Очень хотелось откровенно признаться, ради какой цели она здесь, но не велено было этого делать, поэтому ответила неопределенно:
– Напишу, что вы мне расскажете, и то, чем поделился управляющий.
Бабоньки загалдели было, но в это время в магазин вошел Леха-уркаган, и все сразу замолчали.
– Вы же выяснили, кажется, что материала для статьи достаточно…
– Я ничего подобного никому не говорила. Считаю, что не только вправе, но и обязана услышать мнение членов сельхозтоварищества.
– Это ваше право может окончиться печально, если не трагически…
– Ой, как страшно!..
– Не бахвальтесь, а взвесьте все за и против. Мир есть мир, а война без жертв не бывает.
– В единоборстве вам со мной не совладать (хотела сказать, что ей ухват не понадобится, однако сдержалась), потому что я чемпионка округа по самбо. Заметьте, не среди женщин, а в мужской группе.
– А вдруг в дороге авария случится либо в городе машина собьет? Дитя сиротой останется…
Ксюша молча достала мобильник и, набрав номер, распорядилась:
– Заводи машину и срочно к магазину. – Тут же набрала другой номер и вроде доклада: – Я не докончила сбор материала, а мне уже угрожают смертью. Как договорились, возвращаться я стану не по главной дороге, а маршрутом, о котором договорились. Предупредите гаишников.
– Теперь продолжим, – обратила она взор на Леху. – Главный редактор извещен. Что касается вас: угрозы записаны на диктофон. Дать послушать? Не хотите? Тогда так… Вы оставите нас в покое, а я дам слово не публиковать угроз и вообще не выставлять вас в смешном виде.
– Так и поверю…
– Гулящая свекровь снохе не верит. Но у вас нет выбора. Либо вы уходите из магазина, не мешая мне исполнять мои служебные обязанности, либо запись сказки о процветании кооператива и угрозы ваши завтра же появятся в газете. Меня тронуть вы не посмеете, ибо вон сколько свидетелей, а это – пожизненный срок. Стало быть, выбор у вас весьма ограничен. Решайте: или-или. Иного ничего не пообещаю.
Буркнул Леха себе под нос что-то вроде матерка и злобно хлестнул дверью. А Ксюша обратилась к заполнившим магазин женщинам:
– Мне сказывали, будто вы не единожды за свои права поднимали голос, отчего же в рот воды набрали при этом?
– Дык оно как – вы сейчас в машину – и айда-пошел, а они нас измором возьмут. А то и обвинят во всех грехах, нам неведомых. Отвезут в каталажку, как нашего Илью Петровича. Слух дошел, что в одиночке он, как какой-нибудь убийца. Кому такое желательно?
– Понятно… Давайте так условимся: рассказывайте все, что наболело, не называя своего имени.
– Так сподручней будет. Пиши в свой диктофон, смелая журналистка.
Если здесь все прошло ладом и корреспондент собрала кучу неоспоримых фактов, свидетельствующих об алчности и беспредельном злобстве лихоимца, то у Марфы пока ничего стоящего внимания не происходило. Ее принимали во всех учреждениях (только в милиции она еще не была) без задержки, и каждый хозяин важного кабинета разговор начинал с вопроса:
– Что вам сказал губернатор?
– Он не может подменять местное самоуправление. Не имеет права влиять на следствие. Но Илья Петрович не виновен ни в чем! Почему следствие меня не допрашивает?
– Видно, не подошло еще время. Влиять на следствие мы тоже не можем. Наберитесь терпения. Ждите.
Вот и все. Почти слово в слово во всех шикарно обставленных кабинетах. А вдогонку еще и ехидство секретарш длинноногих. Ну как, мол, все выяснила? А ведь предупреждали: не ломись в двери, хотя и открытые.
Измочаленная, Марфа вернулась в гостиницу: со вчерашнего вечера у нее не было росинки во рту. Голова от слабости начала кружиться. Года есть года.
В гостинице ее встретила сама начальница. Ласково. Спросила, где удобней обедать, в номере или в буфете. Добавила, что и проживание, и обеды оплачены полностью.
– Лучше в номер я принесу. Там и поговорим.
– Ладно, – с полным безразличием согласилась Марфа, что весьма не понравилось начальнице.
Она даже покачала головой. Хотела спросить, отчего уныние, но все же передумала. Поинтересовалась лишь после обеда, когда разлила по чашечкам кофе:
– Куда девалось ваше желание воевать за своего, как вы говорите, любима?
– Желание никуда не девалось. Желание жгучее, а вот надежды уменьшилось. Никому веры нет. Все районное начальство, да и следовательское, знают, что я побывала у губернатора.
– Да, этот факт говорит о многом… Я извещу губернатора, пусть выяснит, кто у него двоедушник.
Кофе допивали молча, затем очередной вопрос:
– Милицию не посещали?
– Нет. Сил уже не осталось.
– Тогда так… Сегодня больше никуда. Завтра с утречка – в милицию. Не станут пускать, прорывайтесь. Идите на скандал. Пусть задержат, а еще лучше, отправят в следственный изолятор, как Илью Петровича без решения суда. Обидеть вас там не обидят, начальница будет предупреждена. Она криминалу не потатчица. Все, отдыхать. А я звоню губернатору.
Марфе казалось, что она не сможет заснуть – не дадут тревожные мысли об Илюше, но едва голова ее коснулась подушки, как она поплыла в невесомости, вовсе вне всякой реальности. Очнулась глубокой ночью и начала до мелочей продумывать завтрашнее свое поведение в «полицейском околотке».
Вместе с зарей постучала в дверь начальница. Это удивило и насторожило Марфу, но начальница успокоила ее:
– Я не уходила домой. А почему рано? Понимаю, что не до сна вам, вдвоем скорей время пройдет. Еще я поспешила, чтобы сообщить – двоедушник в окружении губернатора найден…
– Так быстро?
– Да. Губернатор запросил у связистов данные, кто и куда звонил во время вашей с ним встречи и после нее. Один из его помощников, которому секретарша рассказала о вашей настойчивости. А он – главе района.
– Ошибки не может быть? Мало ли о чем они могли говорить?
– Ошибки нет. Перед ним так поставили вопрос: или честное раскаяние, или несколько лет строгого режима за участие в ОПГ.
– А это что такое?
– Организованная преступная группа.
Так коротали они время в ожидании завтрака, а потом, уже вдвоем, решали, как вести себя Марфе с милицейским начальством.
6
Начальник следственного изолятора разлил кипяток по бокалам и спросил:
– Сколько ложечек?
– Пару.
Молча они вдыхали аромат напитка, опустошая бокалы мелкими глотками, но их блаженность нарушил звонок дежурного, который сообщал о прибытии следователя из Москвы.
– Проводите ко мне. Арестованного я уже допрашиваю.
Следователь жестом остановил сопровождавшего, который хотел постучать в дверь.
– Спасибо, я сам. Задерживать не смею.
Войдя в кабинет, обрадованно заявил, что с удовольствием присоединится к кофепитию.
Только сделавши несколько глотков, рассказал о себе: он действительно из Москвы и действительно следователь, имеет задание руководства следственного отдела ФСБ разоблачить всех участников организованной преступной группы.
– Всех до одного, невзирая на чины. Но начну следствие, как возникнет существенная зацепка, от которой можно плясать. Полномочия мои широкие. Теперь же я – следователь по выяснению вашего, Илья Петрович, поступка в годы борьбы с бандеровским бандподпольем, – поднял ладонь, предупреждая возмущение ветерана. – Ведется работа по восстановлению справедливости. Цель: ходатайствовать о награждении вас за прошлый подвиг орденом Славы первой степени. Прошу сведения эти не озвучивать ни в коем случае, ибо это может свести на нет задуманное вашим губернатором. И еще… Допрос преступника со стажем не может длиться менее пары часов, и предлагаю провести эти часы в интересной беседе, начало которой положит Илья Петрович.
– О чем? Не хочется вспоминать, как ловко окрутил простодушных колхозников мироед…
– Верно. Не ко времени это. Во всем разберется следствие. Вспомните о своих подвигах.
– Он уже рассказал, за что награжден орденом Красного Знамени. Всего пару фраз…
– Ладно, – скупо улыбнулся Илья Петрович. – Подробней так подробней. Расскажу о том, за что получил третью степень ордена Славы…
– Немцы, скажу я вами, умели воевать. Нет, не храбры они, но умелы были и хорошо вооружены. Отступая, оборонялись крепко. А мы гневом кипели. Насмотрелись, как они свой «новый порядок» на нашей земле устанавливали. Наступала наша армия вроде бы успешно, но уперлась в глубоко эшелонированную оборону. Перед полком нашим тоже укрепрайон фашистский. А дальше – большое село. Чешутся у нас руки, понимаем, что изгаляются над нашими женщинами фрицы, а мужчин постреляли, но желание – желанием, а приказа на прорыв нет. Понимали умом, что подтягиваются силы, прорабатывается план прорыва, чтоб не с бухты-барахты, но осуждали все же командиров за медлительность…
Телефонный звонок прервал рассказ ветерана. Долго слушал начальник, что ему говорили, и сосредоточенное лицо его менялось на довольное. Ответил наконец:
– Все понял. Только я предвидел такой оборот событий и проинструктировал уже предварительно. Получив доклад, строго предупрежу об личной ответственности.
Следователь и Илья Петрович ожидали пересказа разговора, ибо, как было понятно, речь шла о разворачивавшейся игре, но начальник лишь извинился, что вынужденно перебил воспоминание ветерана.
– Объясню позже. Сейчас скажу только одно: все идет как надо. Продолжайте, Илья Петрович.
– Что же, продолжу, раз не время новостям… Еще несколько дней копили мы злобу. Пехоте что? Ей положенные фронтовые, да каша с тушенкой – и дави бока до пролежней, а нам, разведчикам, не до лежания в землянках. Дважды удачно за языками сходили. Справа от нас – сплошные болота, которые перемежались с сухими участками, заросшими вековыми елями и осинами, а на болотистых участках – березки. Хотя не пышные красавицы, но все одно – удобство для маскировки. Как мы выяснили, болотистый фланг фрицев был вовсе не защищенным. Лишь небольшой заслон, который можно было обойти. Командованию было об этом доложено. И вот наступил день, когда командир полка созвал командиров батальонов. Пригласил и нашего взводного. Тот, вернувшись, сообщил, что завтра в двенадцать ноль-ноль – прорыв. Взводу разведки нужно зайти в тыл противника и за десять минут до общей атаки неожиданным ударом посеять панику. У меня же было свое предложение. Когда ходили за языком, я засек на правом фланге нашего полка пулеметную огневую точку, хитро устроенную: две сосны, вроде как вывороченные бурей, положены углом к нашим позициям. У самых почти болот. В случае атаки, почти фланговый огонь пулемета покосит многих наших воинов. Вот я и предложил командиру полка не посылать меня в обход, а дать возможность уничтожить эту огневую точку.