Потому что на этот раз барабаны отбивают отчаянный зов на помощь.
– Наш арьергард атакуют, – кричит Декс. – Проклятье, но как…
Он прерывается на то, чтобы отбить метательный нож, летящий в него из темноты. Теперь мы можем думать только о выживании, потому что со всех сторон мы окружены карконами. Они поднимаются из-за длинных земляных укрытий, выскакивают из-за деревьев, осыпают нас стрелами и рубят клинками.
Со стороны арьергарда мы слышим только боевые крики карконов. Варвары нападают на наших товарищей со склона горы, с востока. Их тысячи… И еще подходят с севера. Только на юге вроде бы чисто, но ненадолго, если мы не выберемся из этой засады.
Нам конец. Проклятье, нам, похоже, конец.
– Быстро в то ущелье! – Я указываю своим людям на узкую тропу между смыкающимися клещами карконских войск, которые с двух сторон осыпают нас стрелами. По дну ущелья течет река, которая вдалеке обрывается водопадом. Там нас ждут лодки – достаточно, чтобы переправить нам всех. – Скорее! Они приближаются!
Мы скачем во весь опор, ужасаясь тому, что крики, доносившиеся со стороны арьергарда, постепенно утихают. Наших людей просто сметают враги. Небеса, сколько там наших! Сколько Черных гвардейцев! А еще там Авитас. Что-то не так, я это чувствую. Если бы Авитас был с нами, может, он бы предвидел засаду. Мы смогли бы отступить раньше, чем карконы напали на арьергард.
А теперь…
Я смотрю вверх, на горы. А что, если Авитас не пережил нападения? Это ведь не исключено. Врагов было слишком много. Все наши могли погибнуть.
Он никогда не говорил Элиасу, что они – братья. Никогда не говорил с Элиасом как с братом. Небеса, а сколько раз я огрызалась на него, говорила резкие слова только потому, что он хотел помочь мне, сохранить мою жизнь. И та искра, пробежавшая между нами, погасла раньше, чем я успела найти для нее имя… Мои веки пылают.
– Сорокопут! – кричит Декс и сбивает меня на землю. Воздух прорезает стрела, которая пронзила бы меня, оставайся я в седле. Я вскакиваю на ноги и снова поднимаюсь в седло. Ущелье уже совсем близко – восьмифутовые скальные стены над руслом ручья. Вслед нам летит целый ливень стрел.
– Щиты! – кричу я. Стальные наконечники вонзаются в дерево, и мы с моими людьми невольно перестраиваемся в стройные ряды – годы тренировок дают себя знать. Всякий раз, когда стрела кого-то выбивает из седла, остальные смыкают ряды. Оглянувшись, я могу видеть, сколько нас еще осталось.
Всего семьдесят пять из пятиста, посланных Маркусом.
Мы мчимся вниз по дороге за водопадом, и грохот летящей воды перекрывает все прочие звуки. Дорога извивается, заставляет нас петлять, пока наконец мы не выезжаем на пыльный плоский берег, где нас ожидает с дюжину лодок.
Моим людям не нужны приказы. Нам хватает криков карконов у нас за спиной. Лодки одна за другой заполняются людьми и отплывают от берега.
– Сорокопут, – Декс трогает меня за руку. – Тебе нужно плыть.
– Я поплыву последней. Когда остальные уже будут на борту, – говорю я. Четыреста двадцать пять человек… И среди них Авитас… мертвы. Небеса, как же быстро все произошло.
Позади слышится звук схватки, звон мечей. Я мгновенно выхватываю молот и бегу к ущелью. Если там еще осталось хотя бы несколько моих людей, я буду защищать их до последней капли крови.
– Сорокопут! Нет! – кричит Декс, обнажая мечи, и несется за мной. На входе в ущелье мы обнаруживаем группу меченосцев. Среди них трое Масок, отчаянно отбивающихся от тундаранов. Но враг сильно превосходит наших числом, и Маски начинают поддаваться. Появляется несколько ополченцев, поддерживающих четвертого Маску. По его шее струится кровь, я вижу одну рану на животе, другую – на бедре.
Это Харпер.
Декс принимает друга из рук ополченцев и, сгибаясь под его тяжестью, бежит со своей ношей к последней оставшейся лодке. Ополченцы снова и снова разряжают луки, воздух звенит от стрел. Чудо, что я еще ни разу не ранена. Один из Масок, отбивающихся от врагов, оборачивается, и я вижу лицо своего кузена Баристуса.
– Мы задержим их, – рычит он. – Уходи, Сорокопут! Предупреди всех в городе! Предупреди Императора! Скажи, что еще одно…
И тут Декс утаскивает меня прочь, тянет за собой по тропе из ущелья, вталкивает в лодку и начинает бешено грести, оттолкнув ее от берега. Скажи им, что еще одно – что? Мне хочется кричать во все горло от отчаяния. Декс гребет изо всех сил, и лодка, обойдя пороги, быстро несется по стремительной реке. Я опускаюсь на колени рядом с Харпером.
Кровь повсюду, она хлещет из его ран. Если бы с ним рядом не было меня, он бы умер за несколько минут. Я беру его за руку. Если бы не самопожертвование Баристуса, мы бы все уже были мертвы.
Я надеюсь, что мне удастся нащупать песню Харпера. Он настоящий Маска, все его мысли и чувства спрятаны так глубоко, что и песню его будет нелегко отыскать.
Но оказывается, что его песня совсем близко к поверхности. Она сильная и яркая, как усыпанное ослепительными звездами зимнее небо. Я погружаюсь в сущность этой песни. Я вижу улыбку темноволосой женщины с зелеными глазами, его матери, и сильные руки мужчины, который очень напоминает Элиаса. Харпер ходит по темным коридорам и залам Блэклифа и терпеливо переносит ежедневные тяготы, которые мне знакомы не понаслышке. Он так сильно скучает по своему отцу, по этой таинственной фигуре, оставившей в его душе пустое место, которое он никогда так и не сможет заполнить.
Он – открытая книга. Я читаю в ней, что он действительно освободил Лайю несколько месяцев назад, когда мы поймали его в ловушку. Он отпустил ее, потому что знал, что иначе я ее убью. И что Элиас никогда мне этого не простит. Я падаю в глубину его глаз – гневных, холодных, слабых и сильных, отважных и теплых. Нет, я для него не Кровавый Сорокопут. Я для него – Элен. И я была слепа, если до сих пор не видела, что он чувствует ко мне. Я запечатлена в его душе так же ярко, как Элиас запечатлен в моей. Харпер всегда думает обо мне. Он беспокоится о том, где я, в порядке ли и что сейчас чувствую.
Когда наконец его раны закрываются и сердце начинает биться ровно, я прекращаю песню, ощущая ужасную слабость. Декс смотрит на меня диким вопрошающим взглядом, но ничего не говорит.
Я осторожно укладываю голову Харпера поудобнее, и тот открывает глаза. Я хочу велеть ему молчать и лежать спокойно, но его лихорадочный шепот прерывает меня.
– Гримарр с войском, напавшим на нас, пришел с востока, Сорокопут, – выдыхает он, страстно желая сказать то, что должен. – Он напал на меня… едва не убил меня…
Вот и еще один повод ненавидеть эту скотину.
– Они как-то умудрились обойти нас с тыла, – говорю я. – Или заранее поджидали нас…
– Нет, – перебивает Авитас, хватая меня за ремешок доспеха. – Понимаешь, они пришли с востока. Я послал туда разведчика, потому что у меня было подозрение. Есть еще одна армия. Они разделили свое войско надвое, Сорокопут. На Антиум идет не пятьдесят тысяч. Их вдвое больше.
44: Лайя
Сперва я страшно растеряна и не знаю, как заговорить с Кухаркой. С моей матерью… С Миррой. Я просто смотрю на нее дикими глазами. Одна часть меня отчаянно жаждет узнать ее историю, в то время как другая беззвучно кричит от боли, которую я испытывала все те двенадцать лет, пока ее не было рядом.
Может быть, говорю я себе, она сама захочет первой заговорить со мной. Объяснить мне, как ей удалось выжить. Я не жду, что она будет передо мной оправдываться за содеянное в тюрьме. Она ведь и не знает, что мне об этом известно. Но я надеюсь, что она расскажет хотя бы о том, почему до сих пор скрывала свою личность от меня. Может быть, она извинится передо мной за это.
Но она просто молча идет вперед, полностью сосредоточившись на дороге. Ее лицо, ее профиль словно бы выжжены на внутренней стороне моих век. Я вижу тысячи ее обликов, о которых она и сама, должно быть, не знает. Меня так сильно тянет к ней. Я ведь не видела ее столько лет! И я не хочу поддаваться своему гневу. Не хочу ссориться с ней, как это было с Дарином. В первую ночь, когда мы останавливаемся на ночлег, я просто сижу рядом с ней у огня и молчу.
На что я надеялась? Может быть, на встречу с женщиной, которая называла меня своим маленьким сверчком и гладила по голове теплой, нежной рукой? С женщиной, чья улыбка была, как вспышка света во тьме. И эта улыбка всегда озаряла мой путь…
Но как только я пытаюсь придвинуться к ней ближе, она прочищает горло и отодвигается. Всего на пару дюймов, но я чувствую ее нежелание сближаться.
Своим хриплым голосом она спрашивает меня об Иззи, о том, что было со мной с того времени, как я оставила Блэклиф. Часть меня не желает отвечать. Ты не заслуживаешь это знать. Ты не заслуживаешь знать ничего о моей жизни! Но другая часть видит перед собой сломленную женщину, которая некогда была моей матерью…
Так что я рассказываю ей об Иззи. О ее самопожертвовании и своем безрассудстве. Я рассказываю ей о Князе Тьмы, Кинане и о том, как он предал не только меня, но и всю семью.
Что она подумает обо мне? Как я могла позволить себе влюбиться в существо, приведшее нас в тюрьму Кауф? Я жду, что она осудит меня, но она молчит. Только кивает головой и сжимает руки в кулаки, а потом поднимается и исчезает в ночи. Наутро она ни слова не говорит об этом.
Следующие несколько ночей, стоит мне сделать какое-то движение в ее сторону, она невольно морщится, словно боится, что я придвинусь, прижмусь к ней. Так что я стараюсь к ней не приближаться, сажусь по другую сторону костра, а на дороге сохраняю дистанцию в несколько ярдов. Разум мой кипит невысказанными словами, но я молчу. Как будто ее молчание придушило и мою речь.
Но я больше не могу сдерживаться и понимаю, что просто должна задать ей свои вопросы, иначе они разорвут меня изнутри. И плевать на последствия.
– Почему ты не убила ее? – Ночь теплая, и мы не разжигаем огня, просто расстилаем свои спальники на земле и лежим, глядя на звезды. – То есть Коменданта? Ты ведь могла отравить ее. Или заколоть. Небеса, ведь ты же – Мирра из Серры, ты…