а то за соучастие посадят. К главе района, он руки развел. Вот и все. А генерала пограничного хочу спросить: служил когда в пограничниках мой любим, нужен был, а попал в беду, никому не нужен? Отпахал свое, а там – хоть трава не расти?
Молчание воцарилось в кабинете. Генерал долу глаза опустил, не зная, что ответить, губернатор же решал, повести ли с Марфой откровенный разговор или до времени просто обнадежить? Определил в конце концов: не только раскрыть карты, но и привлечь ее в борьбу с лихоимцами. Решил начать предельно откровенный разговор:
– Криминал приговорил Илью Петровича к смерти, но мы все сделали, чтобы обезопасить его. Готовить пищу ему станет жена начальника следственного изолятора.
– Давайте, я стану готовить! Он уже привык к моей стряпне.
– У вас иная роль. Завтра же возвращаетесь в район, губернатор, мол, руками развел. Принять принял, но дал понять, что следователи ему не подвластны. Требуйте, поэтому, реального расследования. Хорошо, если вас арестуют. Не бойтесь, я буду лично следить за вашими «скандальными» действиями.
– Почему завтра? Я готова ехать хоть сейчас.
– Сейчас вас отвезут в уютный домик, где поужинаете и встретите журналистку нашей окружной газеты. Боевитостью она похожа на вас, а то и еще неугомонней. Все-все ей расскажите. Утром – на автобус. Я мог бы выделить машину, но на рейсовом более убедительно.
– Все понятно… А вот к пограничному генералу у меня просьба. Илюшу, как он рассказывал, представляли к третьему ордену Славы, но не дали, обидев сильно его. Та обида – камень на сердце у него. Вернуться бы к тому представлению. Разобраться, верно ли он поступил?
– Беру на заметку.
– Ты, мил человек, не на заметку возьми, а сердцем почувствуй, каково не за понюх табака, виноватить?
– Приму все меры, чтобы восстановить справедливость, если она нарушена.
– Ну, тогда я пошла?
– Вас проводят, – и губернатор поднял трубку.
4
Удивительно, но и в камере-одиночке Илья Петрович сопоставлял сегодняшнюю напраслину с той, какая случилась в лесу у схрона бандбоевки. Никому о своей обиде не говорил, даже Марфуше, и не представлял, что она все поняла именно потому, что с неохотой говорил он о том единоборстве с бандеровцами…
Все получилось, можно сказать, случайно. Несли они вдвоем с напарником службу дозора и, не встретив ничего подозрительного, возвращались в расположение отряда. Шли, правда, не расслабляясь, потому первыми услышали разговор большой, похоже, группы людей.
– Маскируемся, – приглушенно, к чему приучены пограничники, скомандовал Илья.
Своевременная мера. Буквально под носом у них возвращалась бандбоевка из села, на который совершила набег. На горбу у каждого – мешки, набитые битком, но самое главное – пленницы: трое молоденьких русских девушек. Вступить в бой? Фактор неожиданности даст на какое-то время преимущество, но слишком неравные силы. Погибнут и пленницы. А им жить да жить, им детей рожать.
Младший наряда приложил уже к плечу автомат, но Илья шепнул:
– Пропускаем…
А когда бандеровцы прошли, приказал:
– В отряд с докладом! Я – по следу. Оставлять буду метки. Пока подойдет поддержка, стану действовать по обстановке.
Чем погрешил он, принимая такое решение? Безумно было затевать бой, явный результат которого ясен, хоть к ворожее не ходи.
Илья шел по следу более часа, оставляя метки. Осторожно шел, чтобы не напороться на оставленный для страховки заслон. Опасения его, однако, были зряшными: бандеровцы, довольные налетом (вон какая добыча!), предвкушали еще и утеху, ради которой вели в свое логово пленниц, потому вовсе не думали о возможной погоне. Когда же Илья понял, что они пришли к схрону, он осторожно подкрался поближе. Ельник позволял это сделать скрытно.
Укрытие хорошее, лежи и жди, когда подоспеет подмога, но мысли были иными: как вызволить девушек? И решение пришло почти сразу: отползти назад метров на пять, туда, где высилась развесистая ель, взобраться на нее и оттуда скосить часового. На выстрел отреагируют, высунется кто выяснить, в чем дело, – того тоже на мушку. Еще высунется, еще один отбандитствует…
Так и вышло. После того как остались лежать высылаемые на разведку, повыше поднялась крышка схрона, и длинной очередью защелкали пули по ельнику. Видел Илья стрелявшего, но не спешил с ответом. Ждал. Вот еще один автоматчик присоединился, потом еще один.
«Ну что, голубчики? Упокою вас…»
Двоим достались его меткие пули, третий успел скользнуть вниз.
Обнаружен. Менять, стало быть, нужно срочно позицию. Илья начал было спускаться, но тут из схрона поднялась вначале белая рубашка, правда, не первой свежести, затем возник перед ним бандеровец.
– Я командир подразделения ОУН-УПА. Я готов на переговоры! Ваши условия.
«Неужели он и впрямь считает, что нас несколько?» – подумал Илья и тут увидел, что в его сторону направлен автомат из люка. Скажи он слово, и очередь прошьет его.
«Не на того напали», – хмыкнул Илья и выстрелил, выцелив голову автоматчика.
Вот теперь можно и разговоры разговаривать. Верней, диктовать свои условия…
– Следующая пуля твоя, если надумаешь подличать! Спрятаться не успеешь! Наши (он сделал упор на этом слове) условия такие: девчат выпускаете. Ты остаешься на месте, пока они не убегут в лес.
– Потом пуля в меня?
– Нет. Я командир пограничного подразделения. Даю честное слово, что ты укроешься в своей норе. Мы уйдем через полчаса. Все, кто попытается подняться наверх, будет застрелен. – Помолчав немного, добавил: – Вы должны осознать, что плетью обуха не перешибешь. И чем больше зла вы совершите, тем строже кара. Одумайтесь, повинитесь. Отсидите тогда малый срок – и вольные казаки.
Торопливо скользнул в бункер бандеровец, не очень-то поверив пограничнику, – сам он не сдержал бы слова. Через несколько минут выбрались наверх девчата.
– Бегом в лес! Я догоню.
Повременил минут десять и спустился с дерева. Он был уверен, что бандеровцы не рискнут сразу же выбираться из своего логова. Пошагал догонять девчат, но оказалось, что те отошли всего на пару сотен метров и остановились.
– Бежать нужно, а вы стоите! – сердито упрекнул Илья девушек.
Те, однако, оправдались:
– А куда бежать? Везде лес, а дороги нет…
– А это что, – указал на следы, но потом махнул рукой: откуда им знать, как идти по следу.
– За мной!
Километра полтора пробежали, и девчата взмолились, прося хотя бы несколько минут дать отдышаться.
Остановился, начал спрашивать:
– Сколько их там?
– Было двадцать пять. Четверых вы, кажется, застрелили…
– У них чуть не до драки дошло. Каждый требовал «первенства». Главарь их усмирил, объявил жеребьевку. Газету какую-то разорвали и стали писать имена. Уже тянуть начали, а тут спасительный выстрел… До нас ли им?
– Спасибо, родные вы наши!
– Один я… Потому прошу пересилить себя. Погоня может быть.
После такого признания Илье не требовалось поторапливать девчат: им очень не хотелось вторично попадать в руки бандеровцев.
Лишь в паре километров от городка встретили они два отделения пограничников. Двух бойцов отрядили сопроводить девушек до школы, в которой они учительствовали и в ней же квартировали, остальных Илья повел к логову бандитов, предупредив, однако, что зряшной будет вылазка, ибо боевка успеет уйти.
Так и вышло. Успели уйти бандеровцы, оставив не похороненными убитых Ильей боевиков. Положили рядком, накрыв их лишь лапником. Стало быть, вернутся какое-то время спустя, чтобы закопать, либо отнести родным. Илья даже посоветовал командиру группы подержать возле схрона засаду, но тот отмахнулся.
Непосредственные командиры представили его к ордену Славы первой степени за смелое единоборство с бандбоевкой и освобождение захваченных учительниц, поддержало и командование округом, но отчего-то запротивились и секретарь обкома, и председатель облисполкома. На явный скандал руководители погранокруга не пошли, не желая осложнений, ибо с формальной точки зрения местная власть была права: не должен был Илья оставлять боевиков, а тем более давать слово, что не тронет их (откуда им было известно его обещание?), а следовало ему держать схрон на мушке до прибытия подкрепления. Несогласные даже вспомнили хрестоматийные слова: «Если враг не сдается, его уничтожают». Вот если бы бандеровцы сдались Илье, тогда награда возможна, в данном же случае – ни в коем разе.
Отчего заупрямились партийно-государственные власти, Илья не понял и тогда, не совсем понимал и все последующие годы, молча переживая обиду. Особенно остро она вцепилась в сердце недели через две, когда его поступок оправдала сама жизнь: бандбоевка пришла с раскаяниями в милицию, сказав, что они вняли совету пограничников, которые порекомендовали, оставив их живыми, сдаться советским властям. На вопрос, отчего так долго не приходили после того, как один пограничник так перепугал их, ответили вначале удивленным вопросом:
– Как один? Не может быть!
– Может или не может, но было… Но вы не ответили на вопрос.
– Командир противился. И его подручный, который вешал плененных красноармейцев и всех, кто против самостийности. На мине в лесу оба подорвались, пугать теперь некому. Отсидим, что присудят, и будем жить вольно, а не по лесам ховаться…
Вот тут бы и вернуться к представлению, но смалодушничало окружное начальство, не осмелилось передокладывать, как они называли «повторно поднимаемый вопрос»…
Долго терзали бы ветерана грустные воспоминания, сравнивание прошлого с настоящим, но заскрипел ключ в дверном замке, и в камеру вошел начальник следственного изолятора – в добром расположении духа, держа в руке объемистую сумку.
– Вот обед и ужин. Завтрак, свежий, привезут. Губернатор выделил солидную сумму для покупки продуктов.
– Губернатор? В его праве вызволить меня отсюда…
– Верно, но он избрал иной путь. Вот предписание охранять вас как зеницу ока, – начальник показал гербовый лист, – пока приедет следователь из Москвы. Никто, конечно, не приедет. Это – легенда для одиночного содержания. Всего сказать не могу не потому, что скрытничаю, а потому, что и сам не ведаю. Твердо знаю одно: сидеть в заключении вам придется не менее недели, пока «двигатель, который пошел в разнос, не разнесет окончательно». Речь не только о вашем благополучии, а о благополучии вашего села, всего района, о разоблачении всех лихоимцев. Вам остается набраться терпения.