– Я не буду этого делать, – наконец произнесла Ситра, прерывая тишину, которая сопровождала их с того момента, когда они покинули конклав. – И они меня не заставят.
Фарадей не произнес ни звука, даже не посмотрел на Ситру, а потому Роуэн решился ответить за него:
– Заставят.
Наконец Фарадей посмотрел на них.
– Роуэн прав, – сказал он. – Они найдут нужную кнопочку, чтобы заставить вас танцевать, и вы не сможете отказаться, как бы ужасна ни была мелодия.
Ситра пнула пустое место напротив.
– Как они могут быть такими жестокими? И почему они так нас ненавидят?
– Не все, – сказал Роуэн. – И я думаю, что дело не в нас…
Было ясно: Фарадей – всеми уважаемый жнец, и хотя он не выступал сегодня против Годдарда, его мнение об этом человеке было ясным и определенным. Годдард видел в Фарадее угрозу. Атака на Ситру и Роуэна была предупреждающим выстрелом.
– А что, если мы оба провалимся? – предположила Ситра. – Что, если мы плохие ученики, и они не смогут выбрать никого из нас?
– Они выберут, – сказал Фарадей веско, так что сомнений не осталось. – Неважно, как вы будете отвечать, они выберут одного, хотя бы ради будущего шоу.
Он хмуро и с отвращением посмотрел вокруг.
– И чтобы установить прецедент.
– Я уверен, что у Годдарда достаточно друзей для поддержки, – сказал Роуэн. – Я думаю, Высокое Лезвие тоже на его стороне.
– Верно, – сказал Фарадей с усталым вздохом. – Никогда не видел такого количества подводных течений в этом озере.
Роуэн закрыл глаза. Он желал бы и сознание свое закрыть, чтобы избавить его от собственных мыслей. Через восемь месяцев я буду убит Ситрой. Или же убью ее. Оттого, что это называется «жатвой», суть не меняется. Он хорошо относился к Ситре, но достаточно ли хорошо для того, чтобы поддаться и дать ей выиграть? Сама Ситра вряд ли пойдет на попятный и уступит ему кольцо.
Открыв глаза, он увидел, что Ситра смотрит на него. Она не отвела взгляда.
– Роуэн, – сказала она. – Что бы ни случилось, я хочу, чтобы ты знал…
– Не нужно, – отозвался Роуэн. – Не сейчас.
Остаток пути они провели в тишине.
Когда они вернулись домой, Ситра, всегда спавшая крепко, не могла уснуть всю ночь. Образы жнецов, которых она видела на конклаве, отгоняли сон, мешали забыться. Мудрые жнецы, жнецы-интриганы, жнецы, способные к сочувствию, а также такие, которым все равно. Такой деликатный вопрос, как ограничение народонаселения, не должен зависеть от индивидуальных особенностей жнеца. Жнецы должны стоять выше всяких дрязг – так же, как они выше закона. Фарадей именно таков. И если она станет жнецом, то последует его примеру. А если не станет – это уже не будет иметь значения, потому что она умрет.
Вероятно в решении, принятом Ксенократом, была какая-то изощренная мудрость. Кто бы ни выиграл кольцо, начнет жизнь жнеца, окутанный неизбывной печалью, и никогда не забудет, какую цену он заплатил за право его носить.
Утро прошло без фанфар. Обычный день, как любой другой. Дождь кончился, и из-за бегущих по небу облаков выглянуло солнце. Очередь готовить завтрак была за Роуэном. Яйца и тертый подрумяненный картофель. Роуэн постоянно недожаривал, и Ситра называла приготовленное им блюдо «бледный картофель». Фарадей никогда не жаловался, когда сделанное учениками было не так вкусно, а ел, что они подавали, и не терпел, когда кто-то ворчал на готовку другого. Достойное наказание тому, кто варил или жарил что-нибудь малосъедобное, – сам приготовил, сам и ешь.
Ситра ела, хотя аппетита у нее не было. Хотя весь мир слетел с привычной оси. Завтрак был просто завтраком. Какое право он на это имел?
Когда Фарадей прервал молчание, это произвело такой эффект, словно в окно, разбив его, влетел кирпич.
– Сегодня я иду один. Вы – занимаетесь.
– Да, жнец Фарадей, – отозвались одновременно Ситра и Роуэн.
– Для вас ничего не изменилось.
Ситра уткнулась в свою тарелку.
Роуэн же рискнул озвучить очевидное:
– Все изменилось, сэр.
И тогда Фарадей произнес загадочную фразу, которая отзовется в них значительно позже:
– Возможно, все снова изменится.
И ушел.
Пространство между Ситрой и Роуэном превратилось в минное поле. Минное поле, «ничья земля», на которой не росло ничего, кроме горя и отчаяния. На этом клочке земли было трудно общаться даже с помощью жнеца Фарадея, но в отсутствие этого посредника общение вообще сходило на нет.
Роуэн остался в своей комнате и занимался. В оружейную он не пошел, потому что, как он понимал, идти туда одному, без Ситры, было бы неправильно. Вместе с тем он держал свою дверь приоткрытой в слабой надежде, что она захочет преодолеть возникшую между ними дистанцию. Роуэн слышал, как Ситра ушла, вероятно на пробежку, и отсутствовала долго. Чтобы справиться с кошмаром той ситуации, в которой они оказались, у нее имелся единственный способ – полностью выключить себя из нее.
Когда она вернулась, Роуэн уже понимал, что мира не будет ни между ними, ни внутри него, если он не сделает первого шага по минному полю.
Постояв не меньше минуты перед ее закрытой дверью, он, наконец, собрался и постучал.
– Что ты хочешь? – спросила Ситра, и голос ее был приглушен закрытой дверью.
– Можно войти?
– Не заперто.
Роуэн повернул ручку и открыл дверь. Ситра стояла посреди комнаты и фехтовала охотничьим ножом, словно сражалась с армией призраков.
– Отличная техника, – сказал Роуэн.
После чего добавил:
– Выглядит так, словно ты собираешься умертвить стаю злобных волков.
– Техника есть техника, будешь ты ее использовать или нет.
Она убрала нож в ножны, бросила на стол и, упершись ладонями в бедра, спросила:
– Так что же ты хочешь?
– Я просто хотел извиниться за то, что прервал тебя вчера. В поезде, я имею в виду.
Ситра пожала плечами.
– Обычная болтовня. Так что ты был прав.
Неловкость нарастала, а потому Роуэн продолжил:
– Может быть, поговорим?
Ситра отвернулась, села на кровать и открыла книгу по анатомии, словно собралась заниматься. Правда, она даже не заметила, что держит учебник наоборот.
– А о чем говорить? Я убью тебя или ты убьешь меня. Так или иначе, я не хочу об этом думать, пока не придет время.
Она посмотрела на открытую книгу, перевернула ее, а затем, не желая притворяться, закрыла и бросила на пол.
– Я хочу, чтобы меня оставили в покое, неужели не ясно?
Тем не менее Роуэн сел на край постели. Ситра не протестовала, и он придвинулся немного ближе. Она посмотрела на него, но промолчала.
Ему хотелось потянуться к ней, может быть, дотронуться до щеки. Но, подумав об этом, он вспомнил ту женщину, которую вчера убили прикосновением.
Какое извращенное сознание создало этот яд! Роуэну захотелось поцеловать Ситру. Он уже не в силах был отрицать это. Он сдерживался несколько недель, потому что знал – жнец этого не потерпит. Но Фарадея не было дома, к тому же та беда, в которую их ввергла судьба, заранее списывала все мелкие провинности, которые они уже совершили или же совершат в будущем.
И вдруг, к удивлению Роуэна, Ситра наклонилась к нему и поцеловала, застав врасплох.
– Ну вот, – сказала она. – Мы это и сделали. Теперь ты можешь уходить.
– А что, если я не хочу?
Она колебалась – достаточно долго, чтобы дать понять Роуэну, что тот может и остаться.
Но в конце концов она произнесла:
– А что в этом хорошего? Для каждого из нас?
Она отодвинулась и села, поджав колени к подбородку.
– Я не влюблена в тебя, Роуэн, – произнесла она. – И мне хочется, чтобы все оставалось именно так.
Роуэн встал и, подойдя к безопасному порогу, повернулся и сказал:
– Согласен, Ситра. Я в тебя тоже не влюблен.
Меня не так-то просто разозлить, но как смеют старые жнецы диктовать мне, как мне себя вести? Пусть все они уничтожат себя, вместе со всем своим ханжеством и ненавистью к самим себе. Если я занимаюсь «жатвой», то предпочитаю при этом испытывать гордость, а не стыд и угрызения совести. Я подчиняю себе жизнь, хотя управляю смертью. Поймите правильно: мы, жнецы, находимся выше закона потому, что заслуживаем этого. Настанет день, когда жнецов будут выбирать не на основании каких-то непонятных большинству моральных принципов, а потому, что им нравится забирать жизнь у других. В конце концов наш мир совершенен, а в совершенном мире каждый имеет право наслаждаться тем, что он делает.
– Из журнала жнеца Годдарда.
Глава 16Служитель бассейна
У дверей особняка, в котором жил генеральный директор, стоял жнец. Точнее, их там стояло четверо, но трое держались позади, таким образом оттеняя лидирующую позицию жнеца в ярко-голубой мантии.
Генеральный директор был напуган, напуган до смерти, но он не поднялся бы до таких административных высот, если бы не мог контролировать свои эмоции. У него был острый ум и совершенно бесстрастное лицо. Такого не выведешь из себя видением смерти на пороге – даже если смерть эта наряжена в мантию, украшенную бриллиантами.
– Странно, что вы добрались до моей входной двери, а охрана меня даже не предупредила, – сказал генеральный, изображая на лице полную беспечность.
– Конечно предупредили бы, но мы лишили их этой возможности, – сказала женщина в зеленой мантии, с азиатскими чертами лица.
Генеральный директор постарался, чтобы эта новость никак не отразилась на его лице.
– То есть вам необходимо получить их личные данные, чтобы известить семьи? – спросил он.
– Не совсем, – ответил старший жнец. – Можно нам войти?
И поскольку отказать генеральный директор не имел права, он впустил их и повел внутрь дома.
Жнец в бриллиантах и радуга его подчиненных последовали за ним, оглядывая неброскую, но от этого не менее впечатляющую роскошь обстановки.
– Я Досточтимый жнец Годдард, – представился тот, что был в бриллиантах. – А это мои коллеги жнецы Вольта, Хомский и Рэнд.