В своей развевающейся по ветру желтой мантии подошел жнец Вольта и спросил:
– Что ты делаешь здесь?
– Где же мне еще быть?
– Идем со мной, – ответил Вольта. – Пора начинать обучение.
В подвале главного дома находился винный погреб. В кирпичных нишах здесь покоились сотни, а может, и тысячи бутылок. Несколько электрических лампочек освещали обширное помещение, отбрасывая длинные тени и делая эти ниши похожими на порталы никому не ведомых входов в ад.
Жнец Вольта привел Роуэна в центральную часть погреба, где их ждали Годдард и остальные жнецы. Жнец Рэнд достала из кармана своей зеленой мантии некий прибор, напоминающий одновременно и пистолет, и фонарик.
– Знаешь, что это такое? – спросила она.
– Это тюнер, – ответил Роуэн. Пять или шесть лет назад, когда учителя решили, будто его удрученное состояние – результат депрессии, они подрегулировали этой штукой его наночастицы. Настройка была безболезненной, а результат никаким. Особых изменений в себе Роуэн не заметил, но все согласились, что улыбаться он стал гораздо чаще.
– Руки вытянуть вперед, ноги расставить, – сказала жнец Рэнд.
Роуэн сделал, как было велено, и жнец Рэнд провела тюнером вдоль поверхности всего его тела так, словно держала в руках волшебную палочку. Роуэн почувствовал легкое покалывание в конечностях, но оно быстро исчезло. Он сделал шаг назад, и к нему подошел жнец Годдард.
– Ты знаешь, что такое «уделать» и кто такой «уделанный»?
Роуэн отрицательно покачал головой, заметив, что жнецы окружили его кольцом.
– Ну что ж, сейчас узнаешь.
Жнецы сбросили свои мантии, сковывающие движение. Оставшись в туниках и спортивных шортах, они приняли боевые позы. Лица их были решительны, а в их выражении сквозила легкая радость. Радость предвкушения. За мгновение до того, как все началось, Роуэн понял, что сейчас произойдет.
Жнец Хомский, самый крупный из жнецов, сделал шаг вперед и без предупреждения ударил Роуэна кулаком в челюсть – тот потерял равновесие и упал на пыльный пол погреба.
Острая боль пронзила его щеку и челюсть, голова гудела. Он ждал, когда наночастицы выбросят в кровь опиаты и устранят боль, но облегчение все не приходило, а боль все усиливалась.
Боль была ужасной. Всепоглощающей.
Роуэн никогда не испытывал такой боли, даже не подозревал о ее существовании.
– Что вы сделали? – простонал он. – Что вы со мной сделали?
– Я выключил твои наночастицы, – спокойно сказал Вольта, – чтобы ты понял, что чувствовали наши предки.
– Есть старое выражение, – сказал жнец Годдард. – «Не знаешь боли, не испытаешь и радости».
Он крепко ухватил Роуэна за плечо.
– А я хочу, чтобы радости у тебя было много.
Он отступил, жестом приказав остальным жнецам продолжать, и они принялись за дело – стали методично лупить Роуэна, превращая его тело в кровавую отбивную.
Восстановление без помощи наночастиц было медленным, горестным процессом, и перед тем как Роуэну стало лучше, ему сделалось много хуже. В первый день Роуэну хотелось умереть. Во второй день он подумал, что действительно может сыграть в ящик. Его голова пульсировала, мысли путались. Он то терял сознание, то вновь приходил в него. Дышать было трудно, и Роуэн знал, что несколько ребер у него сломано. И хотя жнец Хомский в конце избиения вставил ему вывихнутое плечо, оно отдавало болью при каждом вздохе.
Несколько раз в день его навещал жнец Вольта, который сидел с Роуэном, кормил его с ложечки супом, отирая подбородок салфеткой, когда капли бульона срывались с растрескавшихся, распухших губ больного. Вокруг фигуры Вольты светилось некое подобие ореола, но Роуэн понимал, что это эффект каких-то повреждений в его голове, которые порождают оптическую иллюзию. Он бы не удивился, если бы ему сказали, что у него отслоилась сетчатка.
– Все горит, – промычал он, и пересоленный суп пролился мимо его губ.
– Пока горит, – сказал Вольта с искренним сочувствием, – но вскоре пройдет, и ты будешь более приспособлен к этому.
– Как к этому вообще можно приспособиться? – спросил Роуэн, ужаснувшись тому, насколько изуродованными скатываются слова с его губ – словно у него не рот, а дыхательное отверстие кита.
Вольта протянул к его рту очередную ложку супа.
– Пройдет шесть месяцев, – сказал он, – и ты увидишь, что я прав.
Роуэн был искренне благодарен Вольте за то, что тот, единственный из всех, навещал его.
– Можешь звать меня Алессандро.
– Это твое настоящее имя?
– Ты идиот. Это первое имя Вольты.
Роуэн подумал, что это – наивысшая степень близости в сообществе жнецов.
– Спасибо, Алессандро, – сказал он.
Вечером второго дня, когда Роуэн пребывал в полузабытьи, в его комнату вошла девочка – та самая, о которой говорил Годдард. Что-то очень важное. Ключ к будущему. Как там ее зовут? Эми? Эмми? Нет – Эсме.
– Мне очень жаль, что они так сделали, – сказала она сквозь слезы, – но тебе станет лучше.
Конечно, станет. Выбора-то у него не было. Это в Эпоху Смертных был выбор – либо выздороветь, либо умереть. Сейчас альтернативы нет.
– Почему ты здесь? – спросил он.
– Посмотреть, как ты.
– Нет. Я имею в виду – здесь, в этом месте.
Прежде чем ответить, девочка миг-другой колебалась. Потом посмотрела в сторону.
– Жнец Годдард и его друзья пришли в торговый центр рядом с местом, где я жила. Всех, кто был там в продуктовом дворике, они лишили жизни, кроме меня. А мне он велел пойти с ним. Я так и сделала.
Ее рассказ ничего не объяснял, но это было единственное объяснение, которое она могла предложить. Из того, что Роуэн увидел и понял, у этой девочки в поместье не было иных дел, кроме как просто находиться здесь. И тем не менее, Годдард пообещал суровое наказание любому, кто будет к ней плохо относиться. Ее ничем не беспокоили и позволяли делать все, что захочет. Это была самая большая из тайн, существовавших в мире Годдарда.
– Я думаю, ты будешь лучшим жнецом, чем все остальные, – сказала Эсме, но не дала этому никаких объяснений. Возможно, это было просто чувство, но это чувство, как подумал Роуэн, ее обмануло.
– Я не буду жнецом, – сказал он, и Эсме стала первым человеком, кому он об этом поведал.
– Будешь, если захочешь, – сказала девочка. – И я думаю, ты захочешь.
И оставила его переживать боль и думать о предстоящем.
Только на третий день в комнате Роуэна появился жнец Годдард.
– Как ты себя чувствуешь? – спросил он.
Роуэну захотелось плюнуть на него, но он знал, что это будет слишком больно и приведет к повторному избиению.
– А как вы думаете? – ответил Роуэн вопросом на вопрос.
Годдард сел на край кровати и изучающе посмотрел Роуэну в лицо.
– Иди, взгляни на себя, – сказал он, помог юноше выбраться из постели и подвел к гардеробу, на передней стенке которого располагалось зеркало в человеческий рост.
Роуэн едва себя узнал. Лицо его распухло и было похоже на тыкву. Багровые синяки, растекшиеся по лицу и телу, отливали всеми цветами спектра.
– Здесь начинается твоя жизнь, – сказал Годдард. – Ты видишь, как в тебе умирает подросток и рождается мужчина.
– Все это чушь, – проговорил Роуэн, нимало не заботясь об эффекте, который произведут его слова.
Годдард лишь приподнял бровь.
– Возможно, – сказал он. – Но ты не станешь отрицать, что это – поворотный пункт в твоей жизни, а каждый поворотный пункт должен быть отмечен событием – событием, которое выжжет на тебе клеймо на всю жизнь.
Итак, на нем поставили клеймо. Хотя Роуэн и подозревал, что это лишь начало более серьезного испытания – огнем.
– Весь мир хочет стать такими, как мы, – сказал Годдард. – Делать то, что делаем мы, брать то, что мы берем – и без всякого сожаления, без всяких последствий. Они бы похитили у нас наши мантии и носили бы их, если бы могли. Тебе выпала возможность обрести величие, превосходящее величие королей, а потому ты обязан пройти тот ритуал посвящения, что я для тебя приготовил.
Стоя перед Роуэном, Годдард еще несколько мгновений изучал его. Затем достал из кармана тюнер.
– Руки вперед, ноги расставить! – приказал он.
Глубоко вздохнув, Роуэн повиновался. Годдард провел тюнером вдоль его тела. Вновь закололо в конечностях, но, когда Годдард опустил тюнер, Роуэн не почувствовал ни тепла истечения опиатов, ни смягчения боли.
– Все еще болит, – сказал он.
– Конечно, болит, – отозвался Годдард. – Я активировал только восстанавливающие наночастицы, но не болеутоляющие. К утру ты будешь совершенно здоров и сможешь начать тренировки. Но с этого момента ты всегда будешь испытывать боль – так же, как люди Века Смертных.
– Но почему? – спросил Роуэн. – Кто в здравом рассудке захочет терпеть ее?
– Здравый рассудок переоценивают, – сказал Годдард. – Я бы предпочел иметь ясный рассудок, а не здравый.
В делах, касающихся смерти, у нас, жнецов, нет соперников. Если не иметь в виду огонь. Огонь убивает так же быстро и надежно, как лезвие жнеца. Это пугает, но одновременно есть нечто утешающее в том факте, что существует что-то, неподвластное контролю «Гипероблака». Ни один восстановительный центр не способен обратить вспять разрушения, причиненные огнем. Если гусь зажарен, то он зажарен навсегда.
Смерть от огня – единственная оставленная нам форма естественной смерти. Хотя и крайне редкая. «Гипероблако» следит за каждым очагом на планете, излучающим тепло, и борьба с огнем начинается еще до того, как кто-нибудь из людей учует дым. В каждом доме, в каждом офисе есть системы противопожарной безопасности с множеством дублирующих подсистем – на всякий случай. Самые радикальные из тоновиков пытались сжигать своих умерших, чтобы сделать их смерть необратимой, но медицинские дроны успевали перехватывать их.
Разве это плохо, что все мы застрахованы от ужаса ада? Если, конечно, ужас ада заключается только в огне.