– написала она в своём блоге[142]. «Все почему-то думают, что выигрыш – это как волшебный горшочек с золотом, который ждёт тебя на конце радуги».
До своей победы она была счастлива. «После выигрыша я превратилась в маньячку. Я постоянно думала о том, как меня воспринимают, кто и как обо мне судит, не понимая, что это я сама вдруг стала иначе воспринимать людей. Моя жизнь стала заложницей этой лотереи».
10.3. Могут ли деньги купить счастье?
Я нашёл ещё одно любопытное исследование[143] на эту тему от сайта Visual Capitalist (надо сказать, довольно бездарно оформленное). Выясняется, что деньги всё-таки прибавляют немного счастья, но только ограниченное его количество. Но уже неплохо.
Для начала проведём мысленный эксперимент (да, я знаю, их уже было много, и не все они работают, но других пока нет). Возьмём двух гипотетических людей. Одного зовут Петя Иванов, и он обычный гражданин с квартирой в Москве. Второго зовут, например, Улишер Асманов, и он миллиардер. Кто из них будет более счастлив, если их состояние внезапно удвоится?
Улишер, наверное, немного обрадуется, но вот его материальная жизнь никак не изменится. Вообще никак. А вот Петина жизнь явно заиграет новыми красками. Он отдаст кредит, купит тачку, а, может быть, даже обзаведётся новой красивой женой. Это по-йыхнему называется «улучшит баланс семья-работа». То есть это внезапное дополнительное бабло явно увеличит его удовлетворённость жизнью.
Интересно представить, что будет через несколько лет после чудесного удвоения. Произойдёт вот что: Петя останется таким же неудачником, как и прежде, а Улишер (если его, конечно, не посадят) купит себе новую компанию в какой-нибудь более солнечной стране.
Та же история и с целыми народами.
Посмотрим на доклад о мировом счастье[144] от Уорлд Банка. По мере роста благосостояния счастье населения растёт, но только в самом начале прибавки. Как только базовые потребности удовлетворены, наступает рассинхрон и предсказать что-то на модели становится труднее. В целом, если богатство страны растёт с 10к до 20к на человека, счастье людей тоже растёт. Дальше уже появляются исключения.
Очевидные нестыковки в Латинской Америке и на Ближнем Востоке. Коста Рика выделяется особенно сильно: ВВП на душу у них $15400, а счастья там больше, чем в США, Бельгии или Германии – намного более богатых странах. Может быть, дело в длинной береговой линии, или в местной культуре радости и веселья. В то же время в Саудовской Аравии, Катаре, Иране, Ираке, Йемене, Турции люди совсем не так счастливы, как им следовало бы быть согласно экономике.
Внутри регионов тоже случаются странности, где континуум богатство-счастье разрывается совершенно. Есть, например, Катар, самая богатая страна в мире по покупательной способности ВВП на душу населения (125 тысяч долларов[145]). Там со счастьем всё совсем плохо, даже на фоне других арабских стран. Соседние Саудовская Аравия, ОАЭ и Оман беднее (на человека), но люди там счастливее. Оман вообще в три раза беднее, но людям там вполне себе норм.
А вот Таиланд, Узбекистан и Пакистан заметно счастливее соседей (и географических, и экономических). В Тае хорошо, это да. А у узбеков и пакистанцев, я думаю, есть одна большая дикорастущая причина, которая и добавляет теневого дохода, и радует в трудные моменты жизни. В Гонконге, Ирландии, Сингапуре и Люксембурге всё наоборот: денег много, а счастья – не очень. Впрочем, самые счастливые страны всё-таки очень богаты: Норвегия, Дания и Швейцария.
Норвегия в топе даже несмотря на снижение нефтяных цен. Похоже, что норвежцы счастливы не из-за нефтяного богатства, а вопреки ему. Они сделали осознанный выбор: качать нефть медленно, а доходы от её продажи вкладывать в будущее – может быть, поэтому норвежский пенсионный фонд один из самых больших в мире. Для такого решения требуется высокое доверие к правительству, и у граждан страны появляется полезное для здоровья ощущение общности.
Я где-то читал, что у рядового гражданина миллион долларов и немного времени «вылечивают» даже страшные потрясения (смерть ребёнка, смерть супруга, измена с разводом), хотя сейчас, наверное, надо делать поправку на инфляцию. Вопрос сложный и неприятный, но очевидно, что лучше уж с миллионом, чем без него. Хотя если сойти с ума, то деньги явно не помогут.
Но гораздо больше на счастье влияет забота, свобода, честность, здоровье (и физическое, и умственное) и хорошее госуправление. То есть нам счастье ещё долго не светит. Доход и продолжительность жизни тоже, конечно, имеют большое значение.
Доверие к окружающим – задача, которую должно решать государство. Когда в стране нет коррупции, люди больше доверяют соседям, и от этого делаются счастливее. Ещё одна забота правительства – снижение безработицы. Наличие работы важно для счастья.
Как сделаться счастливее, даже если у вас мало денег? Очень просто: следите за здоровьем. Будьте честны всегда и со всеми. Не давайте взяток. Не берите взяток. Доверяйте окружающим. Проводите больше времени с друзьями. Всё это звучит так банально, что многие даже сомневаются в том, что это работает. Но это действительно работает.
Мощный способ добавить в жизнь счастья – регулярный секс (стоит убедиться, что второй участник согласен). Профессор Колорадского университета Тим Вадсворт изучил данные 15 тысяч людей, и выяснилось, что те, у кого секс раз в неделю или чаще, на 44 % счастливее тех, кто реже. Ещё я видел анализ американского национального бюро исследований, что регулярный секс аналогичен прибавке в 100 тысяч долларов к годовому доходу. Неплохой бонус.
Со своей колокольни скажу, что деньги не главное и уж точно не они сделали меня более-менее счастливым человеком. Более того, самые большие радости в жизни не то, что стоили мне денег, а даже и наоборот – приносили, хотя и немного. Либо стоили пренебрежительно мало. Горящая путёвка с любимой женщиной, настолка с друзьями, хороший концерт в новом городе. Новая книга.
Поэтому зацикливаться на деньгах не стоит. Но не стоит и забывать о них в погоне за счастьем. Скорее всего, они вам пригодятся.
Заключение
– Скажите, Шура, честно, сколько вам нужно денег для счастья? – спросил Остап. – Только подсчитайте все.
– Сто рублей, – ответил Балаганов, с сожалением отрываясь от хлеба с колбасой.
– Да нет, вы меня не поняли. Не на сегодняшний день, а вообще.
Для счастья. Ясно? Чтобы вам было хорошо на свете.
Балаганов долго думал, несмело улыбаясь, и, наконец, объявил, что для полного счастья ему нужно шесть тысяч четыреста рублей и что с этой суммой ему будет на свете очень хорошо.
– Ладно, – сказал Остап, получите пятьдесят тысяч.
Ну, вот и конец. Теперь всё ясно. Занавес сдёрнут, отлив прошёл, а те, кто был без штанов, замечены и пересчитаны. Богатство от вас никуда не уйдёт.
Сам я не богатый человек, но и не бедный. Хочу ли я стать богаче? Да, думаю, мне нужно порядка тридцати миллионов долларов – чтобы вложиться в интересные проекты и, не напрягаясь, финансировать полезные процессы. Но когда я ими овладею, мой образ жизни изменится не сильно: например, я не буду менять жильё. Переезжать в другую страну насовсем тоже не планирую, но, может быть, поживу с семьёй в разных местах какое-то время.
К счастью, я не похож на Шуру Балаганова, и уже не подсчитываю, сколько мне нужно денег на какие-то покупки. Когда я понял, что мои акции в ближайшие несколько лет сильно подорожают, я с предвкушением составил небольшой список того, что хочу купить, буквально пунктов десять. Первым номером были новые ролики. Я их так и не купил. Вторым была машина – Mercedes купе. Тоже не случилось: купил Рено Дастер в минимальной комплектации, а семейную Тойоту просто подремонтировал.
Чего-то из списка просто расхотелось, что-то стало неактуальным, что-то я отложил на светлое будущее (кто-то говорит «на чёрный день»). Со временем список стал казаться странным. Я его до сих пор храню: проверяю себя, не оторвался ли я от реальности? Не превратился ли в жлоба?
Надеюсь, книга поможет и ещё чьим-то мечтам о покупках стать рядовыми для него вещами. Потому что самые лучшие в мире вещи – это не вещи.
Приложения
Как инвестируют рептилоиды
Есть множество страннейших финансовых инструментов, о которых мы не знаем почти ничего. Некоторые из них показались мне особенно интересными; даже не как класс активов, а просто из-за занятной истории. Материал собирал не я, тем он и ценнее: правильней получать знания из первоисточника или от топового специалиста в области. Так что вам повезло, что мне удалось таковых найти и допросить.
Litigation Finance
Материал предоставлен телеграм-каналом @Nonblockchain[146] – блог для интересующихся финансами не только по работе
Представьте, что вы – маленькая компания TINY COMPANY LLC с выручкой $50 млн, внезапно осознавшая, что на вашу интеллектуальную собственность положила глаз (и наложила лапы) огромная транснациональная корпорация EVILCORP. Естественно, что первая ваша мысль – самая простая и логичная: проучить засранцев (а вторая – «они за это поплатятся, я подаю в суд!»). Однако, если присмотреться, она может быть не такой уж и привлекательной. Почему?
Дело, как всегда, в деньгах. У вас может хватить денег на найм хорошей юридической фирмы, однако EVILCORP с ее бездонными карманами может находиться в состоянии суда бесконечно долго – дольше, чем это может позволить себе TINY COMPANY LLC. Какой же напрашивается выход, снова спросите вы? Отозвать иск и позволить EVILCORP даром пользоваться плодами труда ваших гениальных сотрудников? Но всё-таки как насчет того, чтобы все-таки проучить этих козлов?
Специально для тех, кто желает действовать в рамках закона, на свет появился инструмент под названием litigation funding (legal financing, third-party funding, lawsuit loans). Это специальный механизм финансирования судебных издержек, при котором инвестор предоставляет участникам процесса – истцам или юрфирмам – финансирование в обмен на долю в выигрыше, присуждаемом по итогам суда. Как правило, инвестор надеется получить минимум 15–20 % дохода на вложенный им капитал[147] в зависимости от кейса. Процесс выбора объекта (то есть иска) для инвестирования разнится от компании к компании; однако, в целом можно сказать, что инвесторы используют количественный анализ, чтобы определить вероятность исхода дела.
Практике litigation finance в её текущем состоянии нет и двадцати лет. Сначала она стала популярна в Великобритании (конкретно – в Англии и Уэльсе, где в общем виде она разрешена с 1967 года, а в случае дел о банкротстве аж с конца 19-го века) и Австралии. В США тема пришла в конце девяностых вместе с британскими и австралийскими фирмами, открывшими там свои офисы. Сейчас именно американская индустрия litigation finance – крупнейшая в мире, не в последнюю очередь из-за объёма деловых споров, которые здесь принято решать в суде (а не на стрелках на заброшенном заводе).
Каков объём рынка в денежном выражении? Ответить на этот вопрос очень сложно из-за завесы секретности, присущей судебной системе в целом и поведению игроков в частности, однако можно взглянуть на публичные данные крупнейших представителей litigation finance.
В материале 2017 года Bloomberg упоминает юридическую фирму Pierce Sergenian, основанную выходцами из гигантской конторы Quinn Emmanuel. Pierce Sergenian специализируется на так называемых contingency-fee кейсах, гонорар по которым выплачивается юристам только в случае положительного исхода дела. Одновременно компания работает над 10+ кейсами, что было бы практически невозможно без внешнего финансирования. Ведь выплата contingency fee может растянуться на многие и многие месяцы – и даже годы. У Pierce Sergenian такое финансирование есть: деньги в обмен на долю в выигрыше им предоставляет компания Pravati Capital. По словам Pierce Sergenian, у них есть соглашение на финансирование текущих и будущих кейсов на восьмизначную сумму. Иными словами, разброс сделок может быть от 10 до 99 млн долларов, точные данные не раскрываются.
В том же материале упоминается Burford Capital – еще один участник рынка, но совершенно другого уровня. Burford Capital – один из первых игроков данного сегмента рынка, и однозначно самый большой. Активы компании составляют около 3 млрд долларов, из которых 1.3 млрд – собственный капитал, и 1.7 млрд – средства под управлением. В 2016 году инвестиции Burford в судебные иски составили 378 млн долларов (на 83 % больше, чем в 2015)[148], а по состоянию на 2017 год общий объем инвестиций достиг 1 млрд долларов. У Burford имеются инвестиции в размере 100 млн долларов в международный портфель юридических фирм с фокусом на коммерческие иски, а также 50 млн долларов вложений в фирму, специализирующуюся на арбитражном производстве. Кроме того, Burford предоставила финансирование в 45 млн долларов British Telecommunications[149] на ведение текущих судебных тяжб. Против кого, не уточняется, но ответчиков может быть 10 и больше.
Можно выделить две основных причины[150], почему рынок litigation finance и его немногочисленные игроки – хорошая инвестиция, хотя бы с точки зрения диверсификации.
Во-первых, доходность вложений никак не коррелирует с фондовым рынком. Безусловно, причиной исков могут стать события, так или иначе связанные с рынком (например, инсайдерская торговля), однако на исход процесса не влияют ни торговые войны, ни рецессии, ни даже заявления звезд Snapchat (если вы понимаете, о чём я).
Во-вторых, litigation finance предлагает (пока) невероятную для других финансовых инструментов доходность[151]: 36 %. Это прямое следствие высоких входных барьеров в отрасль, которые, помимо наличия значительного количества длинных денег предполагают еще и большое количество связей среди юридических фирм, судей, лоббистов etc. Впрочем, как прогнозируется, в ближайшие несколько лет доходности все равно будут сильно выше среднерыночных.
Основные риски, с которыми могут столкнуться желающие вложить свои кровные[152]: регуляторный риск и приход новых игроков.
Уровень регуляторного риска может разниться от страны к стране, поэтому необходимо тщательно изучить, насколько законодательство той или иной географической зоны позволяет использовать этот инструмент.
Приход новых игроков на рынок может привести к снижению текущего уровня доходностей (которые, как отмечалось выше, космические).
Кроме того, всегда остается риск того, что иск, в который вложился инвестор, постигнет негативный исход. Этого можно избежать с помощью обычной диверсификации – по потенциальному объему выигрыша, географическому или иным признакам.
Первый и главный аргумент[153] – это отличная возможность для истцов защитить свою честь и достоинство даже при отсутствии у них значительных денежных средств, необходимых для полноценного участия в судебном процессе. Litigation finance позволяет вам не отвлекать собственные средства, даже если они у вас есть, а привлечь вместо этого длинные инвесторские деньги. Тогда свои можно, например, прокутить. У этого аргумента есть и другая сторона: юридическим фирмам такое финансирование позволяет оставаться на плаву и покрывать операционные расходы, не дожидаясь поступления доходов от contingency-fee-кейсов, что в противном случае вынудило бы юрфирмы дисконтировать часовые ставки и ставить ограничения по максимальной стоимости услуг для клиента.
Многие противники litigation finance утверждают, что увеличивающийся объём капитала приводит к росту необязательных исков – то есть, исков, которых можно было, при прочих равных, избежать. Одна из статей заканчивается эпичным «There’s a killer empirical Ph.D. thesis to be done on how many – and what kind of – additional lawsuits actually stem from litigation funding»[154]. Увеличивается и длительность судебных процессов, а объём компенсаций истцам, которые предпочли привлечь litigation finance и продолжать тяжбу, отказавшись от досудебного урегулирования, снижается.
Внешнее финансирование считается достаточно дорогим для истца инструментом, который способен съесть значительную часть компенсации, полученной в случае положительного решения суда. Кроме того, некоторые считают, что практика litigation finance оказывает давление на американскую судебную систему в целом.
После всего вышенаписанного вы почти наверняка достали из-под матрасов свои кровные и теперь смотрите на меня с немым вопросом: «А куда, собственно, деньги нести?».
Вариантов не так уж много. На профильном ресурсе Seeking Alpha[155]выделяют следующие:
1. Burford Capital. Безоговорочный лидер рынка, торгующийся на AIM (Alternative Investments Market, субрынок London Stock Exchange). Лучший вариант для инвестиций в отрасль для неаккредитованных инвесторов.
2. Juridica. Представляет собой closed-end fund (закрытый ПИФ, если по-русски), также торгующийся на AIM. В силу своего характера – не самый ликвидный инструмент, подходящий далеко не всем.
3. Альтернативные методы инвестирования – TrialFunder[156] и LexShares[157]. Они представляют собой краудфандинговые платформы, на которых аккредитованные инвесторы могут вложиться в финансирование того или иного иска, а жаждущие – найти себе инвестиции для ведения судебных войн.
По России же выяснилось интересное. В декабре 2016 года был запущен стартап по финансированию судебных процессов Platforma[158], а уже осенью 2017 года благодаря привлеченным на Platforma инвестициям был выигран первый суд: одна коммунальная компания-должник судилась с другой за предоставленное и неоплаченное теплоснабжение. Инвестор, вложив 500 тысяч рублей, получил 2.8 миллиона[159]. Почти 500 % ROI (что составило 15 процентов от суммы выигранного иска).
Platforma представляет собой аналог описанных выше TrialFinder и LexShares. В принципе, любой желающий при наличии свободных средств может попытать счастья. Компания удерживает 10 % комиссии от суммы привлеченных инвестиций, а также получает процент от объёма выигранного иска. По состоянию на ноябрь 2018 года было профинансировано 15 исков на общую сумму в 1.5 млрд рублей, завершены 3 дела, в процессе рассмотрения – иски на 500 млн рублей. По словам представителей компании, инвестиции получают не более 2–3% исков (на Западе 1–2%). Инвестиции по проигранным искам инвестору, естественно, не возвращаются[160].
Тогда же, в 2016 году, на свет появилась еще одна компания – NLF Group[161], она куда больше похожа на классических игроков типа Burford. Цитата из интервью Максима Карпова, управляющего партнера NLF Group: «…вместе с давними бизнес-партнерами мы создали National Legal Finance – группу компаний, которая фактически является инвестфондом (юридически нет), занимается судебным финансированием и другими правовыми инвестициями, в том числе приобретением и реализацией прав требования. Фонд был создан специально для развития рынка судебного инвестирования в нашей стране. Мы покрываем расходы на экспертизы и иные мероприятия для установления определенных фактов и обстоятельств, госпошлину, на услуги юристов и последующее исполнение судебных решений в обмен на долю в будущем взыскании»[162].
На своем сайте NLF утверждает, что является лидером рынка правового инвестирования в России. Проверить сложно, но это похоже на правду: до конца 2018 года компания планировала вложить в судебные разбирательства не менее миллиарда рублей (важно отметить, что они используют только собственный капитал), а объём профинансированных исков превышает 6 млрд рублей. Так же, как и Platforma, компания финансирует около 2–3% поступивших исков, а в 2019 году планирует выйти на 40–50 профинансированных исков в год.
То есть варианты есть и у нас. Было бы желание.
SPAC
Материал предоставлен телеграм-каналом @Hongkonger[163] – гонконгским блогом русского профессионала прямых инвестиций
Как все игры с мячом когда-то придумали в Англии (кроме, будете смеяться, футбола), так и все финансовые инновации создаются в Америке. Что-то в том заокеанском воздухе или воде, очевидно, помогает изобретать всё новые транзакционные схемы, конструкции и продукты, которые инвесторы разного уровня осознанности разбирают как горячие пирожки. Сегодня я расскажу вам о любопытном и актуальном детище финасовых инноваций авторства волшебников с Уолл-Стрит: SPAC.
Special Purpose Acquisition Vehicles нельзя назвать новостью: в своей нынешней форме они появились в 2003, а всё, что произошло до кризиса, по праву может считаться таким же далёким от нас, как изобретение фиатных денег. Однако в Гонконге до недавних пор (не говоря о материковом Китае) спаки оставались делом неслыханным. Все изменилось совсем недавно – на NYSE в колокол ударил New Frontier – первый в истории SPAC из Гонконга, который меньше чем за месяц собрал свой $200-милионный предпубличный офер, вызвав что-то похожее на ажиотаж у хедж-фондов и family-офисов всего города. Успех вдохновил многих, и есть основания полагать, что затихнувшая в кризис волна подобных IPO готовит мощный камбэк, особенно в Гонконге, где у продукта есть сексуальный флёр новизны.
SPAC по-другому называют blank check или cash shell company, и, в отличие от обычной фирмы, выходящей на IPO, листинг для нее – лишь самое начало существования. Никакого бизнеса у фирмы на момент эмиссии не существует – и купив акции, вы даже номинально не становитесь обладателем ничего, что можно потрогать руками. Собрав сумму от $100 до $400 млн, менеджмент спака – их называют командой спонсоров, – должен за два года найти и приобрести привлекательный бизнес-актив в заранее очерченной (иногда довольно широкими мазками) сфере, который можно купить за собранную сумму + левередж. Обычно стараются, чтобы долга в итоговой структуре капитала было не больше 70–80 %, поэтому если размер SPAC IPO был, к примеру $150 м, то и таргет будут искать не дороже 700–750 миллионов. Идентифицировав привлекательную частную компанию в нужном ценовом диапазоне, спонсоры, получив одобрение акционеров, совершают покупку, в результате чего совершается листинг «через черный ход» – купленная SPAC-оболочкой, вчерашняя частная фирма сегодня становится публичной компанией.
Подобная модель даже неискушенному человеку при первом знакомстве наверняка покажется слегка сероватой (многомиллионное IPO корпорации, у которой на момент публичного предложения зачастую нет ничего, кроме визиток), поэтому неудивительно, что каждый этап создания и функционирования спаков тщательно регулируется. На спонсоров, которые создают добавленную стоимость для инвесторов своим преполагаемым опытом и умением идентифицировать выгодные активы, наложена масса ограничений и обязательств – помимо уже упоминавшегося двухлетнего дедлайна на сделку, после достижения которого они должны вернуть деньги инвесторам, они также обязаны: поместить все собранные в ходе IPO средства на эксроу-счёт (это значит, что они не могут ими воспользоваться, кроме как ради своей основной задачи – покупки бизнеса), поставить вопрос об одобрении будущей сделки на общем собрании акционеров, а также понести все операционные издержки, если через два года SPAC не сможет купить бизнес и будет распущен.
Какой в этом всем экономический смысл? Он зависит от роли в процессе. Если вы инвестор в спак, то, по сути, получаете продукт, по своим характеристикам практически идентичный вложению в фонд прямых инвестиций, разве что с большей ликвидностью (так как это публичная компания, вы можете продать свои акции сразу по истечении ограничительного периода, а не ждать пять-семь лет винтажа, как в фонде), гарантией возврата основного капитала (обеспечено эскроу-счетом, который еще и зарабатывает 1.5–2% в год на ААА-облигациях), каким-никаким влиянием на процесс (акции голосующие и вы можете поддержать покупку предложенного таргета или отвергнуть) и, самое главное, без типичных для PE-фондов 2 % и 20 % (комиссия за управление капиталом и carried interest). Один нюанс – для этого вы должны верить в способность команды найти такую сделку и обеспечить такие условия покупки, которые иначе вам самим были бы недоступны. По этой причине SPAC обычно собирают «звездные» финансисты: у New Frontier один из спонсоров – ни много ни мало сам Энтони Леунг – бывший финансовый секретарь (министр) территории Гонконг. Кроме того, инвесторам в SPAC IPO продают обычно не просто акции, а «юниты» – акцию и расписку (warrant), которая дает право купить еще одну акцию по той же цене – так же, как в супермаркетах по спецпредложению склеивают вместе две пачки плохо продающегося печенья. Эти «юниты» разделимы – то есть, инвестор может по своему выбору впоследствии продать акции, но оставить расписки. Или наоборот. Это открывает большую гибкость возможных стратегий.
Если вы – акционеры частной компании, которую купит SPAC, и планируете оставить себе немного акций после сделки, то смысл мероприятия для вас – чуть более быстрый и гораздо менее затратный способ оказаться на бирже, потому что не придется платить т. н. «промоут» инвестбанкирам (плата за маркетинг вашего листинга среди инвесторов) – за вас это уже сделал спак, когда проходил IPO и ходил по гонконгским инвесторам год-полтора назад. Однако эта экономия довольно сомнительного характера: по условиям спаков, после покупки придет время обязательной 20 % дополнительной эмиссии, которая целиком отойдет спонсорам – ваша доля будет «размыта» и упадет в цене, поэтому если уж продавать, то целиком, и искать смысл разве что в хорошей цене за актив.
Вне всякого сомнения, наибольшую выгоду получает команда спонсоров – в случае успешной покупки, как уже упоминалось, SPAC производит дополнительную эмиссию в 20 % от акционерного капитала, которая полностью и безраздельно переходит во владение Энтони и друзей. Идеальный сценарий для спонсора выглядит таким образом: 1) создаешь спак 2) собираешь деньги 3) проводишь IPO 4) находишь компанию-таргет 5) получаешь одобрение покупки от акционеров 6) проводишь сделку 7) вуаля, ты – в правлении публичной компании с миллиардной капитализацией, 20 % которой принадлежит тебе. Скорее всего, ты и так был миллионером (иначе расходы на листинг и два года операций не потянуть), но теперь ты очень-очень миллионер. 8) наконец-то покупаешь себе самолет.
Однако и риски у спонсоров немалые – затраты на спак – это от $10 м (по-простому) до $30 м (чтобы красиво), которые, если не найдешь подходящую сделку, тебе никто не вернет. Кроме того, твоя репутация потерпит огромный урон, потому что делать спаки – это как метать ножи в яблоки на головах случайных прохожих – второй шанс в случае крупной ошибки is pretty fucking unlikely.
Что же имеет сказать история об успешности этого класса активов? Всего с 2003 листинг в разных частях света осуществили около 300 подобных компаний. Согласно Capital IQ, 27 % из них были распущены после двух лет, не сумев найти подходящего таргета. Еще 20 % в данный момент активны и находятся в процессе поиска/переговоров, и только 53 % смогли осуществить цель всего предприятия и успешно провести сделку. Но это далеко не самая важная цифра – в конце концов, купить компанию может каждый, а спаки формируются исходя из предпосылки о наличии у спонсоров превосходящих средние способности в идентификации привлекательных, недооцененных активов. Так вот, инвесторы 160-ти «успешных» спаков в среднем реализовали (1.6 %) чистого убытка на момент завершения транзакции.
В чем причина такого, прямо скажем, поразительного перформанса? Безусловно, в неизбежном конфликте интересов, встроенном в саму структуру предприятия – конфликте между растущим по мере приближения к дедлайну желанием спонсора купить что угодно, лишь бы не терять потраченное на организацию всего события состояния, и целью инвестора воспользоваться опытом и связями спонсора, чтобы получить доступ к по-настоящему выгодному активу. Комиссия по ценным бумагам позаботилась о предотвращении самого очевидного способа команды спонсоров поддаться т. н. moral hazard – более 80 % собранных в ходе IPO средств они обязаны потратить на одну-единственную цель, поэтому им нельзя устроить безрассудный «шоппинг», надеясь, что что-нибудь выстрелит; однако, как мог успеть сообразить читатель, это создаёт другую проблему: теперь у SPACов появился стимул переплачивать за маленькие активы, лишь бы они пролезли под требования мандата. Типичная ситуация: планировали купить нефтегазовый актив за $500–600 м, ни с кем подходящим договориться не получилось, а сроки поджимают. И вот вы, запаренный жизнью спонсор SPACа, едете отдохнуть на Тасманию, там на частной рыбалке знакомитесь с владельцем небольшой дриллинговой компании, который собрался уходить на покой… Говорит, что надеется продать фирму миллионов за $90. Быстрые расчёты несутся в вашей спонсорской голове: в эскроу $150 м, минимум 80 % это $120 м, чёрт, маловата компания… а впрочем…
Вы:
– Майкл, а что если мой SPAC купит ее у вас за $120 миллионов (после полагающегося дью-дилидженса и бумажной работы, разумеется)?
Майкл:
– *ссыт кипятком*.
«Теперь нужно продать идею инвесторам и мы спасены» – кричите вы в трубку коллеге свозь завывания ветра, пока жена карабкается по привязной лестнице, скинутой со спасательного вертолета на вашу терпящую крушение яхту.
При плачевных исторических результатах большинства спаков и очевидной проблеме с конфликтом интересов, описанной выше, почему этот продукт до сих пор существует и часто вызывает ажиотаж среди инвесторов? Причины две, и обе начинаются на букву "Х": 1) хедж-фонды и 2) хюбрис[164].
Хедж-фонды – это, по идее, самые умные парни на улице. Отдавая им в управление деньги, инвесторы, разумеется, не получат обещания заработать, однако могут с полным основанием ожидать, что с их капиталом сделают что-нибудь умное. На практике «хардо» из хедж-фондов – такие же люди, как и мы все, и не фонтанируют гениальными идеями постоянно, не говоря уже о том, что среди них, как и везде, встречаются случайные люди в профессии. Так или иначе, в фондах бывают креативные засухи, когда ничего лучше спекулятивных ставок без малейшего преимущества над обывателем в голову не приходит, а деньги инвесторов висят, зарабатывая лишь минимальный процент. Спаки в такой ситуации – просто подарок небес. Это идеальная «парковка», куда можно разом засунуть десятки миллионов долларов, ПЛЮС не рисковать их потерять из-за того, что они в эскроу-счете и вложены в ААА-облигации, ПЛЮС иметь потенциальный апсайд. Вишенка на торте: возможность сказать инвесторам, что вы вкладываете их деньги в совершенно иной класс активов, который… Сложный. Новый. Непонятный. Выгодный. Актив. За это они вам и платят!
В то же время, делая эти умные вещи, хедж-фонды сохраняют всю возможную гибкость: пришла идея – продают все или часть своих акций в спаке на рынке или спонсорам напрямую, чтобы ее профинансировать.
Вторая причина продолжающегося существования спаков – вера в уникальные собственные возможности, или, попросту, самомнение. Известный задолго до Канемана, Тверски и Талеба поведенческий феномен, наблюдаемый у инвесторов – склонность объяснять свои выигрыши талантом, а свои проигрыши – рынком, форс-мажором и космическими бурями. Девяносто девять процентов инвесторов, покупающих доли в спаке, находят полное успокоение в том факте, что они могут выйти из предприятия и вернуть деньги, отвергнув то предложение от спонсоров, которое покажется им невыгодным (например, ту переоцененную дриллинговую компанию из Австралии). Таким образом, единственный реальный способ потерять деньги на спаке – остаться акционером после плохой сделки – кажется многим абсолютно невероятным. «Я же профессионал – пойму, если мне попытаются продать идею купить плохой актив, лишь бы не распускать спак, и сразу выйду со своими 1.5 % годовых».
Правда в том, что есть только один 100 % способ понять, что спонсоры действительно предлагают сделку от отчаянья, – когда это предложение поступает в конце 2-летнего срока, отпущенного на ее поиск. Всё остальное – дело питча, умелого маркетинга и нескольких центнеров самоуверенности.
Стоит ли тогда вообще инвестировать в спаки? (Здесь стоит заметить, что этот класс активов доступен только квалифицированным инвесторам). Короткий ответ – нет, но если очень хочется (например, к тебе в офис приходит питчить сам Энтони Леунг), то нужно иметь четкую пошаговую стратегию.
1. Инвестировать в качестве компонента активной, диверсифицированной стратегии;
2. Инвестировать только в SPACs с по-настоящему "звёздным" составом спонсоров, которые доказали свою способность заключать хорошие сделки (убедительнее, чем Трамп);
3. Инвестировать, только убедившись, что у компании уже есть большая, сочная, заранее выбранная цель. Никаких документов до своего IPO они подписать по закону не могут, но вас должны убедить, что взаимопонимание есть;
4. Если через год поглощения не произошло/оригинальная сделка провалилась – выходить из дела. Продавайте свои акции на рынке/обратно спонсорам, забирайте минимальную доходность и поищите свои проценты в другом месте. Не стоит ждать нового предложения по цели – если ждать пока вас убедят, то вас обязательно убедят. Никто не оракул.
5. Те самые расписки, которые раздают перед IPO и которые дают право приобретения акций, можно при этом и оставить – если 1/1000 вероятность сыграет и компания найдет суперцель – у вас, по сути, дешёвый колл-опцион на акции. Разумеется, это уменьшит цену, которую вы можете выручить за «юнит» – ровно на цену воображаемого бессрочного колл-опциона на акции вашего спака со страйковой ценой в виде подписочной цены давешнего SPAC IPO, и потому, помимо апсайда, также оставляет вам и риск их обесценивания в случае разгона всего предприятия; однако именно эта фича наделяет вас возможность регулировать уровень риска, а инвестиции в спаки – привлекательным многообразием стратегий.
Азиатский взгляд
Благодаря коллеге из канала @NonBlockchain мне на глаза попалась статья на Bloomberg.com[165] о том, как вложили бы лишний миллион долларов представители азиатской знати. Это мнения видных инвестиционных гуру из Юго-Восточной Азии. Поверьте, там есть чему поучиться.
Даррин Ву, директор Ву Хон Фай Груп (звучит как «Хон Гиль Дон», но что с того; деньги-то у него, а не у вас) верит в физическое золото. На миллион долларов он взял бы золотых слитков и запихнул под матрас. За последние пять лет золото сильно проиграло индексу S&P – он принёс 46 %, а презренный металл на пару процентов упал. Но следующие 10 лет будут совсем другими!
Даррину также нравится идея цифровых токенов на золото. Обосновывает он это тем, что миллениалам не нужны никакие акции – у них и брокерских счетов нет, а вот цифровую валюту они будут брать. Вместо диких скачков эфира и биткоина, он предлагает новую цифровую валюту G-coin, намертво привязанную к золоту – так, что металл можно отследить от шахты до хранилища.
Ещё один шальной вариант – коллекционирование классических автомобилей. За последние годы они сильно выросли в цене; но не стоит набрасываться на всё подряд. Как и с акциями, поначалу лучше всего обратить внимание на голубые фишки: редкие (но не очень редкие!) авто в хорошем состоянии. Примерно за миллион можно взять Mercedes Benz 300SL Gullwing – таких было произведено всего 1400 штук в конце пятидесятых. Но такие машины дороговато содержать, так что с золотом как-то попроще.
Стефан Хофер, главный инвестиционный стратег LGT Bank из Гонконга, советует добрать американских акций, а с Китаем пока повременить. Состояние домохозяйств США превысило 100 триллионов долларов – скорее всего, это самое большое количество семейных денег в человеческой истории. Перед глобальным кризисом 2007 году домохозяйства могли похвастаться лишь 70 триллионами.
С дополнительными налоговыми стимулами господина (чуть не написал «товарища») Трампа, следующая рецессия, похоже, отодвигается за 2020-й год, и акции должны ещё порасти. Доходы американских фирм будут расти гораздо бодрее европейских, считает Стефан.
Конечно, даже после декабрьской просадки цена/прибыль ещё высока. Есть рынки заметно дешевле (например, Россия, ха-ха!). Но стоит ли искать там прибыль? Китаю угрожает полномасштабная торговая война, и неизвестно, насколько адекватны будут действия властей. Да, китайский потребитель уже хорош и сам по себе, но это не означает, что мощно вкладываться в китайские акции. Стефан считает, что можно будет взять дешевле.
А вот на сугубо личном уровне он бы выбрал современное корейское искусство. Четыре года назад он купил себе картину Сангсу Кима и ждёт, когда она подорожает. А пока она висит у него дома и радует взгляд.
Хао Хонг, главный стратег в Bocom International, считает, что и американский, и китайский рынок подчинены циклам в 3–4 года. Каждый раз, когда эти краткосрочные циклы пересекаются, на рынках происходят потрясения, и сейчас мы, похоже, становимся этому свидетелями.
Заметное падение китайского рынка, который в сентябре 2018-го показал двухгодичный минимум, – только прелюдия. В такие волатильные времена не стоит заниматься ловлей падающих ножей, несмотря на привлекательные цены. Китай будет дешеветь и дальше, и причин к отскоку нет.
Американские акции не избегут судьбы окончания экономического цикла. Весь мир почувствует холод замедляющейся китайской экономики. Сейчас не время покупать, но и продавать тоже не время. Защищайте свои позиции опционами. Для входа будет момент получше.
Тем временем, американский долг (и вообще доллар) может оказаться хорошим убежищем. Золото поможет вам захеджироваться против падения бакса, ведь если он ослабнет, золото вырастет. А вот высокодоходных облигаций стоит избегать, потому что в кризис они валятся точно как акции.
В роли совсем неожиданной инвестиции он бы вложил свои деньги в Квейчоу Мутай, огненный китайский алкоголь. Это единственный класс активов, который за последние два десятка лет опередил вложения в китайскую недвигу. Как и у лучших французских вин, предложение тут строго ограничено, а ценность растёт с годами. Бутылка китайской водки 1940 года ушла в июле 2018-го почти за 2 млн юаней (300 тысяч долларов).
Гудвин Го, президент Го Кэпитал Партнерс, советует вкладываться в недвигу в городе Хо Ши Мин. Причём для него это очевидно, ведь Вьетнам – это как Китай 15 лет назад. Туда уже происходит миграция производств из южного Китая. Эти экспортно-ориентированные заводы будут зарабатывать твёрдую валюту. А мировой торговый конфликт лишь усилит эту тенденцию.
Хозяева фабрик захотят вложиться в элитное жильё. Плюс ещё вьетнамцы, уехавшие на заработки, присылают много денег домой. Лучшие квартиры продаются по 3300 баксов за квадратный метр; цены в Гонконге в 10–15 раз выше. Причём иностранцам можно купить только права аренды, да ещё и с ограничением в 30 %. Но квартиру всегда можно продать кому-то местному.
Тренированному взгляду можно задержаться на винтажной мебели. Молодое поколение ищет настоящей аутеничности и налёта древности, который появляется только с годами. Гудвин Го – фанат датского послевоенного дизайна. В 2017 году пара кресел авторства Финна Джуля ушли за 120 тысяч долларов на аукционе в Гонконге. В 1954 году они стоили по $295 баксов (надо сказать, по тем ценам это весьма нехило).
Уильям Ма, инвестиционный директор Noah Holdings, советует вкладываться в рынки, которые не сильно зависят от глобальных потрясений – торговых войн, повышения ставок, инфляции и всякого такого. Он рекомендует Индию, которая станет третьей экономикой мира уже к 2030 году. Индийский экспорт (в процентах от ВВП) пока ещё крайне низок, но внутренний спрос – прекрасный драйвер роста, к тому же практически независящий от американо-китайских тёрок. Все мы знаем про их ответ Голливуду (Болливуд), но у них уже ответов там скопилось нормально: от вискаря до мотоциклов и местных IT-гигантов. Протекционизм таким брендам только поможет. Поэтому Уильям предлагает вкладываться в местные фонды (а не в ETF). Да, есть риск девальвации рупии, но индусы хеджируются.
Также они держат много Вьетнама: 10–15 процентов от глобального портфеля, тогда как в индексе MSCI его доля около всего 1–2 процентов. Торговая война между США и Китаем принесёт небывалую выгоду вьетнамцам, ведь многие фабрики могут переехать именно туда. Он повторяет мысль, что Вьетнам – это как Китай 15 лет назад. И там вполне можно обойтись ETFами.
Куча народу сейчас скупает трежеря, и спреды уменьшаются. Но дивидендная доходность азиатских рынков (3.2 %, если не брать Японию) гораздо интереснее американских 1.9 %. Китайцы платят вообще космос – 4.5 процента! Поэтому сейчас не время инвестировать в облиги.
Меж тем, вполне можно было бы вложиться в редкий китайский чай Да Хун Пао («Большой Красный Халат»). Производство там очень зарегулировано, а чайные листья с 300-летних кустов продаются дороже миллиона долларов за килограмм. Это самый крутой подарок для китайца.
В качестве извращения обдумайте вариант вложений в винтажные игрушки. По мере взросления люди проникаются ностальгией по своему детству. В 2010 году кукла Барби ушла за $302 500, а поколение X отправило цены на фигурки из Star Wars в космос. Два джедая 1978 года производства ушли за 100 тысяч фунтов в апреле 2018-го. А настолки типа Монополии – вечная классика. Старинные издания – прекрасный вариант потратить годовой бонус.