Я поморщился.
Зачем он так?
А потом случайно увидел своё отражение в луже…
Мать моя женщина! А ведь в автобусе ребёнок.
— Я тоже это почувствовал, — оказывается, за моей спиной стоял чудо-отрок. Натянув капюшон кенгурушки почти до подбородка, в ранних сумерках он напоминал монаха-капуцина с старинной литографии. — Там, в городе. Кто-то бросил перед автобусом такую же штуку. Поэтому они, грешные, и полезли. Мы просто не заметили, как что-то упало — его могли швырнуть из любого окна…
— Любопытно, — Алекс пошевелил носком ботинка пепел быстро остывающего костерка. — Это сделали специально для нас, зная, так сказать, особенность моего напарника. Или же кто-то просто развлекался?
— Учитывая обстоятельства, скорее, первое, — откликнулся Гоплит. — Не хотелось бы каркать, но это — ещё даже не цветочки.
После уничтожения гри-гри мне сделалось гораздо легче.
Но сейчас, потоптавшись немного в стылой грязи, под муторным ледяным дождиком, я вдруг понял, что облегчение это было временным.
И когда я, для лучшего обзора, сделал несколько шагов в сторону и оглядел кладбище…
Я ощущал их, как тоненький свист. Я слышал их, как чёрные столбы света. Я видел их, как плотные скопления чужеродной силы, которую поместили сюда специально для меня.
Я должен их собрать — все, до единого. И тогда, наверное, смогу обрести покой…
— Дыши, Сашхен, — Алекс, взяв меня за плечи, отвернул от кладбища и заставил посмотреть себе в глаза. — Дыши, мерзавец.
Это меня отрезвило.
Я понял, что щелкаю челюстями в каких-то сантиметрах от его горла, ещё миг — и будет уже поздно, я вопьюсь в шею Алекса и тогда меня уже будет не оттащить.
Медленно, словно принадлежит чужому, моя рука поползла за пазуху. Нащупала там серебряную ладанку на освященном гайтане, вытащила её на свет Божий и вставила мне в зубы.
Слёзы хлынули сразу, смывая грязь, очищая душу от настойчивого зова гри-гри.
Закусив ладанку, чувствуя нестерпимое жжение в губах, на языке, в глотке, я втягивал носом ставший вдруг горячим воздух и смотрел, не отрываясь, в глаза Алекса.
— Уходи отсюда, кадет, — он толкнул меня. Сильно. — Пока эта дрянь здесь, мы не сможем тебя защитить. Беги в город, подожди нас где-нибудь там.
— Но… Как же вы…
Губы онемели. Язык едва ворочался, отравленный серебром мозг не хотел функционировать.
— Ваш наставник прав, Сашхен, — рядом с шефом возник Гоплит. — Вы должны нам помочь — тем, что отойдёте на безопасное расстояние и не будете мешать. А мы постараемся как можно быстрее собрать все амулеты и сжечь их, — чуть повернувшись, он обвёл взглядом разрытые могилы — буквально над КАЖДОЙ пламенел чёрный огонь гри-гри.
Молча отвернувшись, я зашагал к воротам кладбища. Ноги увязали в размокшей грязи, по плечам колотил ледяной дождь…
Ботинки будут испорчены безнадёжно, — с грустью подумал я.
И тут же обрадовался: на расстоянии гри-гри действует не так сильно — раз я могу думать о таких пустяках, как испорченные ботинки.
Сзади раздались лёгкие шаги, а потом в мою ладонь, как доверчивый тёплый зверёк, скользнула маленькая детская рука…
Не поверите, но меня захлестнула такая волна нежности, что на глазах опять выступили слёзы.
В следующий миг, правда, руку эту пришлось отпустить.
— Ты с ума сошла! — я кричал.
Настолько непреодолимым, диким, был страх того, что я мог сотворить…
— Сам дурак, — ответствовала Маша, делая шаг ко мне. — Куда это ты собрался?
Её голос сбил с меня ярость, словно та была ветхим колючим мешком.
Она же ничего не знает.
Пока мы разбирались с гри-гри, Маша сидела в Аурусе, под бдительным оком Рамзеса, и для неё мой уход выглядит так: мы с Алексом из-за чего-то поругались, и я решил всех бросить.
Господи.
— Машенька, послушай меня…
— Нет, это ты послушай, — выражением лица, тоном голоса, или тем, как упёрла маленькие кулачки в бока, сейчас она до боли напоминала Антигону. — Я тебя одного не отпущу. Понял? Это не обсуждается.
Эффект был несколько подпорчен, когда шапка опять сползла ей на нос, но Маша так залихватски сбила её на макушку, что я невольно улыбнулся.
— Рядом со мной опасно, — попытался я ещё раз. — Понимаешь, я…
Ну не хотелось мне объяснять девочке, что такое — ЖАЖДА. Просто язык не поворачивался — это как говорить с ребёнком о сексе. Или об извращениях.
— Везде опасно, — подойдя вплотную, Маша крепко взяла меня за руку. — Но рядом с тобой — гораздо меньше. Так что пошли. Проветрим тебя чуток.
Я сглотнул.
Именно так бы сказала Антигона в данной ситуации… Я посмотрел Маше в глаза. Та ответила честным лучистым взглядом, а потом громко шмыгнула носом.
— Холодно здесь, как в холодильнике. Пойдём мороженого найдём, что-ли…
Сзади раздался мощный топот и нас с ног до головы обдало брызгами грязи.
Ну конечно. И как я сам об этом не подумал?..
Рамзес пристроился к Маше с другой стороны, и чуть помахивая белым кончиком хвоста, независимо потрусил рядом.
Я оглянулся.
Валид, отец Прохор и Гоплит ходили по полю, время от времени нагибаясь и подбирая что-то с земли.
Алекс стоял прямо. В своей любимой позе: вполоборота, одна рука вдоль тела, другая спрятана за спину.
В той руке, что висела свободно, был револьвер.
Не знаю, кого он им хотел напугать — разве что, ворон…
Что мне, что ходячим мертвецам револьверные пули — как горох.
Сначала я хотел просто отойти подальше и отсидеться в близлежащей роще.
Но каким-то непостижимым образом, присутствие девочки с собакой придало мне сил, уверенности в себе.
Почему-то казалось, что в их присутствии ничего плохого случиться просто не может.
А если ты перестанешь себя контролировать, кадет, Рамзес перегрызёт тебе глотку. Легко.
Я вздрогнул.
Казалось, такая циничная мысль просто не может исходить от Алекса. Но тем не менее, это было так: мне она не принадлежала, но была у меня в голове. Значит, это всё-таки шеф.
Порыв ветра, бросив в лицо горсть замерзшей ледяной крошки, отрезвил, привёл в чувство.
Я посмотрел на Машу.
Девочка и не думала отпускать мою руку, гордо вышагивая по грязи в своих ярко-красных сапожках.
— Ты уверена, что хочешь именно мороженого? — спросил я.
— В кафе должно быть тепло, — резонно заметила девочка. — А когда тепло, то можно и мороженого.
Цель — не хуже любой другой, — решил я и мы пошли.
Город был близко, частный сектор начинался прямо за кладбищем. Вероятно, когда-то погост был расположен довольно далеко, но окрестности Любани облюбовали дачники — увязая в грязи по щиколотку, я догадывался, почему.
Чернозём. Жирный, тяжелый… Помидоры и прочая морковка наверное, так и прут, никаких удобрений не надо.
Отец на старости лет любил повозиться в огороде. Последние годы вообще перебрался на дачу.
И когда я уезжал из города — даже не приехал, чтобы попрощаться. Так он выражал протест против моего решения пойти в армию…
Ступив на растресканный асфальт улицы, Рамзес коротко рыкнул: вдали, у фонарного столба, маялся одинокий мертвец.
Маша, тихо вскрикнув, остановилась. Ладошка в моей руке сделалась горячей и потной.
— Не бойся, — тихо сказал я. — Ему сейчас не до нас.
По мере уничтожения гри-гри мертвецы должны падать — там, где их застигнет разрушение заклинания.
Вероятно, каким-то образом они чуют скорое обретение покоя, и ждут его, как последнего благословения…
…Страшный суд.
— Что? — я не сразу уловил, о чём она говорит.
— Я читала в одной книжке, — продолжила Маша с того места, на котором остановилась. — Когда будет Абокралипсис…
— Апокалипсис.
— Ну да, я и говорю: Абокралипсис. Так вот, когда он будет, тогда восстанут все люди, которые умерли до этого, за все, за все времена. Представляешь, какая это уйма народу? ЯБЛОКУ негде будет упасть. Боюсь, они все даже на ЗЕМЛЕ не поместятся.
Я вздохнул.
— Знаешь, не всё, что написано в Библии, нужно воспринимать буквально.
— Я что хочу сказать: а КТО их тогда всех успокаивать будет?
Пришлось взять паузу, чтобы разобраться в детской логике. И всё равно я ничего не понял.
— Объясни, пожалуйста, что ты имеешь в виду?
Ребёнок устало закатил глаза.
— Ну вот смотри, Сашхен… Вот тут, эти бедные мертвецы… лежали себе, лежали… Их же поэтому и называют: ПОКОЙНИКИ. Потому что они ПОКОЯТСЯ с МИРОМ. А кто-то их разбудил. Так и на страшном суде: когда все проснутся, кто им бошки порасшибает? Ведь все будут мёртвые, и будут ходить вот так, и ничего не делать, а только гнить, и кто тогда их всех обратно уложит? Непорядок.
Рука сама потянулась почесать в затылке…
Библию я помнил плохо.
Кажется, на Страшном Суде как раз должны взвешивать все дела и отделять плохих от хороших — то бишь, зёрна от плевел. Но какой в этом смысл, если и так все умерли — непонятно.
Я ошибался: улица в Любани была не одна. Их было целых две. Обе шли параллельно основной трассе, и кроме магазинчиков, заправок и столовок для дальнобойщиков, на них ничего не было.
Впрочем, даже без нашествия мертвецов город производил не лучшее впечатление: здания ветхие, вывески разбиты, фонари не горят. Витрины могли похвастаться разве что, комками пыли и трупиками летних мух.
Город кормился с трассы, — подумал я. Но после того, как рядом построили скоростную магистраль, здесь всё хиреет, приходит в упадок.
Любопытно: как они узнали, что мы поедем именно здесь, по старой дороге, а не по платной?
Говоря «они» я имею в виду некую абстрактную злую силу, призванную помешать нам добраться до…
А ведь Алекс так и не успел сообщить, куда мы, собственно, едем. Уж точно не в Мурманск, и на том спасибо.