– Нет. Он бы никогда так не сделал.
Керис распахивает дверь камеры.
– Мы так мало знаем о людях, пока они не ломаются на наших глазах. Тогда мы наконец видим их жалкие слабые душонки. Я давно выучила этот урок, Мирра из Серры. А теперь пришла пора тебе его выучить. Я сдеру с тебя шкуру, обнажу твою душу. И для этого мне даже не понадобится к тебе прикасаться.
Еще один крик, на этот раз взрослый. Это кричит мужчина.
– Они спрашивают о тебе, – говорит Комендант. – Не понимаю, почему ты заставляешь их так страдать. Так или иначе, Мирра, ты выдашь мне имена твоих союзников в Серре. – В глазах Керис пляшет нечестивая радость. – Пока ты не сделаешь этого, я буду пытать твою семью.
Она выходит, а моя мать ревет от ярости ей вслед и бросается на дверь камеры. По полу пляшут тени. Проходит один день, за ним другой. Все это время моя мать вынуждена слушать крики Лиз и отца, которых пытают. И я вынуждена это слушать. Мать все сильнее соскальзывает в безумие, она пытается бежать, обмануть стражников, убить их… Ничего не получается.
Дверь камеры открывается, и стражники Кауфа втаскивают внутрь моего отца. Он без сознания. Его швыряют в угол, как тряпку. Следом швыряют Лиз, и я не могу видеть, что сделала с ней Керис. Сестра еще совсем ребенок, ей всего двенадцать. О небеса, мама, как ты смогла это вынести? Как ты умудрилась окончательно не сойти с ума?
Моя сестра трясется и сворачивается в клубок в темном углу. Ее молчание, безвольно отвисшая челюсть, пустота в глазах – это зрелище будет теперь преследовать меня до самой смерти.
Мама берет Лиз на руки. Та никак не реагирует. Прижимая искалеченное тело дочки к себе, моя мать укачивает ее на руках и поет.
Звезда, звезда
В мой дом пришла,
Сияньем озарила…
Лиз закрывает глаза. Мама обнимает ее, гладит по лицу, ласкает. В глазах ее нет ни слезинки. В них вообще ничего нет.
И смехом, словно
Птичья песнь,
Историю творила…
Мама кладет одну руку Лиз на затылок, а другой обхватывает подбородок.
Когда же спать
Она пошла,
То будто солнце скрылось…
Сухой треск, будто ломается птичье крылышко. В моих видениях он казался куда громче, чем был на самом деле. На самом деле он очень тихий. Лиз безжизненно обвисает у матери на руках, и та опускает ее на пол. Шея сестренки сломана – рукой мамы.
Наверное, я кричу. Наверное, этот ужасный крик, этот визг издаю я сама. В этом мире я кричу? Или в каком-то другом? Я не знаю. Я не могу отсюда выбраться. Не могу бежать от того, что я только что видела.
– Мирра? – шепчет мой отец, приходя в себя. – Лиз… Где Лиз…
– Она спит, любимый, – голос мамы звучит спокойно, отстраненно. Она подползает к отцу и кладет его голову себе на колени. – Она наконец уснула.
– Я… я так устал, не знаю, сколько смогу еще…
– Не бойся ничего, любимый. Никто из вас больше не будет страдать.
Когда она ломает шею и ему тоже, звук получается более громкий. А за ним следует тишина, от которой кости во мне словно размягчаются. Это настоящая смерть надежды, быстрая и никем не оплаканная.
Львица все еще не плачет.
В камеру входит Комендант, быстрым взглядом окидывает тела.
– Ты сильна, Мирра, – признает она, и в ее бледных глазах светится что-то вроде восхищения. – Сильнее, чем была моя мать. А знаешь, я собиралась оставить твою дочь жить.
Мама вскидывает голову. Все ее существо наполнено отчаянием.
– Разве это жизнь? – выговаривает она.
– Может, ты и права, – соглашается Керис. – Но как ты можешь быть уверена? Кто знает.
Снова темнота, время смещается. Комендант держит в руке, затянутой в огнеупорную перчатку, пригоршню углей и приближается к моей матери, которая привязана к столу.
В памяти моей всплывает голос: «Тебя когда-нибудь привязывали к столу, чтобы накормить раскаленными углями?» Это говорила мне Кухарка. Давным-давно, на кухне в Блэклифе. Почему она сказала мне такие слова?
Время ускоряется. Теперь волосы у мамы уже не золотистые, а снежно-белые. Комендант полосует ее лицо кинжалом, и оно покрывается шрамами – ужасными, отвратительными шрамами… Лицо моей матери, Львицы, окончательно исчезает под ними, превращаясь в лицо…
«Тебя когда-нибудь полосовали тупым ножом по лицу, а подручный Маска в это время поливал твои раны соленой водой?»
Нет. Я не в силах поверить. Должно быть, Кухарка просто пережила такие же мучения, как и моя мать. Должно быть, это любимый способ Коменданта заставлять говорить особенно крепких сопротивленцев. Кухарка – старуха, а моей матери было бы сейчас… она была бы сейчас еще довольно молода!
Но Кухарка никогда не вела себя как старуха. Она обладала силой и ловкостью довольно молодой женщины. Это те же самые шрамы… Те же самые волосы…
И глаза! Я никогда не вглядывалась в глаза Кухарки. Но теперь я вспоминаю их очень ясно: глубоко посаженные, синие, потемневшие от теней, которые в них навеки поселились.
Но этого не может быть. Не может быть.
– Это правда, Лайя, – говорит Князь Тьмы, и моя душа содрогается, потому что я знаю – он не лжет. – Твоя мать жива. И ты знаешь ее. А теперь ты свободна.
40: Элиас
Как смог посторонний проникнуть в рощу джиннов без моего ведома? Стена на границе не должна была его пропустить. Хотя он мог прорваться, если стена ослабла. Где-то на востоке на стену давят призраки, и я замедляю бег.
Справляюсь ли я с укреплением стены? С переправкой призраков? Их волнение кажется огромным, такого я раньше не слышал. Они практически ревут от ярости.
Но если в роще находится человек, одним небесам известно, что он сейчас терпит от джиннов!
Я решаю тут же направиться к нарушителю границы. Маут давит на меня. Я ощущаю его, как жернов, прикованный к ногам. Дорогу мне преграждают призраки. Их так много, что сквозь них почти ничего не видно.
Она у нас, Элиас, – слышу я голос джиннов. Призраки умолкают. Внезапная тишина пугает меня. Как будто весь Лес вслушивается.
Она у нас, Элиас, и мы порвали ее разум в клочья.
– Кто – она? – Я отвлекаюсь от призраков, от зова Маута. – Кого вы захватили?
Приди к нам – и увидишь сам, захватчик.
Неужели они смогли как-то добраться до Мамы? Или до Афии? Страх распространяется в моем теле быстро, как яд, и я ускоряю бег по ветрам. Козни джиннов уже привели к страданиям племени Аубарит, к одержимости Афии и Джибрана. К тому, что Мама потеряла своего брата, а сотни кочевников погибли. Кровавый Сорокопут сейчас слишком далеко, вне их досягаемости. Из всех, кого я люблю, только Сорокопут и еще одна женщина пока не испытали на себе козней джиннов.
Но Лайя никак не могла к ним попасть. Она ведь в Адисе, ищет способ остановить Князя Тьмы. Скорее, Элиас, скорее! Я борюсь с притяжением Маута, прорываюсь сквозь толпу страшно взволнованных призраков и наконец добираюсь до рощи джиннов.
На первый взгляд роща выглядит, как обычно. А потом я вижу ее, скорчившуюся на земле, и узнаю ее по заплатанному серому плащу. Это ведь я подарил ей этот плащ давным-давно, той ночью, когда еще не представлял, как много эта женщина будет для меня значить.
Из-под сени деревьев к северу от поляны за мной наблюдает тень. Князь Тьмы! Я бросаюсь к нему, но он тут же исчезает, уносится так далеко, что, если бы не эхо его смеха на ветру, я бы подумал, что это игра воображения.
В два прыжка я добираюсь до Лайи, не в силах поверить, что она настоящая. Земля содрогается подо мной куда сильнее, чем когда-либо до того. Маут гневается. Но сейчас мне нет до него дела. Проклятье, что джинны сделали с Лайей?
– Лайя, – зову я ее, заглядывая ей в лицо. Золотые глаза открыты, но совершенно не видят меня, смотрят куда-то далеко, в другой мир. Губы чуть расходятся. – Лайя! – Я разворачиваю ее лицо к себе. – Послушай меня. Что бы ни сказал тебе Князь Тьмы, в чем бы они все ни старались тебя убедить, это ложь. Это просто ложь…
Мы не лжем. Мы показали ей правду, и эта правда сделала ее свободной. Больше она никогда не сможет надеяться.
Мне нужно срочно очистить ее разум от их отравы.
Как ты думаешь это сделать, захватчик, если магия не подчиняется тебе?
– Отвечайте, что вы с ней сделали!
Как скажешь.
Через несколько мгновений мое тело так же приковано к роще, как тело Лайи, и джинны показывают мне, зачем она пришла в Земли Ожидания. Ей нужно попасть в Антиум, к Кровавому Сорокопуту, и завладеть ее кольцом. Ей нужно остановить Князя Тьмы.
Но сейчас она забыла о своей цели, в ее душе полыхает огонь. Лайя потеряна, заключена в темнице, прикована к месту, чтобы снова и снова смотреть на то, что случилось с ее родными.
Мы показываем тебе ее историю, чтобы ты смог разделить с ней это страдание, Элиас, – говорят джинны. – Ну же, кричи от боли, кричи от бессильной ярости! Мы так любим этот звук!
Мечи и угрозы здесь не помогут. Джинны сейчас у нее в голове.
Сильный рывок Маута почти сбивает меня с ног. Я со свистом втягиваю воздух сквозь зубы, так сильна боль. Что-то очень скверное происходит в Землях Ожидания. Я чувствую это. Что-то творится на границе.
Оставь ее, Элиас. Иди. Исполняй свой долг.
– Я ее не оставлю!
У тебя нет выбора. Если, конечно, ты хочешь, чтобы мир живых продолжал существовать.
– Не оставлю! – бешено кричу я. – Я не позволю вам замучить ее до смерти, даже если для того, чтобы вас остановить, понадобится разрезать меня на куски! Пусть весь мир горит огнем, но я не оставлю ее страдать.
У всего есть своя цена, Элиас Витуриус. Цена ее спасения будет вечно лежать у тебя на совести. Ты готов платить?