Но Мусе больше нечего мне сообщить. По крайней мере, на данный момент.
Это означает, что я должна брать дело в свои руки. Мне просто необходимо выбраться в город. Неважно, рыщут там йадуна или нет: мне нужно знать, что происходит в Империи. После ужина, когда Дарин, Таурэ и Зелла обсуждают разные типы глины для охлаждения откованного клинка, я зеваю, притворяясь сонной, и прошу позволения пойти спать. Муса уже давно ушел из-за стола, и я на миг замираю у дверей его комнаты. Из-за нее доносится легкое похрапывание. Превосходно. Через мгновение я уже накидываю на себя невидимость и выхожу из дома, направляясь к западу, к главному рынку Адисы.
Хотя я провела в лагере беженцев всего несколько минут, разница между лагерем и городом мореходов так разительна, что наворачиваются слезы. Лагерь состоит из линялых полотняных палаток, поставленных на грязной земле. В Адисе – мощеные улицы, по сторонам которых светятся окна уютных домов, выкрашенных в синий и фиолетовый. Днем центр города более оживлен, чем ночью. В лагере я видела исхудавших детей книжников со вздутыми от голода животами и выпирающими ключицами. Здесь, похоже, никто не знает, что такое голод.
Что за человек здешний король, если допускает такое? Неужели в этом огромном городе не найдется места для книжников, замерзающих в дырявых палатках под его стенами?
Может быть, дело не в короле. Может быть, дело в его зараженной гулями дочери. Я вижу этих упырей и здесь, на городском рынке – они шныряют среди толпы тут и там.
В центре города цветет ночная жизнь: ярко одетые мореходы торгуют, прогуливаются, слышатся шутки и смех. Над головами парят шелковые воздушные змеи, похожие на паруса кораблей. Я останавливаюсь у прилавка с керамикой – по бокам горшков вьются причудливые росписи, достойные книжных миниатюр. Анканский гадальщик с дальнего юга предсказывает прохожим будущее, женщина-йадуна с подведенными темным глазами внимательно за ним наблюдает, на ее голове блестит убор из золотых монет, в которых отражается свет фонарей. Вспомнив о предостережении Мусы, я поспешно отхожу подальше.
Повсюду вокруг меня по улицам снуют мореходы, двигаясь с такой уверенностью и спокойствием, каких, я думаю, мне никогда не приобрести. Дух свободы и покоя, царящий в этом городе, не предназначен для моего народа. Все это досталось другим, тем, кому не приходится кое-как выживать на перекрестках неуверенности и отчаяния. Все это – достояние народа, привыкшего к свободе. Они даже не могут представить себе мира, где все иначе.
– Кто бы мог ожидать? Кочевники не хотят смириться и принять свою судьбу, как сделали книжники! Они не готовы обратиться в рабов.
Двое мореходов, работающих в уличной закусочной, громко переговариваются, чтобы расслышать друг друга сквозь шкворчание жарящихся блинчиков. Я незаметно подхожу ближе.
– Я понимаю их гнев, – говорит один. – Но нападать на беззащитных селян…
Что-то внутри меня переворачивается, и я с трудом удерживаю невидимость. Людской поток здесь слишком плотный. Я прохожу мимо, останавливаясь только при виде компании детей, собравшихся у арки ворот.
– Она разрушила Блэклифф и даже убила Маску, представляете…
Я вижу в компании нескольких адисских книжников, хорошо одетых и полнощеких. Остальные – мореходы. Все они толпятся у стены, на которой прикреплен постер с нашими портретами. Теперь на нем, к моему изумлению, изображен и портрет Мусы. Я, Дарин и Муса…
– А я слышал, что она зарезала надзирателя Кауфа, вонзила ему клинок прямо в лицо…
– Думаю, она сможет спасти нас от рэйфов…
«Мне от тебя нужно одно – твоя история», – вспоминаю я слова Мусы. Так странно сейчас слышать эту историю в таком искаженном виде.
– Дядя Муса говорит, что она владеет магией, как владела Львица…
– А мой папа говорит, что дядя Муса все время лжет. Он говорит, что Львица была дурой и убийцей…
– А наша домохозяйка говорит, что Львица убивала детей…
Мое сердце содрогается. Я понимаю, что их слова не должны оскорблять меня, ведь это только дети. Но я хочу как-то проявить себя. Сказать им: «Нет, она не была дурой и убийцей. Она была умной и доброй. А еще она была удивительно ловкой и меткой, могла стрелой сбить воробья с ветки за сотню шагов. Хотела свободы для нас всех, и для вас тоже. Она всегда хотела только добра».
В конце улицы появляется еще один ребенок, девочка.
– Кеханни! Там кеханни! – кричит она на бегу. Стайка детей тут же снимается с места и устремляется в ближайший двор, откуда доносится глубокий спокойный голос – это кеханни, сказительница, ткет историю. Я следую за детьми во двор, в котором вокруг нее столпилась уже немалая аудитория.
У сказительницы серебристые волосы и взгляд человека, видевшего множество историй. На ней длинная рубаха ниже колен, богато украшенная вышивкой, и широкие штаны, по краям которых пришиты крохотные зеркальца, отражающие свет фонарей. Голос у нее глубокий, грудной, и, хотя мне нужно идти дальше, я не могу преодолеть искушения подойти ближе и тоже немного послушать.
– И тогда гули окружили ребенка, привлеченные запахом его скорби, – она говорит по-серрийски, с сильным акцентом. – И хотя он желал помочь своей страдающей сестренке, злые духи начали вливать яд ему в сердце через уши, пока помыслы его не стали такими же искривленными и спутанными, как корни старого дерева в роще джиннов.
Пока кеханни выпевает свое сказание, я осознаю, что в сказке много правды. Это своего рода историческое повествование. Разве я недавно не видела сама нечто подобное в лице принцессы Никлы?
В сказаниях кеханни, понимаю я, не меньше истории, чем в любой исторической книге Великой Библиотеки. А может, и больше, потому что в них нет скептического отношения к сказкам древности, нередко скрывающим в себе истину. Чем дольше я над этим размышляю, тем больше возбуждаюсь. Элиас научился бороться с ифритами с помощью старой песенки, которую пела ему Мама Рила. Что, если сказания могут помочь мне понять Князя Тьмы? Что, если в них сокрыт ответ на вопрос, как его остановить? На волне восторга я отделяюсь от стены и подхожу ближе к кеханни. Наконец-то у меня появился шанс узнать что-то действительно ценное о джиннах!
Лайя…
Громкий шепот раздается у меня в ушах, и я подпрыгиваю на месте, врезаясь в человека, стоящего рядом. Тот вскрикивает от неожиданности, силясь разглядеть, кто же толкнул его.
Как можно скорее я убираюсь подальше от двора, полного слушателей. Что-то следит за мной. Я чувствую на себе чей-то взгляд. И что бы это ни было за существо, я не хочу, чтоб от него пострадали еще и те, кто собрался послушать кеханни.
Я проскакиваю через переполненный рынок, то и дело оглядываясь. Где-то далеко я замечаю вспышки темноты. Что это, гули? Или что-то похуже? Я ускоряю бег, наконец оставляю рынок за спиной и выхожу на тихую маленькую улочку. И снова оглядываюсь через плечо.
Прошлое сгорит, и никто не остановит пожара.
Я узнаю этот шепот. Мне уже знакомо, как он вонзается в разум, подобно отравленному когтю. Князь Тьмы! Вот кто следит за мной! Я слишком испугана, чтобы вскрикнуть. Все, что я могу делать – это просто бессильно стоять на месте.
Я нахожу в себе силы еще раз развернуться, пытаясь увидеть его в густой тени.
– Покажись, – голос мой не громче шепота. – Покажи себя, ты, чудовище.
Ты смеешь судить меня, Лайя из Серры? Как ты можешь судить меня, если не знаешь собственной темноты? Той, что у тебя в сердце?
– Я тебя не боюсь.
Я лгу, конечно, и он издает в ответ тихий смешок. Через мгновение полной темноты я открываю глаза и чувствую, что снова осталась одна. Князь Тьмы ушел.
Вернувшись в кузницу, я никак не могу унять дрожь. Здесь темно, все разошлись по спальням. Но все же я не сбрасываю покрова невидимости, пока не добираюсь до своей комнаты и не закрываю за собой дверь.
Как только я остаюсь одна, в моих глазах темнеет. Я вижу себя в совсем другом помещении. Похоже, это тюремная камера. В темноте слабо различим силуэт женщины. Она поет:
Звезда, звезда
В мой дом пришла,
Сияньем озарила…
Песня наполняет пространство вокруг меня, слова делаются неразборчивыми. Воздух дрожит от странного звука, похожего на треск ломаемой ветки дерева. Когда я открываю глаза, странное видение рассеивается, пение утихает. В доме совершенно тихо, единственный звук – это бормотание спящего Дарина за стеной, в соседней спальне.
Небеса, что это было?
Чья-то магия на меня подействовала? Или это шутки Князя Тьмы? Если так, он что, играет с моим разумом, как кошка с мышью? Я вглядываюсь в темноту своей комнаты. Браслет Элиаса у меня на руке кажется теплым. Я слышу его голос: «Тени – это просто тени, Лайя. Князь Тьмы не может навредить тебе».
К сожалению, может… И постарается сделать это снова.
Я ложусь в кровать, не снимая браслет на ночь, и стараюсь унести с собой в сон успокаивающий баритон Элиаса. Но перед глазами так и стоит лицо Князя Тьмы, в ушах звучит его голос… Сон отказывается приходить ко мне.
18: Элиас
Джинны знают, что я иду к ним. На подступах к их роще меня тревожит необычная, несвойственная этому месту тишина. Я чувствую, что они ждут. Странно, но молчание может быть таким же оглушительным, как крик. Да, они знают, что я здесь. И знают, что мне от них что-то нужно.
Привет тебе, смертный. По моей коже бегут мурашки от хора их голосов. Ты пришел просить у нас прощения за свое существование?
– Я пришел просить помощи.
Хохот джиннов разрывает мои барабанные перепонки.
– Простите, что мне пришлось вас потревожить, – мне противно заискивать перед ними, однако смирение порой более уместно, чем гордыня. Наглость мне тут не поможет. – Я знаю, что вы страдаете. Знаю, что несчастье, постигшее вас давным-давно, – это сердце вашего страдания. Я понимаю, что такое – быть в заключении.