И все. Ни звука. Живая масса хранила безмолвие.
— О Господи, — прошептал Мельник. — Что же здесь происходит?
Вслед за рабочими мимо контейнеров прошел Алберт Ли в компании двух молодых людей. И Мельник едва узнал экстрасенса. Ли был одет точно так же, как и рабочие, — в клеенчатый фартук. Его наряд дополнял синий берет.
А вот это скорее всего Мирза Батыев, определился Павел, вглядываясь в темное, плоское как блин лицо одного из спутников экстрасенса, обрамленное сальными, спутанными волосами. Главный специалист по собакам.
Журналист услышал, как в ангаре номер два открылась дверь. Несколько секунд тишины — и дверь закрылась.
Он не знал, что будет происходить дальше, но волосы у корней волос неприятно зашевелились. Дыхание участилось, сердце заработало быстрей. И когда через толщу стены до него донесся жуткий вопль, он не вздрогнул и не побледнел, потому что уже был готов к этому, но лицо приобрело пепельный оттенок.
Изнывающий от нетерпения человек, одетый в клеенчатый фартук и берет, дал указание, и на стол в небольшой лаборатории, больше похожей на камеру пыток, легла первая за сегодняшний день жертва. Человек сверился с записями в тетради и попросил у помощника клещи. Смуглолицый помощник с круглым плоским лицом и глазами-маслинами с готовностью вынул из тигля раскаленные клещи.
Щелкнул рубильник, энергетическая установка с широким раструбом слегка завибрировала. Огненные клещи сомкнулись на висках собаки; но не спешили сомкнуться. Лишь после истошного воя погибающего животного, который длился около минуты, человек в клеенчатом фартуке сильно сдавил клещи. Вой собаки сорвался на тонкий визг, и она умерла.
Но смерть ее была видимой. От первых ощущений боли до самой смерти проходит двадцать секунд. Сгорают нервные окончания, перестают выполнять свои функции, боль прекращается, но не ранее, чем через десять секунд. И в этот промежуток времени боль непереносима, непередаваема. И сознание еще не умерло, оно знает, что происходит с телом, и кричит вместе с ним.
Следующая жертва~
Человек лишь несколько секунд подержал раскаленные щипцы на ее висках, прежде чем убить ее.
Для кошек был приспособлен стол с миниатюрным загоном. Человек с глазами-маслинами держал в руках отполированный прут из нержавеющей стали и наносил им удары по хрупким телам. Время от времени он отирал с плоского лица капли брызжущей на него крови.
Многие ученые-биологи считают, что животное в момент приближения смерти не догадывается о ней, оно не знает, что скоро умрет или уже умирает. Человек в клеенчатом халате с уверенностью мог доказать обратное. Животные даже очень хорошо представляют себе, что такое смерть. Широко открытыми от боли и неотвратимости судьбы глазами смотрели они на свих истязателей. И прощались с жизнью, посылая в надвигающуюся пустоту предсмертный крик, которым проклинали людей — и этих, что сейчас добивали их железными прутьями, и всех остальных, живущих на этой Земле, которую они сейчас покидают навсегда.
Очередное искалеченное тело полетело в черный пластиковый мешок.
Следующая жертва~
Еще одна.
Прибор под мерное жужжание весело перемигивался лампами-индикаторами.
Мучительный вой животного был ужасен и долог. Неимоверно долог. Он, на высокой звенящей ноте, обвинял, казалось, небеса, просил быстрее пресечь страдания.
Мельник опустился на траву и зажал уши. Он долго не разнимал рук, слушая пронзительный визг собственных мыслей. Впрочем, это были даже не мысли, в мозгу повторялась единственная фраза — Главный специалист по собакам. Потом немного ослабил руки, но тут же прижал: собака продолжала кричать. А может, это была уже вторая? Или третья? Или двадцать пятая?
Как в тумане Мельник увидел рабочих, они принесли к контейнерам черный пластиковый мешок. Они приходили и уходили еще трижды. Потом свет в проходе загородила грузовая машина с гидравлическими захватами-подъемниками — точные копии таких собирают по городу мусор. Водитель привел в рабочее состояние гидравлическую систему, и первый контейнер в три плавных приема опорожнился. Вобрав в себя весь страшный груз, машина, дыхнув из выхлопной трубы черными газами, исчезла из поля зрения журналиста.
Рабочие вынесли еще один мешок и покатили тележку к третьему ангару.
«Что тут происходит?~ Наверное, я схожу с ума».
Рабочие повезли новую партию жертв во второй ангар.
Когда за ними захлопнулась дверь, журналист резко поднялся на ноги. Он не думал о последствиях. Ухватившись руками за сук, он подтянулся и, помогая себе ногами, влез на ветку. Три шага — и он уже за забором. Людей он не боялся, его тревожили только собаки — живые доберманы и~ мертвые дворняги.
Кроссовки мягко спружинили, и Павел, затаив дыхание, пошел к черному мешку. Слева, за стенами второго ангара, вновь раздались душераздирающие вопли. Мельник на секунду остановился и снова продолжил свой путь.
В ноздри неожиданно ударил запах паленой шерсти. Павел поднял голову. Над ангаром вилась черная струйка дыма. К запаху паленой шерсти примешался сладковато-елейный дух какой-то пряности.
Павел глубоко втянул ноздрями воздух. Отдаленно это напоминало корицу, перетертую с сахаром: такой же тягучий и приторный запах.
Он продолжил движение. Половина пути уже пройдена, осталось пятнадцать-двадцать шагов.
Где-то совсем рядом залаяла собака — звонко и игриво, ей вторила другая. Мельник вжался в алюминиевую стену ангара, спина сразу взмокла, колени предательски задрожали.
Поднимая пыль, вдоль ангаров промчалась беззаботная пара доберманов. Их совсем не волновало, что происходило всего в нескольких метрах от них. Они резвились, радуясь простору и сытой пище.
«Нет, не может быть, чтобы их это не волновало. Просто они привыкли. Наверное, поначалу они выли, задрав морды, оплакивая погибших сородичей. Потом смирились. Дальше — успокоились. Они работают, служат людям, а люди — их хозяева и их боги — работают в свою очередь. Значит, у них общая работа. Нет, они не привыкли. Так надо — вот усыпляющее определение их ничтожного интеллекта, бестолкового придатка их инстинктов».
Собаки снова пронеслись мимо, не замечая человека.
Мельник уже смелее ступал по бетонной дорожке, а приторный запах все сильнее бил в нос.
Павел, не помнил, конечно, как он сделал первые шаги в своей жизни, но, вероятно, они были такими же, как и сейчас: напряженными, осторожными. Неуверенность, наверное, отсутствовала — было стремление, по-настоящему первая радость и гордость: он шел сам.
Павел появился на свет на двадцать минут позже своего брата-близнеца Ильи. А пошел на два дня раньше. Мать рассказывала, что на лице Павла играла лукавая улыбка, когда он, скрестив ноги, неожиданно поднялся и сделал ей навстречу девять шагов. Она считала их, плача от счастья, прижав руки к груди. А он подошел к ней, опустился на пол и снова посмотрел. «Ну, как тебе это понравилось?» — говорили его глаза. Мать клялась потом, что будто бы на самом деле слышала эти слова.
Потом он забыл, что уже может ходить, забыл ровно на два дня. Когда первые шаги сделал Илья, Павел вспомнил о своем умении, и братья-близнецы, толкая друг друга и падая, неуклюже ходили по комнате~
Мельник сделал последний шаг.
Мешок не был завязан, его верхнюю часть скрутили, и пластик как бы зафиксировался в таком положении. Журналист выглянул за угол ангара.
Сторож у ворот задремал, склонив голову к плечу. Волосатая грудь мерно вздымалась. Павлу показалось, что он различил храп охранника. Но слышал он совсем другие звуки, которые опустошали его все больше и больше.
К машинам у «канадских» домиков не прибавилось ни одной другой: они будто бы и не двигались с места со вчерашнего дня. Журналист решил, что штат зверофермы невелик. Ему еще предстоит со всем этим разобраться. А сейчас в голову абсолютно ничего не шло, им овладела сумбурно возникшая цель — увидеть своими глазами неподдающиеся объяснению зверства Алберта Ли.
Павел медленно развернул мешок и еще раз оглянулся. Если собаки и пробегут мимо, они не обратят на него внимания.
Он отвернул края мешка и заглянул внутрь.
Желудок подступил к горлу, и журналиста вырвало. Он дергался, сомкнув зубы и пытаясь унять внутренний спазм, но рот очередной раз наполнялся горькой слизью, поливая останки собак и кошек с глубоко прогоревшими черепами.
Андрей Белуха только что вернулся из Климова. Время — 13.40. Бросив взгляд на машину Алберта Ли, он прошел в контору. Карл Хейфец, временно расположившийся в его кресле, неторопливо поднялся. Белуха подошел к горке, налил рюмку коньяку и кивнул Хейфецу на стул напротив. Сделав маленький глоток, он расстегнул верхние пуговицы рубашки и прикурил сигарету.
— Вчера мы неправильно повели себя с тем парнем, — заявил он. — Нужно было проследить за ним.
— Тебе удалось выяснить, кто он? — спросил Карл.
Белуха кивнул.
— Да. Это очень серьезно. Он — журналист, работает в «Вечерних новостях». То-то мне его лицо показалось знакомым. Но он умело изменил внешность, сбрил усы.
— Ты видел его раньше?
— Несколько раз, он ведет раздел криминальной хроники в вечерних новостях. Ты тоже должен был его видеть.
— Я не интересуюсь криминальной хроникой, — улыбнулся Хейфец, обнажив ряд крепких зубов.
Белуха ухмыльнулся.
— Да-да, я знаю, ты принимаешь все близко сердцу.
— Что будем делать, Андрей?
— Пока не выясним, что и насколько глубоко знает репортер, — ничего. Я имею в виду активные действия. А знает он, судя по его появлению здесь, не мало. Первое — это клиентура Алберта, вышел он на нее через свою бывшую жену. Второе: он ищет связь между лечебными сеансами и нашим предприятием. Еще вчера он знал достаточно, но вскоре узнает еще больше. Повторяю, это очень серьезно. Нужно выявить круг лиц, которые могут быть посвящены в это дело. — Белуха помолчал. — Дай-то бог, если он работает в одиночку.
— А его жена? — напомнил Хейфец. — Ведь через нее он вышел на Алберта?