Маша говорила, а они падали, исчезали в пропасти, одна за другой, пока не осталась всего одна…
Шеф, это не просто подстава! Это ритуал.
Что ты несёшь, мон шер ами?
Руна «ПАЧАД», шеф! Вы сами показывали мне её, ну вспомните. В той древней книге… Её ещё называют «ГЕВУРА».
То есть, СТРАХ.
Да, шеф. Страх. Кто-то хочет пропитать им весь стадион, и когда сверхсущества…
Особенно, двусущие.
Особенно, хищники.
Почувствуют страх…
Я сорвался с места. Маша телепалась позади, как фантик на ниточке, её маленькие ножки не успевали за моими гигантскими прыжками, и тогда я подхватил её подмышку, мысленно извинившись, но девочка лишь ойкнула от неожиданности, и всё.
А ритм уже летел над трибунами, как ударная волна.
Отражаясь от любой плоской поверхности, он вибрировал и множился. В нём слышался грохот громадных африканских барабанов, и дробная россыпь барабанчиков-бонго, и торжественный гул больших литавров, и сухое стаккато бубнов, и тонкий, пронзительный звон тарелок…
Если б не обстоятельства, если б я не знал, к чему это может привести — и обязательно приведёт — я бы даже послушал. С удовольствием.
Нет, это правда звучало КРУТО.
За то время, что мы не виделись, Шаман прокачался. То, что я слышал ранее, через запись, и в подмётки не годилось тому, каким был его ритм сейчас.
Возможно, отличие было в том, что здесь звук был НАСТОЯЩИМ. Не запись, не произведение электроники. Шаман притащил на стадион живые барабаны. И стучал он, как бог.
А уж поверьте: ударников я на своём веку повидал достаточно.
И самое главное: та волна, которую я почувствовал в комнате охранников, вплеталась в барабанный ритм, словно раскалённая красная нить. Она заполняла пространство, извивалась над головами существ, кажется, даже пронзала их насквозь, как невидимая но очень болезненная стрела — те, с кем это случалось, хватались за головы и пытались зажать уши.
И вот один такой человек — с виду в нём не было ничего необычного, кроме излишне тёплого для такой погоды шарфа — упал под ноги соседей. И задёргался. Из-под пальцев, зажимающих уши, потекла кровь.
Существа вокруг вскочили и бросились врассыпную — словно упавший был источником неумолимой и стремительной заразы.
Они толкались, лезли по головам, грубо наступая на всё ещё сидящих и не понимающих, что происходит…
В центре стадиона собралась небольшая группа людей. Я узнал Гоплита, Владимира… Алекса с ними не было.
Докладчик занимал небольшую трибуну, в него целился двойной ряд микрофонов.
Что характерно: СЕЙЧАС из динамиков лился тот же самый ритм. Докладчик даже не пытался что-то говорить, он растерянно глядел по сторонам, на тех, кто стоял рядом… А потом, совершенно внезапно, выставил когти и бросился на того, кто стоял ближе всех.
Приличный костюм на нём треснул по швам, и когда он повернулся к нам спиной, оказалось, что из прорехи в брюках торчит длинный тигриный хвост…
Нападение докладчика послужило спусковым крючком.
Трибуны словно взорвались — все, кто мог вскочить, вскочили и бросились друг на друга.
Стадион превратился в многоголовое, клыкасто-когтистое чудовище, гекатонхейра, тысячерукого первенца Неба и Земли…
Меня толкнули в спину, и сразу — в бок.
Я полетел на пол, по мне пробежались, на ходу рванув лодыжку зубами, я попытался подняться, с ужасом понимая, что где-то здесь, рядом со мной — маленькая девочка.
— МАША!
В свалке, в всеобщем рёве, в грохоте барабанов, голос мой утонул без следа.
А ритм всё нарастал.
Он становился громче, гуще, быстрее — у меня поджилки дёргались в такт этому ритму, но пуститься мне хотелось вовсе не в пляс.
Челюсть раздирало от желания кого-нибудь укусить.
— МАША!..
Лихорадочно пытаясь отыскать ребёнка взглядом, я вертелся, как пескарь на сковородке — безрезультатно.
Неужели… Неужели её затоптали?
Смели первой же волной паники, пока я стоял, и как олень, хлопал ушами?..
Ни стона, ни визга, ни всхлипа…
Ритм чертовски мешал думать. Он заполнял голову, как манная каша — липкая и холодная, с вкусом и запахом крови.
Держась за какой-то столбик, я кое-как поднялся на ноги и огляделся. Ограждение сломали, как запруду из спичек, и держался я как раз за столбик, оставшийся от металлической ограды.
Народ хлынул на поле — там было гораздо просторнее, чем на трибунах — для того, чтобы закатить полномасштабную бойню.
Напрягшись, собрав все силы, я выдохнул мудру.
Она поднялась над толпой, повисла, вращаясь в воздухе… Там, где она была — драка прекратилась.
Люди поднимались с травы, глядя друг на друга настороженно и недоверчиво… А потом снова бросались на ближайшего соседа — оскалившись, потеряв человеческий облик.
В центре поля стоял Владимир. Подняв молот к небу, он что-то выкрикивал, громовое, ритмичное…
Но слова его тонули в общем хаосе, не в силах перекрыть грохот барабанов и вой обезумевших существ.
Потом я вдруг, как на экране, увидел шефа. Алекс взбежал по ступеням почти на самый верх, под решетчатую, сваренную из стальных балок крышу, и что-то делал там руками, словно вязал невидимые снопы из воздуха, и говорил, говорил… Звука я не слышал.
Но существа рядом с ним прекращали борьбу и падали без сил обратно на сиденья…
А через минуту вскакивали, и выставив когти, бросались в атаку.
Это капец.
Это, мать его, абсолютный капец.
Как только люди снаружи узнают, что здесь происходит — зальют весь стадион вакциной от бешенства, по самую крышу.
А потом возьмутся за огнемёты.
И мы ничего не сможем сделать.
Я увидел Гоплита. Он всё ещё походил на гуманоида, но с удлинившимся черепом, равнодушными узкими глазами, с провалом вместо носа и чешуей вместо кожи, он отпихивал от себя особо ретивых нападающих, пробираясь зачем-то к подиуму с микрофонами.
Зачем?.. — я удивился. — Он что, собирается увещевать высокое собрание ВСЛУХ? Пожурит их за плохое поведение и все тут же, не сходя с места, успокоятся и пообещают хорошо себя вести?
А потом я увидел рядом с Гоплитом красный всполох…
Несмотря на тёплую погоду, Маша ни за что не захотела расстаться с своими красными сапожками.
Куртка у неё тоже была красная, с капюшоном и Микки-Маусом на спине.
Девочка была там, на поле.
Гоплит вёл её к микрофонам — расчищал дорогу, оберегал от ударов, своим телом закрывал от рогов, когтей и клыков.
Подсадив Машу на помост, он застыл перед ним, выставив руки. И показалось, ПОКАЗАЛОСЬ, что в руках этих, с узловатыми пальцами, с чёрными мощными когтями, он сжимает тяжелое римское копьё.
Половина микрофонов была повалена и растоптана. Но отыскав один целый, Маша подула в него, и извлекла тонкий свистящий звук.
А потом запела.
Глава 26
Спи моя радость усни,
Глазки скорее сомкни
Птички уснули в пруду
Рыбки заснули в саду…
Меня разобрал нервный смех.
Настолько нелепыми, неуместными казались слова детской песенки здесь и сейчас, на этом стадионе, во время кровавой бойни.
К тому же, Маша совершенно не умела петь — у неё не было слуха.
Но микрофон работал и детский высокий голос разносился над стадионом.
Маша не пыталась перекричать барабаны. Её голос звучал контрапунктом, совершенно в другой тональности — и потому не терялся, а выделялся на фоне басовитого грохота.
И сначала ничего не происходило. Никто не поднял головы, никто не повёл даже ухом, и я махнул рукой: если не получилось у таких титанов, как Владимир и Алекс…
А потом на помост, к Маше, запрыгнул Чумарь.
Голый по-пояс, как всегда во время выступлений, он присоединил свой козлетон к Машиному мышиному писку.
Месяц в окошко глядит… — выводил рэпер.
В отличие от Маши, нот он не путал, но согласитесь: татуированный мужик, вдохновенно поющий детскую колыбельную — это что-то.
И оно подействовало.
В прямом смысле: делегаты не просто успокаивались и прекращали отрывать друг другу уши и откусывать лапы.
Они ложились на травку, сворачивались клубочками и… засыпали.
Рядом со мной мирно прикорнули вервольф и леший. Волчонок вкусно почмокивал во сне, а леший счастливо шелестел веточками — им снилось что-то хорошее.
Чуть дальше вытянулся лугару — я узнал его по относительно человеческим чертам лица вкупе с острыми, покрытыми мехом ушами.
Некто с огромными глазами совы вспрыгнул на уцелевшую часть ограждения и сунул голову под крыло.
Спал громадный белый тигр. Похрапывала в унисон медвежья семейка. Ведьма привалилась к пушистому боку лиса, её огненная грива гармонично слилась с рыжим хвостом…
Через пять минут поле походило на игровую комнату детского сада в сонный час. И только воспитатель — Гоплит — ходил меж спящих и заботливо поправлял одеяльца.
Так это выглядело со стороны: он наклонялся, проводил руками над телом, что-то шептал…
Через секунду я понял, что происходит: он занимался целительством.
Побоище для многих не прошло даром — несколько тел так и остались лежать неподвижно, было видно, что им не поможет ни песня, ни то, что творил старый ящер. Но остальные ведь могли истечь кровью — ибо спали недобудимо.
Маша с Чумарём допели колыбельную до конца и взявшись за руки, соскочили с помоста в траву.
Только сейчас я заметил, что барабаны стихли.
В какой момент это произошло — не берусь сказать. Но над стадионом повисла тишина. Но не мёртвая, а живая: то и дело она прерывалась коротким лаем, взвизгами и могучим, перекрывающим всё остальное, храпом.
Без сил упал я в ближайшее пластиковое кресло. Веки слипались, в голове — пусто, как в весеннем погребе, тело налилось приятной тяжестью, расслабляясь, принимая отдых, как награду. Я вытянул ноги, пытаясь устроиться на жестком сиденье как можно удобнее…