Весной здесь тепло, но я все равно накрываю ей колени тонким пледом. Она очень хочет окунуть ноги в море, а я не разрешаю, потому что вода слишком холодная.
С любовью,
Твоя Шарлотта
Дорогой мистер Джонс,
Прошло пять месяцев, а я до сих пор просыпаюсь среди ночи и все с той же болью вспоминаю смерть Эмили, каждое утро ее отсутствие готово меня раздавить. Однажды, еще в школе, мне удалось ее спасти. Я сумела вернуть ее к жизни, рискнув своей собственной, но во второй раз у меня не вышло, хотя я и пыталась – а она все отвергла. Дух ее был силен и ни к чему не привязан, уж точно не ко мне. А вот я была к ней привязана. Мне она была ближе всех, лучшая и, пожалуй, единственная подруга. И Энни тоже. Теперь, после ухода Эмили, жизнь в Энн едва теплится. Она всегда была хрупкой, и сейчас она нездорова. Не забывайте нас, дорогой мистер Джонс.
Ваша Шарлотта
Дорогой мистер Джонс (Джон),
Как любезно с вашей стороны поинтересоваться здоровьем Энн. Прогноз неутешителен. Она заболела, когда Эмили было плохо, но никому не сказала. В скорби по Эмили ее состояние только ухудшилось. Через две недели после смерти Эмили отец послал за врачом, который осмотрел Энни у нас на дому. Пока он беседовал с отцом, Энни с непривычным энтузиазмом говорила о небольших проектах, которыми она могла бы заняться, чтобы сделать мир лучше. Потом отец зашел к нам, подозвал ее к себе, усадил на диван и сказал со всей нежностью: моя дорогая Энн. И больше не вымолвил ни слова.
Она оказалась более сговорчивой, чем Эмили, была готова попробовать любое лекарство, даже самое отвратительное, лишь бы меня порадовать, но ничего не помогло, и вот мы на море, в надежде, что воздух поможет добиться того, на что не способна бесполезная медицина.
Шарлотта
Дорогой мистер Пятипенс,
Мы были рады получить вашу открытку с забавным изображением мышки, которая машет лапкой и говорит «Скорейшего выздоровления». Энни сказала, будто бы видела здесь эту мышку, она убегала от повара с тесаком! Хотела бы я сказать, что она скоро поправится. Она истощена, мистер П., руки стали тонкие, как у ребенка. Она уже не ходит, а еле передвигает ноги и задыхается от напряжения, ее мучают приступы кашля; сегодня утром она не сумела сделать и три маленьких шажка без помощи официанта. Он нес ее на руках, мистер П., я на это смотреть не могла. Энни утверждает, что обрела покой. Мечтает хотя бы разок окунуть ноги в море, а я не разрешаю, не могу ей такое позволить.
Спасибо, что помогаете нашему дорогому папе. Он так крепок: я и забыла, что ему уже за семьдесят. Осмелюсь сказать, он понимает, что наша Энн может и не вернуться.
Я ощущаю ужасную непокорность духа.
Шарлотта
Дорогой Джон,
Энни нас покинула, на том самом пляже, который ей так нравился. Последние ее слова были обращены ко мне, она пожелала мне смелости. Я могла бы ответить, смелость ни при чем: чтобы жить дальше, нужно просто быть животным, ибо жизнь – наше сильнейшее желание. Это ей требовалась смелость, и она ею обладала. Лицо Энни было спокойным, даже сияющим. У меня будто земля ушла из-под ног, когда она отпустила мою руку – я вскрикнула и побежала к океану, чтобы набрать воды в океане и омыть ей ноги – и бегала вот так туда-сюда к морю, плача и нося воду в ладонях, ведь при жизни я не разрешала ей окунуть туда ноги из-за холода, и она умерла, не ощутив воду океана. После этого я повалилась на песок, обхватив ее руками. Даже не помню, как вернулась в домик. И что мне теперь делать, не знаю.
Шарлотта
Дорогой мистер Пятипенс,
Случилось то, чего мы больше всего страшились. Наша Энни покинула нас. Покинула в спокойной бледности и дрожи, отважная до самого конца. Вчера мне пришлось обратиться за помощью, чтобы ее перенесли вверх по лестнице – и вскоре после этого я позвала врача, который, удивляясь самообладанию Энни, сообщил, что ей осталось жить всего несколько часов. Посади меня у моря, сказала она, чтобы я могла наблюдать за движением волн и, может быть, я уйду вместе с уходящим солнцем, и вот мы усадили ее там, а я устроилась в кресле рядом с ней, держала ее за руку и надеясь таким образом поделиться своей жизнью, по-прежнему полной сил. Она сидела тихо, даже умиротворенно, несмотря на то, что ей трудно было дышать – и скоро ее рука замерла. Ей не исполнилось и тридцати. Мистер П., я решила похоронить ее здесь. Отцу скажу, когда дело уже будет сделано, потому что не позволю ему похоронить еще одного ребенка. Пожалуйста, присмотрите за ним. В ближайшее время я с вами свяжусь.
Шарлотта
Дражайший папа,
Как тяжело мне делиться с тобой такими новостями: Энни, наша малышка Энн, умерла.
Она умерла мирно, папа, ее лицо было спокойным, а последние слова, нежные слова, адресованы семье, которую она любила.
Я связалась с твоим коллегой, который занимается здесь Хорошими Делами. Он говорит, что отправить Энни домой невозможно, поэтому мне пришлось принять меры, чтобы именно здесь она нашла последнее пристанище. Завтра ее кремируют, и ее прах я развею над морем. Через несколько дней я уеду и пару дней побуду у твоего друга: его жена настаивает.
Однако мое сердце с тобой и нашей дражайшей Энн.
Шарлотта
Дорогой Джон,
Спасибо за ваши письма. Те немногие послания, что я здесь получаю, удерживают меня в мире, который кажется странным и пугающим местом, где любой человек может пропасть, ибо как ему спастись? Я остановилась у папиного школьного друга – это хороший человек с приятной супругой, но находиться среди чужих трудно, и каждая попытка «взбодриться» причиняет мне боль, прямо нож по сердцу. Я стараюсь изо всех сил, но душа ежечасно рвется на кусочки. Я говорю хозяину, что пишу книгу, лишь бы он не приставал со своими добрыми намерениями – но и работа причиняет боль, ведь пишу я об Эм – в рассказчице из «Шире!» даже есть что-то от Энн. Воистину, нигде нет утешения, и уж тем более дома, где мне придется встретиться с отцом, зная, что я никогда не смогу компенсировать то, что он потерял. Поэтому я задержалась здесь. Боюсь, что домашняя тишина меня просто убьет.
Ваша Шарлотта
Дорогой мистер Пятипенс,
Папа рассказывает мне о ваших добрых делах. Вы читаете ему, чтобы он надолго не оставался один, водите на прогулки и стараетесь его подбодрить. Заменяете ему сына, пока дочь скрывается у чужаков на море. Даже не знаю, как вас отблагодарить. Могу лишь сообщить, что придумала персонажа для моей новой истории – Помощника. Он не главный герой этой драмы, потому что это оскорбило бы его чувство собственного достоинства, да и драма ему не к лицу, так как он примечателен своей добротой, совестливостью, невозмутимой прямотой. Он вам понравится, не сомневаюсь.
Да, дату моего возвращения вы указали правильно. Хотела бы сказать, что встречать меня необязательно, однако в аэропорте одна не справлюсь.
Ваша Шарлотта
Дорогой Джон,
Да, дни тянутся долго и тяжко, а ночи кошмарны: едва проснусь, как думаю о тех, кто нас покинул, едва засну, как их лица предстают передо мной, и не юными, а какими они были при смерти, то одно, то другое. Скоро я возвращаюсь домой, но не знаю, выдержу ли. Однако все вокруг ко мне очень добры. Я и не знала, что люди, не связанные кровью, могут ради кого-то так стараться. Видимо, доброта важнее любого другого человеческого качества. Когда-то я больше всего ценила понимание, которое при верном применении, разумеется, может являться и формой доброты, только вот понимание не требует действий в отличие от доброты, и в этом вся разница.