С уверенностью мы можем сделать только один вывод: героиня «В.», похожая на Лотту, очарована кем-то, похожим на Джонса, но выбирает совсем другого человека, который, с ее точки зрения, его превосходит. Она расквиталась с джонсоподобным персонажем, поставив его в пару с Амелией, из чего мы понимаем, что Лотта оценивает его недоброжелательно, даже если их возможный союз будет счастливым.
Джонсу это не понравилось. «Я принимаю рукопись в нынешнем виде. Однако я бы предпочел, чтобы В. выбрала жизнерадостного, а не мрачного героя, да и чем первый заслужил такую поверхностную даму? Думаю, такая же точка зрения будет у наших читателей, что отразится на кассовых сборах».
Далее станет ясно, что правы были оба.
Ты все еще здесь
Глава, в которой Шарлотта находит друга
Дорогая Нелл,
Конечно, я тебя помню: волосы собраны в хвостики, подшитые платья, способности к математике? Мы недолго переписывались после моего ухода из школы, обещая друг другу Вечную Преданность, хотя мое место вскоре было занято какой-то новой подругой – что ж, таковы дети, да и многие взрослые, как я узнала! Очень любезно с твоей стороны написать мне.
Статья, которую ты прочитала, по сути правдива. Моих сестер, тех двух сестер, что бросили меня, когда мы с тобой познакомились, больше нет и брата тоже. Все это произошло так быстро и неожиданно, что я до сих пор, два года спустя, опустошена горем. В тот момент меня осадили доброжелатели, заваливавшие банальностями из своего бесконечного колодца добрых желаний. А ты предлагаешь дружбу! И за это я благодарю тебя от всего своего скорбящего сердца. Ты помогла ему раскрыться, хотя обычно оно полно горечи и спрятано от остальных.
Когда мы с тобой встретились, я была сестрой; быть может, теперь моей сестрой станешь ты.
Дорогая Нелл,
Спасибо тебе за письмо! Ты права, некоторые с осуждением относятся к моим терзаниям. Твердят об утешительном воздействии времени, хвалят за то, что я с каждым разом выгляжу все лучше. Нелл, мне не лучше. Вот досада! Что делать с человеком, которого так подкосила утрата? Прошел год, два: конечно, я должна двигаться дальше! Нелл, я никогда не смогу сдвинуться! Печаль – как океанский прилив (недаром так говорят): она то накатывает, то отступает, накатывает и отступает. Она подхватывает ракушки и уносит их на глубину. Как ей сопротивляться?
Первый год я ничего не чувствовала; была одна лишь боль – точнее, пожалуй, и не опишешь. Второй год я пыталась, как призрак, проникнуть в этот мир. То время я жила во мраке: год шел, но ему не хватало цвета и деталей. А что сказать про следующий? Падаю ли я на пол, когда слышу скрип половиц и думаю, что это они? Уже не так часто. Здорова ли я? Нет, Нелл, не здорова! Тебе показалось, что я хорошо выгляжу на обложке женского журнала? Нелл, они меня загримировали с помощью тональной основы, сорокаминутной укладки волос и светофильтров – мне даже форму лица изменили, потому что оно, видите ли, слишком квадратное! В итоге она выглядит хорошо, а вот я не очень!
Но да, как ты заметила, я выпустила «Шире!» – мою новую книгу – на волю, хотя людям она не особенно интересна. Я привлекаю внимание, а «Шире!» его достается намного меньше. Действительно, этот роман вышел под моей настоящей фамилией. Это Эмили, сестра, которую ты не знала, настояла на том, чтобы мы использовали псевдонимы. Я, желая ей угодить, согласилась, но все же (несмотря на мою искреннюю, как ты знаешь, скромность) мечтала о литературном успехе. Я желала (признаюсь, понурив голову) славы и богатства: и если с богатством все понятно, он могло бы обеспечить будущее моей семье, то слава? Как же я была глупа, в отличие от мудрой Эмили, ведь центр внимания вовсе не для нас. Я всегда была невидимой и предпочитаю оставаться такой – невидимкой Белл. Становишься известным автором и вокруг видишь только угодливые лица: ложь, заискивание и притворную вежливость, – и, хотя все это и впрямь составляет часть человеческой природы, она мала и неинтересна по сравнению с тем, что можно увидеть, оставаясь незамеченной.
Как только наши имена были раскрыты широкой публике (видимо, так называемые журналисты могут на вполне законных основаниях копаться в чьем-то мусоре или в мусорной корзине издателя, а затем делиться со всеми своими находками), я умоляла выпустить «Шире!» под другим псевдонимом. Мой издатель отказался, хотя в остальном он человек образцовый. Говорит, что мое имя – это «бренд». Как будто я марка кофе.
Дорогая Нелл,
Ты спрашиваешь, чем я занимаюсь, оставшись одна. Что ж, я подготовила к печати исправленное переиздание наших «Стихов» и книг моих сестер с новыми обложками (больше никаких домохозяек, выглядывающих из-за шторы в таинственную даль). Дабы противостоять обману, распространяемому рецензентами, которые назвали моих сестер незрелыми охотницами за скандалами, в предисловии я рассказала о том, какими они были на самом деле. Хотя миру нет дела до правды. Людей не волнует ничего, кроме «Джейн».
Иногда я попадаю в литературные круги (часто под руку с редактором), но потом убегаю домой на день или даже шесть раньше, сгорая от стыда. Всегда сталкиваюсь с недоумением: неужто пылкий Картер Белл оказался этой тихой мышкой? Тогда я делаю какое-нибудь провокационное заявление, и все начинают возиться с салфетками и спешат выйти на палубу.
Жизнь писателя одинока, она не разыгрывается на вечеринках. Можно выбрать путь, который захватывает и современное, и виданное прежде, а можно полагаться на саму себя, ни на что не отвлекаясь. По моему опыту, только второй вариант помогает найти нечто уникальное, красивое и истинное.
Хотя мой интерес к литературным сборищам значительно уменьшился, я все равно не остаюсь одна. Этим летом я с удовольствием навещала моего редактора Джона П. Джонса в его поместье, пока не пришлось отказаться от визитов, которые мне слишком уж стали нравиться. Он все равно шлет мне забавные и остроумные послания.
Ты спрашивала, пишу ли я, однако мне не кажется, что читающая публика ждет моего следующего романа! Я приступила к новой работе (называю ее «В.»), но она требует, чтобы я вспоминала прошлое. А вспоминать прошлое сложно, Нелл! Писать сложно! Прошлой ночью мне приснилось, что меня сбросили с большой высоты; никто и ничто не могло остановить мое падение. Я проснулась, тяжело дыша и хватаясь за кровать. В писательстве в любой момент можно упасть!
От этого страха легко избавиться: с помощью объятия, поглаживания по голове, нежного отношения. Эти действия как бы намекают, ты еще здесь, ты еще жива. Когда-то так делали мои сестры. Теперь я говорю себе: ты всего лишь капля дождя, тебя унесет в море!
Я не объяснилась и за это прошу прощения: и пытаюсь лишь потому, что ты когда-то меня любила. Надеюсь, следующая неделя принесет тебе много счастья, а также решение проблем с твоими пионами.
Дорогая Нелл,
Я очень ценю доброту и деликатность, с которой ты задаешь этот вопрос. Мой редактор не является для меня «кем-то особенным». У меня никого нет, особенного или не очень, кто мог бы утешить меня, как я говорила, и не думаю, что появится: ведь мне тридцать пять (нам тридцать пять)! Судьба распорядилась так, чтобы я была одна. Есть во мне нечто такое – и не возражай, ты это наверняка и сама знаешь, – что не вызывает любви, романтической любви.
Я приняла свою судьбу, однако она непростая! Бывают дни, когда я пытаюсь завести разговор с кем угодно! Почтальон – моя главная цель: я жду его (поджидаю), стараясь скрыть нервозность (принесет ли письма?), пока он сортирует и разносит свои дары, и спрашиваю о первом, что приходит в голову: какая там погода, хотя и сама вижу из холла, что он может рассказать о своем маршруте, о любимых книгах (он не читает), какие у него любимые блюда. Он счел бы меня сумасшедшей старухой, если бы не знал (по моей почте), что я знаменитость. Известность дает мне право быть эксцентричной.
С приходом каждого письма я минут пятнадцать улыбаюсь. Перечитываю его снова и снова, пока не начинают стираться чернила. Кладу его и вновь беру в руки; заглядываю в конец, вдруг появился новый абзац. Я говорю себе, что не буду отвечать сразу, иначе автор послания, а это обычно мой редактор, переоценит, точнее, правильно оценит мою зависимость от его писем и затем из упрямства решит давать мне меньше повода для зависимости, но удержаться я не в силах: отвечаю немедленно, бегу к почтовому ящику, чтобы адресат получил мое письмо уже завтра и, возможно, ответил. Тогда бдение возобновляется, хотя зачастую проходит дней десять, прежде чем приходит новое послание, и в каждый из этих дней я изматываю почтальона бессмысленной болтовней.
Ночью не лучше. По ночам особенно ясно, что мое одиночество – навсегда, оно не отстанет от меня даже с переходом в мир иной. Можно ли как-то смириться с тем, что эта пустота знает нас лучше всех, что она по-своему нас любит? Ведь только пустота видит нас насквозь, такими, какие мы есть, и тем самым позволяет наконец избавиться от детских мечтаний.
Дорогая Нелл,
Я неясно выразилась: прости меня. Я совсем ушла в себя и разучилась общаться. Я не нуждаюсь в «наставнике» – и сама прекрасно справляюсь. Еще в юности я усвоила болезненный урок, когда спросила совета у седовласого лауреата, а он его не дал. Урок таков: не жди, чтобы кто-то старше, сильнее, авторитетнее, а главное – мужественнее предложил руку помощи. Пройди через поле, вверх по горе, по долине – отдохни, если нужно, и иди дальше! И тогда, если тебе повезет, как и дурнушке Джейн, ты найдешь попутчика для своего путешествия, потому что ваши пути совпадут; если нет, то по крайней мере не будешь жалеть о том, чего ты не увидела и кем не стала.
К слову о мужском наставничестве, тебя позабавит следующая новость: я получила письмо от другого сотрудника из офиса моего издателя, некоего Джей Ти – забыла, на какой он должности. Он строг, а под строгостью я имею в виду, что он серьезный, порядочный и верный своему слову. Он не жалеет меня, а рекомендует книги к прочтению и даже обещает достать их из запасов своего работодателя, потому что все они одна лучше другой и обязательно помогут мне продержаться.