— У матросов нет вопросов. — Я козырнул рукой.
— Отлично! — Эрла протянула аппарат для взятия ДНК ко мне. — Суй первым.
Глеб за моей спиной неприлично заржал. Эрла закатила глаза под лоб. Я засунул указательный палец внутрь отверстия. Ободок на входе в него поменял цвет с желтого на оранжевый. Палец у основания сдавило, и я почувствовал, как из аппарата выкачался воздух. Забегали тонкими покалываниями мураши, на фоне которых укол иглой остался почти незамеченным. Ободок загорелся синим, палец отпустило. Аппарат со свистом «вдохнул» порцию воздуха.
Я вынул палец и рассмотрел его. Он слегка покраснел, а на месте укола след едва был заметен.
— Больно? — Поинтересовался Борис.
— Ни капли.
— Давай, твоя очередь. — Эрла подошла к Глебу.
Толстяк осторожно просунул пухлый палец в отверстие. Он вскрикнул, когда его палец сдавило и тихонько подвывал, пока выкачивался воздух. Зато, когда аппарат отпустил его палец, он был удивлен.
— Ничего не почувствовал. Он точно исправен? — Спросил Глеб.
— Точно. Чего выл-то тогда? — Эрла направилась к Борису.
— Я не трус, просто эмоциональный. — Оправдался Глеб.
Борис почти никак не отреагировал на процесс взятия ДНК. Вынул палец по окончании процесса и рассмотрел его через сломанные очки.
— Борису надо будет зрение подкорректировать. — Посоветовал я.
— А чего Борис сам об этом не говорит? — Поинтересовалась Эрла.
— Я просто так привык к этому, что не замечаю недостатка. — Признался он.
— А еще ему надо исправить выговор, что он «р» нормально выговаривал. — Предложил Глеб и прорычал букву «р» как это делал друг.
— Спасибо добрым друзьям, которые всегда напомнят тебе о твоих недостатках. — Усмехнулась Эрла. — Если Борис считает свои, так называемые, недостатки частью своего образа, то это никакие не недостатки.
— Не, я не против. — Скромно признался Борис. — Хорошее зрение не помешает, да и разговаривать с правильной дикцией было бы здорово.
— Точно, — поддержал его Глеб, — ведущим бы устроился на телевидение, прогноз погоды вести… на вчера.
— А ты кулинарные шоу. — Огрызнулся Борис.
— Я не против. В чем-чем, а в еде я смыслю. А кем станешь ты, Вий?
Все уставились на меня. До сего момента я так далеко не загадывал.
— Тоже буду вести шоу, «Не родись красивым». — Ответил я первое, что пришло на ум, и широко улыбнулся, обнажив пустое пространство между зубами.
— Не ребята, я вам гарантирую, что после того, как все закончится, вам не захочется заниматься теми делами, которыми занимаются ваши соотечественники. — Пообещала Эрла. — Ваш кругозор будет намного шире, а сознание свободнее.
— И какие варианты могут быть для людей с таким кругозором?
— Бесконечное множество. — Ответила Эрла эмоционально и обрисовала руками круг.
— И один из них, устраивать испытания неудачникам? — Предположил Борис.
— Копировать опыт других — это глупый способ достичь успеха. Сами себе придумывайте занятие. — Эрла схватила коробку с аппаратом. — Мне пора по своим делам, а вам по своим. Не расслабляйтесь, ребята, последние испытания всегда кажутся тяжелее психологически.
— Да уж куда тяжелее? — Глеб лениво потянулся. — Давай чего-нибудь на сообразительность.
— Все испытания на сообразительность. — Эрла кивнула головой нам за спину.
Мы одновременно повернули головы. Воздух позади нас поплыл, намекая на необходимость отправляться на шестое испытание. Я решил спросить у Эрлы напоследок о том, когда она собирается вернуть мне потерянный зуб, но ее уже не было.
Зыбкий воздух окутал нас и перенес в темное место. Мы встали плотнее друг к другу спинами, чтобы быть готовыми к отражению опасности с любой стороны.
— Что-то у Эрлы с воображением не очень. Тьма уже была. — Произнес Глеб.
— Тише. — Попросил я его замолчать, потому что услышал посторонние звуки.
Мы здесь были явно не одни. До слуха доносился шорох, похожий на шарканье ног, шелест одежды, покашливания и прочие звуки, производимые людьми.
— Расстрел. — Печально произнес Борис. — Людям надевают мешки на голову, чтобы не видеть своих убийц, а нас просто убьют в темноте.
Глеб лягнул товарища ногой.
— Ты, блин, оптимист хренов, что это за испытание такое — расстрел. Мы же не супермены, от которых пули отлетают.
— Да тихо вы, мужики. Раз не видите ничего, хоть слушайте. — Я рассердился на них, опасаясь, что в склоке они пропустят что-нибудь важное.
Друзья замолчали, но их дыхание было громче остальных звуков.
— Слушайте, я сейчас громко спрошу, кто здесь, и мы тут же перебежим на другое место. — Предложил я им, не зная, как еще можно начать знакомство с новым испытанием.
— А куда бежать? — Спросил Борис.
— Беремся за руки и бежим туда, куда я потяну.
Мы взялись за руки цепью.
— Кто здесь! — Выкрикнул я и потянул друзей за собой.
Мы успели пробежать шагов пять, как вместо ответа в нас выстрелил прожектор, поймав ярким пятном света и следуя за нами. Мы остановились. Тьма за пределами света стала еще гуще. Мне стало очень неуютно от мысли, что я сейчас нахожусь на обозрении, беспомощный, не готовый к возможной агрессии.
— Как мухи в паутине. — Заметил сходство Борис.
— Что будет, если мы разбежимся в разные стороны? — Глеб сделал несколько шагов в сторону.
Пятно света разделилось на два. Одно освещало нас, а второе последовало за толстяком. Я отошел в сторону от Бориса и тоже получил свою долю света.
— Что вам надо? — Спросил я громко.
— Конечно, сейчас тебе ответят. — Ехидно усмехнулся Глеб.
— Это нам надо, а не им. — Борис тоже решил, что я сморозил глупость.
— Я не ждал, что они скажут нам, что делать, просто хотел узнать, что они ждут от нас. Зачем этот свет? Явно за нами наблюдают с какой-то целью.
— Ты уверен? — Борис замер в ступоре.
Его глаза сразу же сделались невыразительными и пустыми. Кажется, ему стало не по себе от того, что за ним сейчас наблюдают. Глеб подошел к нему и провел рукой перед глазами. Борис медленно повел глазами за рукой.
— Оголтелый социофоб. Испугался, что на виду. — Решил Глеб.
Я был согласен с ним. Мне тоже тяжело давались ситуации, когда на меня были обращены взгляды людей, а уж боязнь публичных выступлений была одной из моих любимых фобий.
— У меня есть ощущение, что мы на сцене зрительного зала. — Поделился я с Глебом своим предположением.
— А мы кто, артисты?
В этот миг зажглись еще несколько прожекторов и осветили сотни, если не тысячи лиц, обращенных в нашу сторону.
— Кто-нибудь из вас любит стендап? — С надеждой в голосе спросил Глеб. — Я только пару стихов знаю и те не полностью.
— А я и стихи не помню. — Признался я, чувствуя, что зная их, все равно бы забыл от волнения.
Прожектора бегали круглыми пятнами по лицам людей, ждущих от нас какого-то представления. Бориса «контузило» очень серьезно. Он находился в прострации, не реагируя на наши попытки приобщить его к размышлениям насчет идей для выполнения задания.
— Уж… уж небо осенью дышало, — неуверенно начал декламировать Глеб в сторону зала, — уж реже солнышко блистало, — он прибавил громкости, — короче становился день, лесов таинственная сень…
Его нарастающий порыв остановило протяжное недовольное «уууууу», раздавшееся из тысячи глоток. Глеб испуганно замолчал.
— Не то. — Догадался я. — Петь умеет кто?
В зрительском зале началось волнение. Народ в едином порыве задвигался, будто ему отдали невидимую для нас команду. Я был уверен, что лица людей ненастоящие, какая-нибудь сложная проекция, внедренная нам через зрительный нерв прямо в мозг. Правда, это ничего не меняло, испытание надо было завершить, и желательно, с благоприятным исходом.
Зрители приближались к сцене. Выглядело это так, словно мы блюдо, которое придвигают к потенциальным едокам. Чем ближе становились лица зрителей, тем отчетливее можно было разглядеть неприятный хищный блеск в их глазах. Мне они напомнили потусторонних существ в теле человека, переживших смерть и наполненных адским разумом, от которого веяло ледяным страхом и неуемным желанием сеять зло.
Такого зрителя я бы не пожелал никому, даже Киркорову. Меня заклинило на этом исполнителе. Я даже не заметил, как мои уста произнесли:
— А я и не знааал, что любовь может быть жестокоооой, а сердце таким одиноким…
Не поверите, но и это не заставило зрителей придти в восторг. Неодобрительный возглас раздался из всех глоток одновременно, как по команде, что еще больше убедило меня в режиссерском замысле испытания. Только я не знал, какие концовки были задуманы в этом спектакле. Возможно, смерть героев тоже была предусмотрена. Зрители, похожие на адские копии людей, принуждали меня и моих друзей серьезно отнестись к выполнению задания.
— Что им надо? — Глеб начинал впадать в истерику. — Что? Чехова? Вий, ты знаешь что-нибудь из классиков? Во, ты наверное Гоголя знаешь, расскажи им что-нибудь про Вия.
— Не знаю я ничего из классиков, и про Вия не знаю.
— Ну как же не знаешь? Там этот, семинарист или кто там он был, панночку отпевал в церкви. Смотри, как ситуация похожа. Мы в кругу находимся, а они лезут к нам, как черти. Потом придет настоящий Вий и скажет, поднимите мне веки. Помнишь? — Вдруг лицо Глеба исказил ужас страшного озарения.
— Что? — Спросил я у него.
— Ты и есть тот Вий. Эрла — мертвая панночка. Вы нас заманили сюда. — Его глаза сделались в два раза больше обычного. — Поэтому ты такой страшный.
— Иди в жопу, Глеб. — Зло ответил я ему. — Она у тебя безразмерная.
Вместо того, чтобы оскорбиться, он успокоился. Видимо, понял, что ошибся.
— Я больше по кино. Что там из классики? — Я настойчиво потер неровности черепка, чтобы стимулировать мысль. — Меня все время спрашивают, знаю ли я Тайлера Дердена! Три минуты, вот он момент истины, не хочешь сказать пару слов?
Это были первые фразы из фильма «Бойцовский клуб», которые каленым железом отпечатались у меня в мозгу. Но на зрителей они не произвели того впечатления, которого я ждал. Ни моя экспрессия, ни чувства, с которыми они были у меня связаны, на них не подействовали. Протяжное могильное «ууууу» становилось все ближе.