т. Остановка сердца она такая, непредсказуемая. Хотя…
— Евгения Сергеевна, я таки может, и выгляжу как дурак, но на идиота тяну в самую последнюю очередь, — хмыкнул Бюлменкранц, напяливая на себя фартук и вставая напротив меня. — Разрешите помочь слабой, хрупкой женщине?
— А есть шанс отказаться?
— Ни единого, Женечка.
— Тогда какие вопросы, Ивар Захарович, присоединяйтесь к нашему празднику жизни… — и поправив маску, принялась за работу, попутно пытаясь понять, насколько велики масштабы того некультурного места, в котором мы с Захарычем оказались.
Почему мы? Да потому, что приказ о моём назначении всё-таки подписали. Ещё не объявили, нигде не афишировали, но мне лично продемонстрировали и поздравили. Оригинально так, ничего не скажешь. И впору действительно заподозрить наличие проклятья на этой чёртовой должности, если мой первый день в ней ознаменовался такими вот неприятностями!
Пять трупов. Не один, не два, а пять. Ладно, возможно всего четыре, если не брать в расчёт моё ожившее недоразумение, запертое дома с таким обиженным выражением лица, что я подумываю после работы купить торт и идти мириться! Но даже если не ровно пять, а на одного меньше, сильно это ничего не меняет.
Ах да, ещё три учётных. Итого семь. Семь за две недели нового года, что непрозрачно намекает на раздутую вседозволенность крысы, высунувшей из норы не только нос, но и добрую половину своего тела.
Цинично усмехнулась, продолжая на автомате выполнять все необходимые действия, работая в четыре руки с Захарычем. Шеф хоть и не работал с трупами напрямую, но сноровки не растерял. И судя по отсутствующему взгляду, его размышления тоже были далеки от наших непосредственных обязанностей.
И что-то мне подсказывает, думали мы с ним в одном направлении…
Морг — это ведь не только ценный мех, но и много действительно интересных возможностей. Для тех, у кого нет ни совести, ни морали, ни хоть чего-то человеческого в душе. Подпольная продажа органов? «Утеря» ненужных трупов? Левые операции прямо в морге?
Почему нет, собственно? Платите и получите, платите и получите, господа. Только вот что делать, если вы — честный патологоанатом, а в вашем морге творится такое непотребство? И это самое непотребство невозможно доказать ничем, кроме косвенных подозрений, собственных побоев и опять-таки собственных же домыслов и подозрений?
Тихо вздохнула, качнув головой в такт собственным мыслям. Тут прямо как в том анекдоте. Все всё знают, все всё видят, доказать ничего не могут. А ещё, если уж мыслить совсем глобально, тут может творится любое непотребство. Начиная от подарочков в животах жмуриков, заканчивая образованием этих самых жмуриков посреди прозекторской путём пускания пули в лоб.
И вот это действительно страшно.
Где-то что-то упало, с глухим звоном и громким стоном. Рука дрогнула, лишь чудом не полоснув скальпелем по моему же запястью. Аккуратно положив инструмент в лоток, оглянулась, пытаясь понять, откуда такие странные звуки и что это за источник, который так и жаждет познакомиться со злой мной.
— Мда, — задумчиво протянул Захарыч, оторвавшись от работы на минуту, что бы оценить валяющегося посреди зала тело и тут же вернув всё своё внимание бедной старушке, волей судьбы попавшей на наш стол. — Слабые нынче терапевты, слабые… Как же они экзамен-то сдавали, мне любопытно?
— А как у нас некоторых санитаров принимают? — вернула начальнику вопрос, стягивая перчатки и деликатно интересуясь. — Ну что, откачаем болезного или лучше не будем?
— Ну почему? Что ж вы так радикально-то, дорогая моя? — Ивар Захарович картинно всплеснул руками, отступая от стола. — На первый взгляд бабуля закончила свой жизненный путь вполне законным путём, в следствии банальнейшей остановки сердца. Если молодой человек не вкатал ей ударную дозу сердечного препарату, то он тут таки совсем не причём. Жизнь всё сделала за нас, как говорится. Нет, гистология ещё себя покажет… Но судя по назначениям действительно, ничего фатального! Как пела великая Аллегрова «Ну и что же тут криминального?!»!
К сожалению, именно в этот момент несчастный терапевт решил прийти в себя. И услышав насквозь фальшивое пенисе с непередаваемым одесским акцентов, да разобрав, о чём собственно поют, не придумал ничего лучше, чем обратно в обморок уйти. Видимо с его точки зрения, в бессознательном состоянии будет лучше.
Нет, в чём-то он прав. Нас же не видно и не слышно, а значит нервы целее будут. Но вот как показывает практика, если в морге чьё-то тело дольше пяти минут не подаёт признаков активной жизнедеятельности, то это либо труп, либо товарищ Харина спать изволит. И что-то я не замечаю семейного сходства с возлежащим на полу юношей…
Да и пол, не тот, что кафельный, явно не подходит к метрикам, выданным в роддоме.
— Ивар Захарович! — укоризненно протянула, пытаясь удержать от желания банально попинать несчастного, дабы привести его в чувства. Поднять его для меня нынче непосильное дело, а звать санитаров только устроить бедолаге весёлую жизнь в ближайшие несколько месяцев.
Слухи они такие, да. А слухи среди медиков это вообще поразительные в своей скорости распространения совершенно неправдоподобные афоризмы, метафоры и сравнения.
— Ой, Женечка, да что с ним будет-то? — шеф отмахнулся, стягивая рабочий фартук и деланно пожимая плечами. — Оставь там, иди лучше, помоги закончить процедуру инвентаризации чужих внутренних органов!
— Шеф, я, конечно, вас люблю, но пол у нас кафельный. И лечить юного терапевта средствами, привычными прожжённому патологоанатому как-то не с руки, — мой укоризненный взгляд особого эффекта не возымел, пришлось давить на привычную еврейскую скупость, давно и прочно возведённую любимым начальством в непревзойдённое искусство. — И потом, спирт казённый. И расходовать их на всяких там…
— Ох, Женечка, таки наше тесное общение влияет на вас совершенно тлетворнейшим образом, — притворно опечалился Ивар Захарович, всё же соизволив обратить своё высочайшее внимание на несчастного новоиспечённого врача.
Уж не знаю, чем тот так надоел своим старшим товарищам, но явно очень старался. Раз его засунули в морг в первую же неделю работы. Обычно, такую встряску для неподготовленного разума оставляют на самый крайний случай.
— Не мы такие, Ивар Захарович, — вздохнула, вновь уделяя своё внимание бедной старушке. — Жизнь такая!
Краем глаза заметила, что обычно жизнерадостно выглядевший и заряжавший своим позитивом остальных Блюменкранц выглядит непривычно старым, осунувшимся и бледным. Увы, я могла его понять, но пока что ничем не могла помочь. Мало того, я всерьёз начинала задумываться о том, кто бы мне помог во всей этой пренеприятнейшей ситуации!
Господи, да лучше бы ревизор приехал! Там хоть схема давно опробована, отработана и доведена до совершенства! А тут пока что только поле из граблей и конца этому самому полю что-то не наблюдается!
Чертыхнувшись себе под нос, закончила вскрытие и, переодевшись, устало устроилась за своим столом, с тоской подумав о горячем чае, приятной и душевной компании… И никаких трупов, окромя одного единственного и благополучно ожившего на пару километров вокруг!
— Мечтать не вредно, вредно не мечтать… — задумчиво пропела песенку времён девяностых, выстукивая непонятный ритм кончиком карандаша по одной из многочисленных папок.
Этого добра на моём столе хватало с лихвой. И если всё пойдёт такими же семимильными шагами, то есть вполне конкретный шанс оказаться заваленной бумагами по самую макушку. Если я доживу до этого «светлого» момента, блин…
Рука машинально потянулась к переносице, но остановившись на полдороге, я вздохнула и провела пальцами по волосам. Перспективы, в связи с сегодняшними известиями, открывались ну просто шикарнейшие.
«Крыса» в морге не так уж страшно, как бы цинично это не звучало. В конце концов, в этой стране воровали, воруют и будут воровать, дайте только повод, а возможности найдутся!
Проблема в другом. «Крыса» не просто покусилась на парочку тел или кто-то случайно недосчитался нескольких органов, нет. «Крыса» тырит систематически. И это были данные только за две недели нового года. А что было в прошлом?
Путём нехитрых арифметических подсчётов получается: двенадцать месяцев, четыре недели в каждом, в среднем семь трупов за две недели. Итого, четырнадцать в месяц, умножаем на год и… Около двухсот пропавших тел. Внушает? Ещё как внушает!
И пугает тем, насколько ж надо быть уверенным в собственной безнаказанности, что бы так тырить-то! Ведь если человек чувствуют себя настолько свободным…
Я даже думать не хочу, кто у него в покровителях водится. Я, конечно, девочка не пугливая, но даже у меня мороз по коже идёт. И возникает острое желание забиться под ближайший плинтус и не отсвечивать своей побитой моськой ближайшие несколько лет. Пусть воруют, занимают должность зама, преобразуют морг в нелегальную клинику по пересадке органов…
Да хоть наших же санитаров препарируют, не жалко! Благо добра такого не сложно найти по биржам труда и по объявлению! Лишь бы меня не трогали, как говорится! Лишь бы…
— Твою мать, Харина, ну кого ты обманываешь? — устало и зло выдохнула, подавив желание приложиться лбом об казённую поверхность. Откинувшись на спинку стула, крутанулась на скрипучем предмете мебели вокруг своей оси, игнорируя подступающую к горлу тошноту. — Под плинтусом, ага… А любимый морг на разграбление врагу? Прям спешишь и тапочки теряешь, прям спешишь и тапочки теряешь…
— Краса моя ненаглядная, да ты никак откосить от рандеву нашего жаждешь? — этот мягкий, добродушный, полный бархатных ноток голос с грубоватой хрипотцой и ядрёной насмешкой прошёлся вдоль позвоночника куском наждачной бумаги. — И даже до мозгоправа снизойдёшь? Я поражён в самое сердце…
— Оно у тебя отсутствует за ненадобностью, — брякнула я не раздумывая и только тогда повернулась лицом к входу в зал, незаметно для себя расплывшись в довольной улыбке от которой (в буквальном смысле, если что) болело лицо. — Саныч, каким ветром да в наш Некромикон?