Доктор Кейн долго смотрит на дверь, не отрываясь, словно пытается разгадать какую-то загадку. В руках он всё ещё сжимает планшет. Его анализирующий взгляд прикован к тому месту, где только что стоял Хосе. Потом он поворачивается ко мне. И, видимо, моя тоска и боль слишком очевидны, потому что он тут же показывает фальшивую, успокаивающую улыбку.
— Док, у меня нога отвалится?
Он хмурит брови.
— Что? Нет.
— Просто ты смотришь так, будто сейчас скажешь, что она гниет и скоро отвалится.
— Всё будет хорошо, — говорит он, кивая на мою ногу, зафиксированную и поднятую на пенопластовом блоке. — Мы туда жемчуг положили.
— Жемчуг? — я невольно усмехаюсь. — Тебе нравится жемчуг1? Не обижайся, но по тебе и не скажешь.
Доктор Кейн моргает, будто пытается понять иностранный язык. Затем выражение его лица меняется, и он сдавленно кашляет в кулак.
— Эм, жемчужины с антибиотиками. В твоей ноге.
— Уже легче. А то бы пришлось пересмотреть твои дипломы об образовании. Возможно, с помощью адвоката.
На щеках этого симпатичного доктора появляется очаровательный румянец. Он проводит рукой по своим идеальным волосам, и хотя большая часть из них возвращается на место, я испытываю странное удовлетворение, заметив несколько непослушных прядей, которые не хотят подчиняться.
— Не больно?
— Нормально, — вру я.
— Принимаешь обезболивающее?
— Не особо. Я в порядке.
— Спишь?
— Да.
— Ешь?
Я прослеживаю за взглядом доктора, который уставился на недоеденный сэндвич с индейкой, стоящий на прикроватной тумбочке.
— Эм… — мой желудок громко урчит, заполняя тишину. — Я бы не назвала это едой.
Доктор Кейн хмурится.
— Тебе нужно поддерживать силы. Правильное питание поможет твоему телу восстановиться и бороться с инфекцией.
— Ну, — говорю я, приподнимаясь на кровати, — ты можешь выписать меня отсюда, и я обещаю, что первым делом найду нормальную еду.
Он хмурится ещё сильнее и кладет планшет на тумбочку.
— Давай посмотрим, как заживает, — говорит он и берет латексные перчатки, подходя к моей кровати.
Он предупреждает меня обо всем, что собирается делать. Я сейчас сниму шину. Сейчас сниму повязку и посмотрю на рану. Его слова бесстрастны и профессиональны, но его руки теплые и нежные, когда он касается моей опухшей ноги. В его прикосновениях есть какая-то доброта, которая выходит за рамки формального отношения. Но он кажется другим человеком, не таким, каким был, когда я держала его за руку в машине скорой помощи. Словно тогда я видела его настоящего, а сейчас он спрятан за отполированной маской.
— Прости, что пришла в твою клинику, — тихо говорю я, вспоминая тот момент, когда мы познакомились. — Я просто хотела добраться до больницы.
— Почему ты не вызвала скорую? — спрашивает он, не отрывая взгляда от раны.
— Думала, так будет быстрее.
— Ты могла позвонить из клиники. Или попросить помощи у кого-нибудь по дороге, — доктор Кейн поворачивается, изучая мое лицо пронзительным взглядом. — Рядом никого не было, когда это случилось?
Я качаю головой.
— Где ты попала в аварию?
Паника пронзает меня насквозь, как удар тока. Я сглатываю и замираю.
— На проселочной дороге. Не знаю точно, где. Я здесь плохо ориентируюсь.
— Кто-нибудь видел? — спрашивает он, поглядывая на меня, пока ощупывает шов. Наверное, думает, что он невозмутим и ничего не выдает, но я замечаю, как слегка сужаются его глаза.
— Не думаю.
— А что насчет…
— Доктор Кейн, — говорит доктор, прерывая его вопрос, входя в палату. За ней медленно идет медсестра с тележкой медикаментов. — Я думала, у тебя смена в четверг. Какой приятный сюрприз.
— Доктор Чопра, — говорит он, вежливо кивая. Мне кажется, я замечаю мимолетный румянец на его щеках, когда он поворачивается к ней. В её глазах вспыхивает искорка. Видимо, не только я заметила этот легкий румянец. — Решил взять дополнительную смену.
— Как наша пациентка?
— Идет на поправку, — говорит он, и жестом указывает на мою ногу, когда доктор Чопра подходит, чтобы взглянуть на мой шов. Там всё опухло, и я вообще не хочу рассматривать. Они обсуждают анализы крови и лекарства, пока доктор Чопра изучает мою историю болезни на планшете. Доктор Кейн ещё раз надавливает на кожу вокруг шва и почти неохотно говорит доктору Чопре: — Кажется, всё стабильно.
— Отлично, — говорит она, просматривая записи на планшете, и отдает его обратно доктору Кейну. — Тогда, Роуз, завтра днем мы сможем тебя выписать. Сейчас медсестра Наоми поможет тебе принять душ и сделает перевязку.
Она уходит, мимолетно улыбнувшись, и доктор Кейн как будто приклеен к полу, словно он металлический опилок, который не может противостоять магнитному притяжению.
Его взгляд мечется между мной и медсестрой, а потом, наконец, останавливается на мне. — Меня завтра не будет, — говорит он, и я не знаю, что ответить. Тишина затягивается чуть дольше положенного. — Надеюсь, тебе скоро полегчает.
— Спасибо. За все. Правда.
Он отвечает коротким кивком, ещё секунду медлит, потом поворачивается и быстро уходит. Мы с Наоми смотрим на дверь, и я почти уверена, что он сейчас вернется и скажет то, что мучило его перед уходом. Но он не возвращается.
Наоми поворачивается ко мне и выдавливает слабую улыбку, убирая завиток темных волос за ухо.
— Давай помогу тебе сесть, — говорит она и поднимает спинку кровати. Воцаряется неловкая тишина, пока она помогает мне принять сидячее положение, и я чувствую её нерешительность.
— Всё в порядке? — спрашиваю я. Её рука дрожит.
— Да.
— Ты уверена…?
Ее взгляд мечется к двери и обратно ко мне. Её глаза настолько темные, что кажутся черными, но в них я вижу все оттенки страха и боли, как и у всех женщин, которые просят у меня помощи. Я уже знаю, что она сейчас скажет, когда наклоняется и шепчет:
— Я видела тебя в цирке. Ты же гадаешь на Таро, да?
Я киваю.
— Воробей, — это почти молитва. Звук надежды, который я научилась узнавать. Секретная связь, рожденная страданием, которое сильнее кровных уз.
Вспоминаю её лицо, это та женщину, что подходила к моей палатке, свернув двадцатку в кулаке. В моей крови взрывается химическая реакция. Все чувства обостряются: очертания предметов в комнате, звуки проходящих в коридоре, запахи дезинфекции и больницы. В глазах Наоми загорается искра, когда я тянусь за колодой, лежащей на прикроватном столике.
Перетасовываю карты.
— Если у тебя есть минутка, могу быстро погадать перед душем, — я нахожу нужную карту на ощупь, по порванным краям, по замятому уголку. Достаю ее. — Туз Кубков, — говорю я. — Это значит, что нужно слушать свой внутренний голос. Что он тебе говорит? Чего ты хочешь?
Надежда зажигается в глазах Наоми, и мое сердце начинает биться быстрее.
— Взлететь, — шепчет она.
Я улыбаюсь. Хоть дух Наоми изранен, он ещё не сломлен. Я вижу это по ответной улыбке.
Вытягиваю следующую карту. Не такая ожидаемая. Это не Смерть. И не Рыцарь Мечей. Не вестники хаоса. Это Звезда. Надежда на горизонте. Потому что за убийством всегда может быть жизнь. Всегда есть шанс на возрождение.
Наоми шепчет мне свои секреты. Рассказывает о мужчине. О том, кто её унижает. Издевается. Угрожает и причиняет боль. Контролирует. От которого ей не сбежать в одиночку. Она просит меня о помощи. И мое сердце сжимается от боли. Потому что я знаю, что могу помочь, даже если на это понадобится время.
Я машинально провожу большим пальцем по татуировке на запястье.
Может, меня бросили здесь, заперли в клетке. Может, мне и подрезали крылья. Но летать я всё ещё могу.
4 — ПРИНЦЕССА ПРЕРИЙ
РОУЗ
В кемпинге «Принцесса Прерий» почти пусто, когда такси высаживает меня на гравийной дорожке. Водитель терпеливо ждет, пока я с трудом вытаскиваю из машины алюминиевые костыли и кое-как вылезаю наружу. Здесь всего несколько автодомов. Видимо, не очень-то популярно разбивать лагерь на плоском, заросшем травой поле возле Хартфорда, с его-то населением в 3501 человек. Такси уезжает, и я остаюсь одна со звуком детских голосов с площадки. Все трое детей буравят меня взглядом, от которого становится не по себе. Скрип старых качелей, как грустная мелодия в этом забытом богом месте. Я останавливаюсь и вяло машу рукой. Все трое резко и синхронно прекращают качаться. В ответ не машут.
— Да уж… — шепчу я. — Это пиздец как странно.
Одна девочка наклоняет голову, словно прислушивается, хотя она никак не могла меня услышать с такого расстояния, и потом все трое начинают качаться одновременно.
— По крайней мере, теперь я знаю, как умру, — сглатываю внезапно подступивший к горлу ком и ковыляю по неровному гравию, чувствуя пульсацию в ноге. Мой автодом выделяется на фоне остальных. Старая Дороти может и разменяла третий десяток, но она чертовски хороша: хромированные бамперы, покраска на заказ — стая воробьев на фоне заката в розово-желтых тонах. Все свои деньги я вкладывала в Дороти. Она — мой дом на круглый год. Но сейчас, впервые в жизни, я мечтаю о чем-то более постоянном. О доме, который не может просто так взять и уехать.
— Да брось, это просто временные трудности. Скоро ты снова будешь колесить по стране, — шепчу я, перекрикивая стук костылей. — Ты и одна отлично справишься. Не будешь же ты бояться каких-то там детей-убийц. Ты же сильная и независимая женщина.
И я почти верю в это. До тех пор, пока не останавливаюсь у двери своего дома на колесах.
— Черт.
Здесь жарко, как в аду, и все, чего я хочу — это завалиться внутрь и, если честно, разрыдаться в подушку. Проблема в том, что я не знаю, как это сделать на костылях, ведь дверь находится в полуметре от земли и узкую внутреннюю лестницу. Я никогда не задумывалась о покупке нормальной складной лестницы. Зачем она мне?
Мои плечи опускаются. Я опираюсь всем весом на костыли, и мое тело протестует.