– Ты что? Или струсила? Никогда такой не была. Не забывай, Паула, – ты жена красного латышского стрелка! Плюгавым ли щенкам запугать нас?
– Они фашистам донесут.
– Зачем раньше времени бросать весла? Будем грести до конца. Я не верю, что в поселке не осталось честных рыбаков. Не думаю, что перевелись мужчины. Сегодня мы увидим их на нашем дворе.
Гунар взял из рук жены свою большую кружку, наполненную, как обычно, до самых краев, положил в рот большой кусок сахару и стал отхлебывать чай, сладко причмокивая.
В дверь в сенцах громко постучали. Паула вздрогнула, дети съежились, а Гунар продолжал отхлебывать чай глоток за глотком, словно ничего не происходило. Только когда увесистым камнем ударили по ставне, и стекло со звоном посыпалось на пол, Гунар поставил кружку и сказал:
– Давайте перенесем стол вон туда, к глухой стенке.
Стол переставили, и Гунар снова взял свою кружку. Он вроде бы не обращал внимания на жалобный звон лопающихся стекол и на злобные крики со двора:
– Если хочешь жить, выбрось нам большевистских щенят!
Паула причитала:
– О, господи! Изверги! Как их земля носит?
Дети жались друг к другу, а Гунар спокойно говорил:
– Кладовые сейчас начнут ломать. Трубу заткнут. Давай-ка, Паула, зальем огонь в плите.
Встал, неспешно прошагал на кухню, зачерпнул ковш воды и, сдвинув конфорки, тщательно залил уже почти догоревшие дрова. В кухне запахло сырыми углями. Гунар поставил конфорки на место, проверил, плотно ли прикрыта дверца и, подождав немного, пока пар вытянуло в трубу, задвинул заслонку и вернулся к столу. Сказал, будто сам себе:
– Пусть теперь бросают в трубу что хотят. Вынем над заслонкой кирпич-другой и вычистим. Не как в тот раз…
И – осекся. Посмотрел на Паулу, совсем притихшую, ругнул себя: «Дернул черт за язык!» – и почесал затылок. Они старались не вспоминать первую их брачную ночь. Гостей на свадьбе не было. Родные Паулы отказались преступать порог «красного безбожника», подруги побоялись, рыбакам вдруг приспичило обязательно идти в море, только Юлий Курземниек, боевой товарищ Гунара, оказался свободным и пришел на свадебный ужин.
Весь вечер мужчины вспоминали о боях за Ригу в Первую мировую, об обороне предмостных укреплений у Икшкиле, которые латышские стрелки окрестили Островом Смерти, где от осколков снаряда погиб брат Юлия. Они вспоминали по памяти слова из листовок, ходивших тогда по рукам: «Только рабочие и крестьяне – братья друг другу», – вспоминали о первых братаниях с немецкими солдатами и первых расстрелах революционеров, о митингах и демонстрациях; но больше всего говорили о бое у Спендияровки, где окруженные Красные латышские стрелки, сомкнув ряды, отбивали атаки белогвардейских кавалерийских сотен и броневиков. Тот бой еще крепче сроднил Гунара и Юлия. Увлеченные воспоминаниями, они не слышали, как кто-то забрался на крышу, и только когда в трубу полетели один за другим кирпичи, а из кухни пополз по комнатам едкий дым, а вслед за этим булыжник разворотил оконную раму, поняли, что кто-то мстит за Паулу, кому-то не хочется, чтобы красный латышский стрелок жил так, как живут все люди. Да, первая брачная ночь была испорчена. И только ли одна?
Хоть и не опустил голову Гунар Залгалис, а Паула на насмешки бывших подруг отвечала презрением, они жили в постоянном напряжении: то вдруг обнаружат порезанные сети, то увидят пробоину в лодке, то камень влетит через окно в комнату. Знали они, что все это дело рук Раагу. Кому, однако, пойдешь жаловаться на владельца магазина и гостиницы?
Многие рыбаки за стаканом вина кричали недовольно, отчего, мол, честной семье жить не дают, но никто за Гунара с Паулой не заступился.
А как будет теперь? Останутся ли они в одиночестве? Гунар ждал, что Юлий Курземниек, если Марута оповестила его, придет обязательно; надеялся он и на то, что поспешат на помощь и другие рыбаки, которые не могли растратить так быстро то, что приобрели за время советской власти: уважение к себе, гордость за принадлежность к трудовому народу. Гунар верил, что не останутся они, Залгалисы, одни, и все время прислушивался, не зазвучит ли во дворе зычный голос старого друга Юлия? Увы, со двора пока что доносились лишь треск ломаемых досок и злобные выкрики:
– В русские холуи записался? Вот тебе за это! Вот! Вот!
Потом через щели в ставнях в дом начал пробиваться едкий дым.
– Сети жгут, Гунар! Сети! Как мы без них теперь? – запричитала, всхлипывая, Паула.
– Если рыбаки не поспешат, нам сети вряд ли будут нужны, – грустно ответил Гунар и вздохнул. Он уже начал терять надежду.
«Спасать сети нужно! Спасать!» – думал Гунар, но из-за стола не поднимался. Если бы не было здесь детей начальника заставы, он не усидел бы в доме и как тогда, в тот свадебный вечер, выскочил бы во двор. Тогда обидчики убежали в ночной лес, теперь же разбушевавшиеся молодчики не побегут, кинутся на него, и вряд ли он одолеет их. Гунар даже представил себе, как ворвутся они в дом, оттолкнув Паулу, схватят Виктора и Женика, поволокут их в лес. Этого допустить он не мог, не имел права рисковать, поэтому сидел и продолжал пить чай, хотя его гордая натура кипела и противилась бездействию.
– А ну, подсади! – донесся со двора повелительный голос Вилниса, и вскоре стало слышно, как он, ломая черепицу, двинулся по крыше к трубе.
– Ну, вот, теперь все! – отрешенно простонала Паула.
В доме стало особенно тихо. Никто не шевелился. Все затаили дыхание. И тут, словно разрывая эту оцепенелую тишину, рявкнул во дворе голос Курземниека:
– А ну слазь, сатанинский выкормыш!
Гунар вскочил, опрокинув стул, кинулся к двери, откинул торопливо крючок и задвижку, выскочил в сени и начал так же торопливо вытаскивать засов. Предполагая, что Юлий пришел, возможно, один и теперь вступил в драку с парнями, Гунар торопился ему на помощь. Когда, однако, он вытащил засов и, не выпуская его из рук, шагнул на крыльцо, то остановился изумленный и обрадованный: дюжина рыбаков с кусками якорных цепей и веслами в руках сжимали кольцо вокруг пятерых парней, сбившихся возле дымившего костра. Сила и уверенность чувствовалась в медленном движении молчаливых рыбаков, а на парней в перепачканных белых шерстяных чулках и черных рубахах, с засученными по локоть рукавами было жалко глядеть: ссутулившиеся, испуганно и злобно смотрели они слезливыми от дыма глазами на сжимавшийся обруч.
«Пакостники трусливые», – с презрением подумал о них Гунар и, повернув голову к стоявшему рядом с крыльцом Юлию Курзениеку, сказал негромко:
– Ты всегда вовремя приходишь ко мне на помощь.
Юлий Курземниек будто не услышал слов своего друга, он, похоже, даже не видел Гунара, стоял и зло смотрел на племянника, который нехотя спускался с крыши дома.
– Живей слазь, кому говорю! – рявкнул Курземниек. – Быстрей!
Вилнис спрыгнул на землю, и Юлий Курземниек тяжело двинулся на него. Сжатые кулаки рыбака, казалось, оттягивали руки, словно пудовые гири. Вилнис начал робко пятиться, остановившись лишь уперевшись в стену – дядя его подошел к нему вплотную, и стоило ему взмахнуть кулаком-гирею, племянник его влип бы в стенку. Но Курземниек не поднял кулак. Он лишь спросил сурово:
– Ты знаешь, кто убил твоего отца?
– Вы убили его! От вас он бежал в море, когда хороший хозяин даже собаку из дому не выпустит! – надрывно крикнул Вилнис. – Вы убили его и сделали меня нищим! Теперь я верну свое! Возьму! Я не Курземниек! Не тот родитель, кто родил, а тот, кто вырастил и воспитал! Вы убили моего отца! Вы! Вы!
– Замолчи, выкормыш сатаны! – вновь рявкнул Юлий и, схватив племянника за грудь, приподнял и придавил его к стене. – Замолчи! Пусть ты отрекся от своего родного отца, защищавшего свою родину от поработителей, пусть будет так. Пусть ты – немецкий лизоблюд. Что ты хочешь? Чтобы немцы, рабами которых латыши были многие века и все время лили кровь за свободу своей страны, – ты хочешь, чтобы теперь немцы фашистской Германии сделали из нас своих послушных слуг? Ты этого хочешь?! Не будет такого. Запомни: не будет! Забирай своих дружков и беги отсюда. Только заруби себе на носу, крепко заруби: если с Гунаром и Паулой Залгалисами и с ихними детьми, да-да, теперь русские мальчики – их дети, что-либо случится, ты и твои дружки будете иметь дело с нами, – Юлий кивнул в сторону рыбаков, плотно стоявших вокруг перепуганных парней. – А ты еще и со мной будешь иметь дело! С братом твоего отца, убитого немцами на Острове Смерти! Иди! – И отшвырнув Вилниса, как кутенка, вытер руки о штаны, облепленные рыбьей чешуей.
Рыбаки у костра расступились, кто-то бросил зло: «Вон отсюда, пока живы!» – И парни затрусили к калитке. Рыбаки, кто достал трубки, кто скрутил «козью ножку», закурили. От костра, в котором догорали сети, не отошли. Арнольд Озолис, такой же невысокий и пухлый, как и его дочь Марута, сказал со вздохом:
– Опоздали. Долго собирались. Рыбак без сетей…
– Вздохами не поможешь, – перебил его подошедший к костру Курземниек. – Если бы не твоя дочь, поклон ей низкий от всех честных рыбаков, сучье отродье могли и дом спалить.
– Так-то оно – так, – подтвердил Арнольд, – только я говорю: как рыбаку без сетей? Кооператива теперь не будет. Всяк по себе теперь нужду мыкать станет.
– Не те слова говоришь, не те, Арнольд Озолис, – вновь прервал его Курземниек. – Раньше мы с Гунаром все больше одни с Раагу и его холуями бились, а теперь – вон какая сила собралась. А кооператив? Отчего ж ему не быть? Все, кто пожелает, останутся членами кооператива. Изберем новое правление.
– А фашисты что скажут? – с усмешкой спросил Янис Портниек, плечистый молодой рыбак, тоже сосед Гунара. Оглядел всех, словно изучая, какое впечатление произвели его слова, затем сам же ответил: – Уведут в дюны и – пулю в лоб.
– Пуля для тебя и так припасена. Узнают фашисты, что ты детей коммуниста-командира защитил, в ножки тебе, думаешь, кланяться станут?
– Сравнил одно с другим…
– За что бы ни получать пулю, она ведь все равно – пуля.