Вероятнее всего, я никогда его больше не увижу и не получу весточку. Моя жизнь от этого обеднеет. Я и не подозревала, что в нем живет такая страсть, такие чувства.
Твоя удрученная Лотта
Дражайшая Нелли,
Спасибо тебе за доброе письмо. Именно такой реакции я и ожидала: сдержанной, но великодушной. Ты аплодируешь моему решению, понимая, чего оно мне стоило – да, именно стоило, потому что, отвергнув мистера Пятипенса, я вновь обрекла себя на будущее в одиночестве. У меня нет крепкой семьи, как у тебя, Нелл: остался только отец, который, как ты знаешь, крепок, но стар, а на этой неделе вообще попал в больницу! Он винит во всем нашу ссору, потому что, хотя я и не ответила гневом на его гнев, он знает, что его действий и слов я не одобряю. Оттого он такой несчастный, как он сам говорит. Правда, мне он показался не столько несчастным, сколько оскорбленным из-за своей уязвленной гордыни.
Да, гордыни! Ты его защищаешь, но ты не права: он печется не о моем благе, за исключением тех случаев, когда считает, что меня порадуют деньги, более высокий социальный статус и прочая дребедень. Как ты помнишь, он сумел выбраться из грязи, по его красочному выражению, и не хочет, чтобы я туда вернулась (со своей семьей он не общается с шестнадцати лет; возможно, боится заразиться от них бедностью!). Его не заботит ни человеческое тепло, ни дружеское общение, ни привязанность, поскольку он никогда в этом не нуждался, всегда выступал против этого и так и не научился выражать свои чувства. Я говорю об этом и не чувствую за собой вины, ведь, как я уже сказала, он лежит в больнице после приступа. В постели он выглядит не менее внушительно, хотя, возможно, чуточку скромнее, потому что не хочет «устраивать сцены», которые могут увидеть врачи, а любой из них, по его мнению, составил бы мне отличную пару, если бы я хоть немного себя проявила. В его палате полно моих книг, и он надеется, что кто-нибудь из специалистов о них спросит, а они не спрашивают, так как мысли их (не сомневаюсь!) заняты рыжеволосой медсестрой.
В любом случае желаю ему скорейшего выздоровления и реалистично размышляю о том, какой будет жизнь после его смерти – как же мы хрупки, Нелл! Человека можно потерять в любой момент, а когда не станет отца, терять мне уже будет некого. Смогу ли я жить в полном одиночестве? Я примирилась с этим человеком, пусть и не общительным, потому что он мне не безразличен, он мой!
Также признаюсь, Нелл: я получаю письма от мистера Пятипенса – уже набралось целых шесть. Еще не ответила. Вот уж не ожидала, что получу такие письма от мужчины! Он страдает, и я этим не горжусь. Он видит во мне только хорошее, хочет меня защитить, уберечь и согреть. Будучи здесь, замечала ли ты в нем такую глубину чувств? Я – нет!
Когда вы с ним познакомились и все то время, что я его знала, он был достаточно приятным человеком – внимательным, конечно, и всегда добрым – и до последнего дня выгуливал собак Эмили, зная, что эта задача утомительна для отца и мучительна для меня. А мы об этом даже не задумывались, как будто так и надо, хотя на самом деле его переполняли чувства, он никогда не суетился и делал все, лишь бы облегчить нам ношу. Так что да, считая мистер П. хорошим человеком, мы воспринимали его как предмет мебели, удобный и всегда под рукой. Мы и не представляли, что в нем такая пылкая душа!
Мне его жаль, Нелл, правда жаль! Я понимаю, каково это – скрывать чувства внутри, когда они рвутся наружу, я понимаю и ценю его сдержанность! Мне по-прежнему больно от того, как отец с ним обошелся. И все же в своем последнем письме он его прощает! Мистер П. простил отцу такие серьезные оскорбления и пожелал всего наилучшего. Обещает, что, если мы поженимся, отцу всегда будут обеспечены комфорт и безопасность и он не пожалеет о своем согласии. Если ему захочется, мы могли бы даже жить здесь, в этой старой квартире, все вместе.
Признаюсь еще кое в чем: он собирается заехать в гости. И я обещала ему писать, хотя и не скажу ничего отцу, пока наша переписка не вырастет в нечто большее, так что теперь я приняла новое решение. Это кажется вполне справедливым по отношению к мистеру Пятипенсу, который был мне и моей семье хорошим другом и никогда ничего не требовал взамен, пока не попросил моей руки. Надеюсь, мое поведение тебя не обескуражит, Нелл. Я по-прежнему считаю, что мы друг другу не подходим, но я согласилась как минимум… выслушать!
Как всегда, твоя Лотта
Дорогая Нелли,
Ты меня отчитываешь! Вот так неожиданность! Если он не нравится моему отцу, то и мне не должен? Я не должна его выслушать и даже терпеть его присутствие? Повторю еще раз, Нелл, даже если ты не захочешь слушать: у тебя есть отношения с другими людьми, которые тебя радуют. В тридцать семь лет ты смирилась с тем, что останешься старой девой, и даже находишь в этом некоторое удовлетворение, но ты не одинока! У тебя есть братья и сестры, у тебя есть племянницы и племянники! А твой последний кровный родственник, старый и немощный, не лежит в больнице. Нелл, если я доживу до возраста моего отца, то половина моей жизни, бо́льшая часть моей будущей жизни, пройдет в одиночестве!
Я не так самодостаточна, как ты; оставшись в полном одиночестве, я страдала и чуть не умерла – и не говори мне, что это невозможно, потому что теперь я «старше и мудрее»! Не осуждай меня! Это несправедливо, а ты мне нужна, когда мой единственный родственник настроен против меня и от всего происходящего голова идет кругом. Пожалуйста, Нелл, прошу тебя! Я не принимала поспешных решений – я вообще не принимала никаких решений, просто разрешила человеку высказаться. Разве я опрометчива, разве я отказываюсь или уклоняюсь от исполнения долга? Разве я делаю что-нибудь только ради удовольствия или по прихоти? Что плохо в том, чтобы выслушать хорошего человека, что в этом дурного?
Остаюсь, как всегда, твоей любящей подругой
Лотта
Дорогая Нелл,
Ты перестала мне писать – бросила меня в тот момент, когда я больше всего в тебе нуждаюсь. Лишь твоя дружба напоминала о том, что вселенная, которая чаще всего заваливала меня только трудностями, могла припасти для меня нечто хорошее. Ты разбиваешь мне сердце, Нелл, честное слово.
На следующей странице будут новости, но напишу я о них отдельно, если вдруг захочешь разорвать все, не читая: таким образом я не стану заставлять тебя насильно узнавать о подробностях моей, как тебе кажется, убогой жизни.
Возможно, ты все-таки продолжила читать, поэтому наберусь смелости и расскажу.
Папа вернулся из больницы, он здоров. Врачи говорят, беспокоиться не о чем, но папа думает иначе. Он говорит: не беспокой меня, Лотта, любое потрясение может стать для меня последним.
Я не верю ни на минуту: он всех нас переживет!
Он полон сил и убежден в важности своего места в этом мире.
Я очень сожалею, но должна кое-что тебе сообщить, сказала я. Присядь, если опасаешься за свое здоровье.
Он сел, но заговорил первым: чтоб ни слова об этом Собачнике (так он стал его называть), даже не вздумай.
Именно о нем я хочу поговорить, и ты меня выслушаешь. НЕТ, возразила я, когда он собрался меня перебить. Я часть этой семьи и хочу высказаться. Я с ним виделась, мы переписываемся. И продолжим переписываться, потому что мне нужно узнать! Узнать больше, понять, подойдет ли он. В этом ты мне не откажешь, да и выбора у тебя все равно нет, поскольку дело уже сделано!
Я выкрикнула эти слова, и мое сердце едва не разорвалось, ведь я никогда не говорила так страстно ни с кем, кроме своих сестер и Бренуэлла.
Я не стану слушать, взревел он, вскакивая на ноги (к черту здоровье).
Можешь возвышаться надо мной и смотреть на меня сверху вниз, но никогда больше твои желания не будут стоять выше того, чего хочется мне, при условии, что мои желания никому не навредят.
Они вредят мне! – воскликнул он. Ты причиняешь мне вред своим неуважением – не только к моей личности и здоровью, но и к нашей фамилии – подумать только, ты вступила в брак с каким-то секретарем!
Папа! Посмотри на меня! Что ты видишь? Красоту? Я же не красавица! Посмотри на мое лицо! Взгляни глазами мужчины! Ага, ты отводишь взгляд! Я ничем не привлекательна! Я слишком чувствительна, слишком ранима, недостаточно приспособлена к миру. Разве ты видишь перед собой богатую женщину? После погашения долгов Бренуэлла у меня почти ничего не осталось и нет никакой уверенности в том, что я еще что-нибудь заработаю своим творчеством (ведь моя работа, дорогая Нелл, приостановилась)! Когда тебя не станет – да, я говорю об этом вслух! – я останусь нищей! И кому я такая нужна?
Я практически выкрикнула эти слова, и он был так же не рад их услышать, как я была не рада их произносить, поскольку в результате я чуть не расплакалась, но все же сдержалась и набралась смелости, которую накапливала тридцать семь лет, и закричала.
Я способна на любовь! – воскликнула я. Меня не радует жизнь старой девы, я не хочу навсегда остаться наедине со своими воспоминаниями, ни о ком не заботясь и не познав любви. Ты же, папа, познал любовь! Может, уже и забыл – и тут, Нелл, я зашла дальше, чем следовало, – но она у тебя была. Разве ты желаешь лишить меня этого? Мистер Пятипенс любит меня, папа, любит всем сердцем! Он знает меня, знает меня домоседкой, знает меня беззащитной, видел меня настоящей, видел в горе и в радости, и мое поведение его ничуть не удивляет – он хочет всего этого! Он не мальчик, это не юношеское увлечение, и чувства его не мимолетны; он скрывал их в течение многих лет! Его любовь не пройдет – знаешь, что это значит? В чем в чем, а в этом он меня убедил, а разве неугасающая любовь, папа, не имеет никакой ценности?
Моя страстная речь заставила папу замолчать, поскольку ничего подобного он от меня не слышал.
Я не забыл твою маму, Лотта, сказал он наконец. Жаль, если ты думаешь иначе – однако свое мнение он все равно не изменил.
Прошла неделя, Нелл, неделя молчания: я ни разу не пыталась заговорить с ним или позаботиться о нем, и в итоге он наконец «одобрил» эту переписку, которая в любом случае продолжится – независимо от его дозволения. В ближайшее время мистер Пятипенс получит приглашение навестить нас, пусть всего лишь на ужин. Надеюсь получить твое благословение на этот период более близкого знакомства – ведь, опять же, никакого решения я еще не приняла, – даже если благословение твое будет вы