— Чего вам надо! — Чуть ли ни фальцетом выкрикнул в сторону зрителей Глеб. — Быть или не быть! Вот в чем вопрос! — Прокричал он известные строки из нетленного Шекспира. — Что благородней духом, покоряться пращам и стрелам яростной судьбы, иль ополчась на море смут, сразить их противоборством? Умереть, уснуть.
Глеб картинно пал на колени, приложив в скорбном жесте кулак ко лбу. Я не смог остаться равнодушным к такой сильно сыгранной цитате классика и несколько раз благодарно ударил в ладоши. Зал замер, прекратив свое недовольное мычание. Даже Борис вышел из анабиоза и вяло хлопнул в ладоши.
— Это работает! — Довольный Глеб вскочил на ноги и стал суетиться, вспоминая еще что-нибудь в этом духе. — Ничего не могу вспомнить, ничего. Вий, давай же, вспоминай!
— Это вообще не моя тема. Я не знаю ничего такого. — Теперь мне пришлось горько сожалеть о том, что я зря протирал штаны на уроках литературы. — У Лукоморья дуб зеленый! — Выкрикнул я громко, и как мне показалось, с правильной интонацией.
Зал мое выступление не впечатлило. Прожектора выхватили лица в десятке метров от нас. Это были не люди, а какие-то мерзкие копии, от взгляда которых начинали шевелиться волосы на затылке. Они подозрительно синхронно двигались, чем вызывали дополнительный гипнотический эффект, вводящий в ступор.
— Бориска, блин! — Глеб засадил ему пинка под зад, желая привлечь «застывшего» друга к испытанию.
Плохо отремонтированные очки слетели с носа Бориса. Он как будто не заметил этого. Медленно-медленно повращал головой по сторонам и снова застыл.
— Вий, кажется, мы его потеряли. Надо отступать вглубь сцены. — Решил Глеб.
— Либо вместе отступаем, либо вместе остаемся. — Ответил я ему.
— А толку-то? Ты все равно ничерта не знаешь! — Вспылил Глеб. — Оставайся, а я отступлю.
— Трус! — Крикнул я ему.
— А ты… ты бестолочь! — Глеб уже был близок к состоянию аффекта и не выбирал выражения.
Меня захлестнула злость. Захотелось припечатать ему в розовую щеку, чтобы он слетел с копыт. Я рывком приблизился к Глебу и замахнулся. Тот в испуге сжался и прикрылся руками. Удивительно, но наша ситуация каким-то образом была хорошо воспринята публикой. «Уууууу» затихло, зрители замерли в ожидании продолжения действия.
— Они хотят, чтобы мы дрались между собой. — Догадался Глеб. — Это же нечестно. У нас Борисом нет шансов пройти это испытание.
— Спасибо, но это вряд ли так. Кому интересен заранее известный победитель. Давай изобразим драку. Может быть им нужна постановка, а не драка.
— Давай. — С радостью согласился Глеб. — Только ты это, дозируй удары и не бей по лицу.
— Хорошо.
Я начал мутызгать Глеба, нанося слабые удары в его податливую плоть. Тот вяло отмахивался. Нас раскусили. Публике не понравилось такое постановочное шоу. Она жаждала чего-то более правдоподобного.
— Прям, как в жизни, не угодишь этим зрителям. — Глеб сплюнул на пол. — Чего вам надо, уроды? — Выкрикнул он.
И зря. Недовольные возгласы усилились, а первая линия зрителей сделала рывок вперед и оказалась рядом с Борисом. Так как наш друг никак на это не отреагировал, мне пришлось взять его под мышки и оттащить подальше от них.
— Давай, приходи уже в себя, мы с Глебом не справляемся. — Попросил я его, чуть ли не плача.
Борис бросил на меня бесцветный взгляд, за которым не было никакой работы мысли. Встряхнулся и поднял руки вверх. Щелкнул пальцами и отбил ногами какой-то короткий ритм.
— Это что такое такое? Кармен? — Презрительно произнес Глеб.
Борис, неожиданно для нас, принялся исполнять какой-то испанский танец, больше похожий на его женскую партию. Ему только не хватало черной юбки с розами и большой яркой розы в волосах. Он щелкал пальцами и довольно ритмично притаптывал. Зрители замерли и замолкли. Сами не заметив как, мы с Глебом стали хлопать в ладоши, поддерживая ритм танцующего друга.
Так продолжалось несколько минут, пока Борис не выдохся топать, а пальцы не устали щелкать. Он устало оперся руками о колени.
— Они хотят, чтобы мы их развлекали танцами. — Уверенно произнес он.
— Как ты догадался? — Удивился я.
— Каждый раз, когда вы начинали эмоционально двигаться, они замирали.
— Эмоционально? — Переспросил Глеб. — То есть они хотят видеть наши эмоции, переданные танцем?
— Наверно. Мне так показалось. — Борис тяжело разогнулся.
— А ты чего бабский танец-то танцевал? — Усмехнулся Глеб.
— У меня мать танцор в театре. Миллион раз видел, как дома репетировала. Других танцев я не знаю.
— Это хорошо, а то я подумал. — Глеб заржал.
— А ты сам-то какой мужской танец умеешь танцевать? Яблочко сможешь? — Я был уверен, что танец и Глеб это две противоположные вещи.
— Я могу только танец живота. — Огрызнулся он и действительно покрутил телом так, что его жирок на пузе закрутился по часовой стрелке.
Публика одобрила его движение.
— Ого! — Глеб покрутил животом в обратную сторону и получил еще порцию одобрения. — Давай, Вий, покажи, на что способен ты.
Честно признаться, с танцами у меня никогда не складывалось. Не было чувства ритма, да и тело было слишком каменным для танцевальной грации. Все что я умел, это скакать по очереди то на одной, то на другой ноге, размахивая при этом руками как попало. Уместнее всего для этого танца подходило выражение: «не подходи, зашибу».
— Ладно, только, чур, не смеяться. — Попросил я их.
— Не забывай улыбаться. Помни, улыбка без зубов красит человека вдвойне. — Поддел он меня.
Я встал в стойку, замер на мгновение, а потом пустился в пляс. Без музыки мои движения выглядели еще ужаснее. Я не танцевал, а мял глину с соломой, и грации во мне было столько же, сколько в кирпиче из самана. Я увидел глаза моих друзей, взирающих на меня, как не бесноватого, а потом и недовольный гул зрителей. У меня не получилось. Я остановился.
— Это было реально страшно, Вий. — Признался Глеб. — Даже обезьяны танцуют лучше.
— А что мне делать? — Я расстроился, почувствовав себя лишним на этом испытании.
— Мне кажется, что дело не в том, чтобы махать руками и ногами, а надо выразить чувство движениями. — Пояснил Борис. — Когда ты замахнулся на Глеба, ты был убедителен, и публика тебя оценила, а когда ты скакал, как демон…
— Ладно, я понял. Выражайте свои эмоции пока, а придумаю, какое чувство мне станцевать. — Доводы Бориса мне показались убедительными.
Пока мы считали, что он находится не в себе, он наблюдал и обдумывал и нашел решение, которое могло оказаться верным.
— Я забиваю танцевать радость. — Выкрикнул Глеб. — Это легче всего.
Не ожидая, когда мы одобрим его выбор он начал танцевать. Его движения действительно походили на радость ребенка, которому вот-вот должны отдать игрушку, которую он долго ждал. Толстяк прыгал, махал руками и улыбался до ушей. Его танец вроде бы не сильно отличался от моего набором движений, но окрашен был совершенно иначе. У меня не было никаких сомнений, что Глеб изображает радость.
Он быстро выдохся. Но даже такое короткое выступление оказало на публику благоприятное впечатление. Она больше не походила на сборище исчадий ада. Танец словно вдохнул в них божественную гармонию.
— Я попробую станцевать печаль. — Произнес Борис и сложил руки вместе, как умирающий лебедь.
Его понесло мелкими шажочками вначале в одну сторону, затем в другую. Он печально гнулся, как молодая березка на ветру. Взгляд при этом соответствовал танцу. Приподнятые уголки глаз впивались в переносицу.
— Не Бориска, а Барбариска какая-то. У него что, все танцы будут девчачьими? — Шепнул мне Глеб.
— Уж лучше девчачьими, чем, как у меня, никакими.
— Борис прав, тебе надо выбрать эмоцию, а тело само придумает, как двигаться. — Посоветовал Глеб. — Ты зажат в проявлении чувств.
— Я зажат? — Мне захотелось возразить, но подумав немного, понял, что Глеб прав. Всю жизнь я учился не выражать эмоции, чтобы никто не мог узнать, каково мне бывает на душе. От этого и окаменел. — Ладно, а что мне изобразить? Все легкое вы уже разобрали.
— Так, что у нас осталось? — Глеб почесал живот, словно извилины мозга находились в нем. — Доброта осталась, любовь, обреченность, тоска, победа. Точно, тебе же знакомо чувство победы, когда ты вырубил противника?
— Ну, это же радость.
— Это другая радость.
— Я буду копировать твои движения. Нет, мне нужно совсем другое чувство.
— Я знаю какое. — Интригующе произнес Глеб. — Тебе надо изобразить каприз. Ты же капризный до ужаса. — Глеб заржал, довольный шуткой.
— Сам ты капризный. — Я поднял руки до подбородка и согнул в локтях. — Я буду танцевать танец маленьких утят.
Почему-то мне было непреодолимо стеснительно изображать свои чувства танцем, поэтому я решил использовать обычный танец, движения которого помнил с детства.
— О, боже, в твоем исполнении это будет танец деревянных утят.
— Значит, я буду выражать чувства деревянных утят.
Борис как раз закончил свои бесконечные печальные метания по сцене, оставив публику в восторге. Он подошел к нам вспотевший, уставший, но довольный.
— Никогда не думал, что буду чувствовать публику. — Признался он. — Это здорово.
— У Вия танец маленьких утят. — Опередил меня Глеб, не скрывая в голосе иронии.
— В смысле? Здесь же другое нужно. — Удивился Борис.
— А вот и посмотрим.
Я понял, что, скорее всего, неправ, но остановиться уже не мог. Отошел от друзей, сопровождаемый пятном света, занял стойку, отклячив задницу назад, как настоящий утенок, и напевая под нос мелодию, принялся танцевать.
— Тарадаратарадам, тарадаратарадам, тарадаратарадам, дам, дам, дам.
Я старался выглядеть убедительным, но чем дольше я крутил задницей и махал руками, тем недовольнее становилась публика. Все пространство между нами, которое отвоевали Глеб и Борис, я «просрал». Гудящая публика угрожающе приблизилась. Как они меня злили. Я представ