Можно производить баблишко для внутренного круга менеджеров и инвесторов (или вообще для себя лично), а можно производить ценность для компании. В этом и заключается выбор: хочется ли основателям, чтобы компания их пережила? Это неприятный вопрос. В организациях (и государствах!), где ценность достаётся узкому кругу лиц, все остальные – аутсайдеры, а не члены сообщества/элиты/номенклатуры. Они тупо продают свои умения за деньги. Опыт показывает, что в этом случае люди просто не выдают свой полный потенциал и не испытывают особой лояльности предприятию или его менеджерам.
Новые сотрудники «обычной» компании работают с идеей рано или поздно уйти. Долгожительство такой фирмы под вопросом. А члены компании-сообщества понимают, кто это – «мы», и что у «нас» за ценности и цели. Что «мы» ценим и куда деваться тому, кто ценить это не хочет? Чувство принадлежности объединяет даже абсолютно разных людей. В сути имплицитного[114] контракта лежит взаимное доверие.
Торг, вообще говоря, не совсем очевиден: в обмен на полное посвящение себя делу компании работник получает возможность… чего? Задумайтесь на минутку.
Максимально раскрыть свой талант, вот чего.
Деньги тут не главный мотиватор: зарплата выше рынка не заставит людей отдавать своей компании больше сил. А если компания ценит каждую индивидуальность, работники заинтересуются общей судьбой. Этакая взаимная забота. Часть этой заботы – обеспечить полное понимание подобной культуры при найме новых людей и их увольнении. Люди нанимаются с целью развития их потенциала, а работа превращается в служение. И ваше наследие зависит от того, в каком состоянии вы передаёте вашему последователю эстафетную палочку. Вспоминаете Японию?
Многие акционеры не заинтересованы в строительстве сообществ. Они заняты строительством машинки для зарабатывания денег. Это естественный и совершенно нормальный выбор, но у него тоже есть цена. Мир меняется, и у одной небольшой компании всё меньше шансов на него повлиять. Конкуренция стала глобальной и бизнес сейчас надо выводить в онлайн, в Азию и ещё хер знает куда. Если не пойти туда – придут оттуда. Маск вон в космос нацелился, а там Безос! Звёздная комедия какая-то. Уже всем понятно: барьеров для бизнеса всё меньше. А это хорошо.
Считается, что у живых обучающихся компаний больше шансов эволюционировать в мире, который они не контролируют. Сейчас успех зависит от мобилизации знаний сотрудников. А свобода даёт им пространство для обучения и изобретательства.
Сервисные конторы это худо-бедно понимают, потому что у них нет материальных активов. Речь о юристах, бухгалтерах, консультантах и финансовых советниках. Но вообще это должны понимать все, кто хочет построить фирму-долгожителя. Ведь смерть компании имеет свою цену: сотрудники, поставщики, контракторы, сообщества. И, естественно, акционеры. Все они почувствуют горечь утраты, кто-то больнее, кто-то нет.
Основная идея этого параграфа в том, что компании умирают, потому что их управляющие концентрируются на экономической деятельности – производстве товаров и услуг, забывая о том, что компания, – это, прежде всего, сообщество людей. Похоже, что японцы это усвоили. И, конечно, усыновление гендиров – это не причина, а следствие крепкой корпоративной культуры, что мы, мол – прежде всего семья, а не компания, и у нас есть честь. Говна мы не делаем, потому что нам это западло.
Забавно, что некоторые особо упоротые капиталисты поступают ровным счётом наоборот. Хотя, опять же, они по-своему пекутся о существовании компании. Например, дети Ингвара Кампрада (основателя IKEA) не получат контроля над компанией. Он заблаговременно распределил доли между разными фондами, трастами и холдингами, и трое его сыновей останутся ни с чем[115]. Хотя как сказать – миллиардиков десять они получат в виде недвиги и других полезных вещей. Но фишка в том, что ни один человек не сможет поколебать ценности, заложенные основателем. IKEA будет независимой, потому что основной её владелец – хитроумный фонд Stichting INGKA[116] – владеет сам собой. Он создан как бы в благотворительных целях, но почти все доходы тратит на инвестирование. Чего только не придумаешь, чтобы твоя компания жила долго и счастливо!
На самом деле Ингвар Кампрад создал эту структуру, чтобы Икеей не завладели члены его семьи или кто-то ещё, то есть основная её цель – защита компании от поглощения. Торговая марка IKEA принадлежит другому фонду, причём по уставу члены семьи Кампрад не могут получить там большинство. «Я решил, что фондовый рынок – не вариант для Икеи. Я знал, что только долгосрочная перспектива соответствует нашим планам развития, и не хотел, чтобы Икеа была зависима от каких-либо финансовых организаций»,[117] – говорил старина Ингвар; прожил, он кстати, 91 год. Ездил на двадцатилетней Вольво, летал эконом-классом и никогда не занимал денег. Впрочем, поговаривают, что в Швейцарии он вполне себе рассекал на Порше и жил в шикарном поместье на берегу озера. Это в Швеции он шифровался.
Малькольм Глэдуэлл (автор «Гениев и аутсайдеров», норм книга), писал, что два основных качества Кампрада – это сварливость и похуизм. В том плане, что ему было похуй, что вы о нём думаете. Прикольный чел. Но он всё-таки уникум.
У предпринимателей средней руки всё несколько иначе. Но им сейчас приходится нелегко. Капиталисты как бы всем хороши, но вот почему-то не любят плодить конкурентов. Тот же Гугл, именующий себя корпорацией добра, в реальности является компанией с крайне подвижными нравственными принципами. Как сказал бы фюрер, это фирма с пониженной социальной ответственностью. Если есть возможность не платить – они не заплатят. Кого могут – задушат. Кого не могут – купят. Такое как бы добро с кулаками.
Предпринимательство нынче – это подвиг. Даже десять лет назад возможностей было гораздо больше. Чего уж говорить о восьмидесятых и девяностых!
8.6. Кто убивает предпринимательство?
У средних и мелких предпринимателей есть две серьёзные проблемы, и обе ничего хорошего[118] моему любимому среднему классу не сулят.
1) Слишком малая часть нынешних предпринимателей создаёт рабочие места.
2) Слишком большая часть нынешних предпринимателей поощряет богатых управленцев за счёт всех остальных.
Этот сдвиг происходил медленно и неуклонно, и сейчас уже всё потеряно. Среднему классу просто неоткуда браться! Новые бизнесы появляются всё реже. Тенденции этой уже больше 20 лет, а после 2000-го года всё стало только хуже, причём никто не понимает, почему. По исследованиям Джона Холтивангера из Университета Мэрилэнда[119] с 1980-х до 2007-го года доля новых компаний в экономике упала на 12 %, а к 2011 году стала меньше на целую четверть. Всё меньше американцев работает в стартапах, да и доля стартапов снизилась – даже в хайтеке. Для среднего класса это плохой знак.
Понятно, что только что созданные компании создают гораздо больше рабочих мест, чем старые[120]; это правило соблюдается, несмотря на то, что куча стартапов проваливается в ад.
Больше рабочих мест – больше конкуренция среди работодателей. А это более высокие зарплаты, чтобы привлечь хороших специалистов. Вот тебе и развитие среднего класса.
Стартапы важны для экономики – но не в том смысле, чтобы обогатить их создателей. Новые компании, в некотором роде, смазывают мотор капитализма – ведь из-за них растёт конкуренция. Слабые фирмы дохнут. Сильные или более инновационные растут. Этот механизм – залог того, что страна эксплуатирует людей, деньги и технологии наиболее эффективным способом. Производительность труда растёт.
Если кто-то делает бизнес, который решает какую-либо проблему лучше, дешевле, быстрее, то вся экономика будет работать чуть лучше. Сегодняшняя экономика потеряла этот динамизм – а после Второй Мировой он был очень, очень высок, тогда по всему миру царило всеобщее процветание. Сейчас появляется меньше новых компаний, и меньше старых динозавров скопытивается.
В 1992 году примерно 60 % работающих было занято в старых компаниях (это которым более 16 лет). В 2011 году таких контор стало в полтора раза больше, а доля трудящихся там американцев выросла до 75 %. Это обнажает неприятную проблему: большие старые фирмы заинтересованы в сохранении status quo и даже прилагают усилия для того, чтобы сделать среду менее конкурентной. Они добиваются снижения налогов, бесцеремонно сражаются за госконтракты и лоббируют изменения в законодательстве, чтобы не допустить появления новых игроков или задавить их в зародыше.
С 1998 по 2010 год траты на лоббизм выросли в почти в два раза! Между прочим, существует доказанная связь между тратами на лоббистов и ростом прибыли. Самое занятное, что этот рост практически весь достаётся топ-менеджерам: между политической активностью и компенсацией топов есть сильная корреляция. Самые хитрые и пробивные люди делают, в общем-то, рациональные вещи: они добиваются повышения собственного благосостояния, а не бьются за рост всей экономики (или компании, где они работают).
Самая жесть для начинающего инвестора, о которой он даже не подозревает: стать акционером новой компании становится всё труднее. А значит, шансов выбиться в люди всё меньше.
Но это, скажем прямо, проблемы белых людей. Нам же для начала надо понять, что американский фондовый рынок даёт экономике львиную часть инвестиций. В России деньги поступают в экономику двумя путями: от ЦБ через госбанки, и от олигархов через офшоры. Получается, что наши недорептилоиды (чиновники, госбанкиры, приватизаторы и их «удачливые» сынульки) держат потенциальный экономический рост у себя в руках. При этом на новое производство малому и среднему бизнесу кредит взять просто невозможно: после 2–3 месяцев сбора документов для «кредитного аналитика