Входит Баландар, директор труппы, и сообщает нам то, о чем я только что рассказала; персонаж одновременно очень важный и симпатичный, он добавляет: «Будем веселиться». О! Баландар! Этот сюртук, безукоризненный белый жилет, огромная шляпа — то она у него на голове, то он ее держит в руках, — этот величественный вид! Его портной — Жорж Санд, и он этим беспрестанно хвастается…
…Завсегдатаи театра, которые знают персонажей, так сказать, вне их ролей, вернее во всех их ролях, — в особенностях их характеров (Морис очень считается с этим), в их жанре, так как у каждого персонажа есть определенное амплуа, и он никогда не играет роли, не соответствующей его способности, его нравственным качествам, или порокам, — повторяю, завсегдатаи театра как бы знают часть их жизни еще до начала спектакля. У каждого есть свои любимцы, бывает даже и слабость к тому или иному персонажу. Всем известно, что Плошю, видя мадемуазель Олимпию Нантуйе, не может скрыть своего удовольствия. Лина нежно любит Баландара У госпожи Санд явно выраженная склонность к дожу Венеции и к Гаспардо, лучшему рыбаку Адриатики. Плане ухаживает за мадемаузель Идой. Мне надо сделать выбор. Деревянный петух никогда никого не любил. Он презирает женский пол и относится к нему очень часто непочтительно. Но у меня с ним любовь с первого взгляда. Я признаюсь ему в любви при всех; он отвечает мне…
— Как, и ты, Деревянный петух, ты тоже влип, несчастный? Ты же был до сих пор верен своему имени! — кричит Лина.
— Что поделаешь! Жюльетта в моем вкусе.
Адам протестует и кричит:
— А! Нет! Только этого недоставало!
Мы помираем со смеху. Восхищенная госпожа Санд объявляет, что Адам попался на удочку, что это одна из самых больших удач Мориса…
Супруги Адам поняли, что Санд бывает сама собой только в Ноане. «Если я отсюда убегала, то только потому, что я бродяга», — смеясь, говорила она. Ей все больше хотелось думать, что ее «кавалькады» были только случайными шалостями, что они были вне ее единственно любимой деревенской жизни. Гостями Ноана тогда были Дюма-сын (который в 1864 году женился на своей зеленоглазой княгине); Готье; добряк Тео, который после первого знакомства с Жорж Санд решил, что она враждебно к нему относится, потому что она смотрела на него, не говоря ни слова; Флобер, которого с трудом убедили приехать и который дразнил Жюльетту Адам, уверяя, что будущая республика будет триумфом зависти и глупости; Тургенев, привезенный Полиной Виардо, от романов которого Санд была в восхищении («Он поражается, когда я говорю ему, что он великий художник и великий поэт»); а однажды даже вся труппа театра Одеон, комический роман на гастролях, пение и смех, замороженное шампанское, до трех часов утра.
Распорядок дня не менялся. Санд — Флоберу: «Каждый день забираюсь в реку, сижу по горло в воде и полностью восстанавливаю свои силы в этом холодном и тенистом ручье, который я обожаю; в нем я провела много часов моей жизни, набираясь сил после слишком долгого пребывания наедине с чернильницей…» Летом купание в ручье, всегда прохладном, так как он течет в тени. В полдень общий завтрак, потом продолжительная прогулка в парке, осмотр цветов, работа или занятия с Авророй; Санд даже находит время обучать игре на трубе горниста пожарной команды.
Жорж Санд — Жюльетте Адам, 10 января 1869 года: Ну и занятие! Но теперь я умею это делать! Побудка, сигнал, отзыв, тревога, барабанный сигнал, место сбора, скорый шаг, обычный шаг и т. д. Пользуюсь случаем, чтобы преподать элементарное понятие музыки славному малому — подручному мельника: он не умеет читать, но смышлен — научится…
В 6 часов обед. После вторичной прогулки по саду возвращаются в голубой салон, и Санд играет на фортепьяно классические произведения, испанские мелодии или старинные беррийские песни. Дети уходят спать; все усаживаются вокруг стола. Санд раскладывает пасьянсы или кроит платья для внучек; Морис рисует карикатуры; другие играют в «морской бой», в домино; иногда кто-нибудь читает вслух. Флобер, Тургенев, сама Санд проверяют на этой публике свои еще не напечатанные вещи. Но чаще всего подшучивают друг над другом, дурачатся, как дети, Жорж Санд молчит, но ей нравится, чтобы вокруг нее была эта шумная суета. «Веселье — говорит она, — лучшая гигиена тела и души». Она верит в веселость так же, как в здоровье, как в доброту. Она хочет его henaurme[71], как говорит ее друг Флобер. Шестидесятилетний возраст не избавил ее от любви к проделкам. Вместе с Морисом они прячут в деревянный сундук в комнате четы Адам петуха, и несчастный Эдмон всю ночь не может сомкнуть глаз. Жюльетта не остается в долгу: она подкупает звонаря-могильщика, чтобы он изо всех сил звонил к вечерней молитве и таким образом разбудил весь дом. Флобер ворчит. Как и следовало ожидать, «он невыносим в театре марионеток, потому что все критикует и не соглашается, что это глупо». Санд в виде дружелюбной мести посвятила ему роман. «Катящийся камень», в котором марионетки Ноана превращены в литературные персонажи.
Она продолжала еще писать романы, не очень в них веря. «Но привыкаешь рассматривать это, как военный приказ, и идешь в огонь, не спрашивая себя, будешь ли ты убит или ранен… Я иду своей дорогой, глупа я как пробка, а терпелива, как беррийка…» Каждую ночь, уложив гостей спать, она заполняет своим твердым почерком двадцать страниц. Она никогда не переписывает и редко исправляет. «Я занимаюсь литературой, как другие садоводством», — говорит она. Это не первоклассно, но «старый отставной трубадур поет иногда при луне свою несложную песенку, не очень заботясь, хорошо или плохо он поет, только бы это был тот мотив, который вертится у него в голове…» Она сама скромность. Ее по-настоящему восхищает не собственное творчество, а «Воспитание чувств». Она приходит в отчаяние, видя, что враждебные статьи огорчают Флобера. «Трудно даже вообразить, — говорит она, — до какой степени Флобер честен, как художник, как добросовестно относится к своей профессии». Но тут же она делает хитрую оговорку: «Его стесняет то, что он не знает, поэт он или реалист; а он и то и другое».
Такие же верные критические мысли обнаруживаются в письмах, которые она тогда посылала молодому писателю, встреченному у Маньи, Ипполиту Тэну: «Вы поставили Бальзака на подобающее ему место, в котором ему было отказано при жизни. Высокие умы не признавали его, он страдал из-за этого. Сколько раз я ему говорила: «Успокойтесь! Вы всегда будете на вершине». Когда Тэн послал ей Томаса Грэндоржа, она похвалила его, сказала, что работа талантлива и умна, но сделала при этом оговорки.
Жорж Санд — Тэну, 17 октября 1867 года: Мне не нравится выдумка, которая служит фоном для размышлении господина Грэндоржа. Мне не нравится его имя, мне не правится его педикюр и еще менее его танцовщица. Все это, по-моему, передано холодно, все не к месту и отдает английским юмором, то есть непонятным вам и невеселым. Французский ум продпочитает правдоподобие, логически мыслящий Мольер является его выразителем во все времена. Тристам Шенди вызывает в нас удивление, но не развлекает нас, и по существу, нам нравится только чувствительная и изящная сторона произведения. Непонятно, почему господин Грэндорж, первоклассный художник, тонкий критик, изысканный артист, выставлен в смешном и странном виде, а еще менее понятно, почему он порочен. У автора есть какая-то своя мысль, но она неуловима: эта загадка огорчает или выводит из терпении.
Вот это поистине французское и великолепно изложенное суждение.
Сама же Дама из Ноана ищет сюжеты для своих произведений вблизи себя. Так, роман «Мадемуазель Меркем» явно был написан по мотивам жизни ее дочери Соланж. Под именем Эрнесты дю Блоссэ она описывает свою дочь: «Натура надменная, капризная, склонная к противоречиям, иногда причудливая, иногда практическая, умеющая извлекать все выгоды из своего положения». Как Соланж разорвала свою помолвку с беррийским дворянином Фернаном де Прео, чтобы выйти замуж за Клезенже, так и Эрнеста разрывает свою помолвку с неким господином Ла Торонэ, местным дворянином, чтобы выйти замуж за Монрожэ. Создается впечатление, что Жорж Санд спустя двадцать один год обратилась к старым письмам, которые либо сохранились у нее самой, либо были ей возвращены. Соланж оставалась загадкой. У этой сорокалетней красавицы были богатые любовники из почтенных семейств; она получала от них весьма ощутительную денежную помощь, что не мешало ей брать деньги и у отца и у матери.
Итоги подведены, страсти улеглись, и Жорж счастлива: «Буду ли я плакать на развалинах Пальмиры? Нет, это пройдет, как говорит Ламбер. Беда моих современников в том, что они хотели бы возвратиться в прошлое. Ничто не возвращается; все проходит; все мы, как вода, журчим и струимся, но если нам удалось отразить прекрасные вещи, которые мы любили, которые воспели, — не пора ли перестать журчать и струиться? Продолжать — скучно, начать снова — страшно. Человек старится в одиночку, печальный или сосредоточенный, но спокойный, все более спокойный!..» Она чувствует себя превосходно, она загорела на солнце, ее кожа приобрела кирпичный оттенок; она еще способна ходить целый день и, вернувшись, выкупаться в ледяном Эндре.
Жорж Санд — Жозефу Дессо, 5 июля 1863 года: У меня шестьдесят четвертая весна. Я не ощущаю тяжести лет. Я хожу, как и раньше, работаю, как и раньше, сплю так же хорошо. Мои глаза утомлены, но я ношу очки с давних пор, и вопрос лишь в номере, вот и все. Когда я не смогу работать, надеюсь, я потеряю и желание работать. И потом все почему-то боятся приближающейся старости, как будто уверены, что доживут до нее. Никто не думает о том, что с крыши может упасть черепица. Самое лучшее быть всегда к ней готовым и наслаждаться старостью так, как мы не умели наслаждаться молодостью. В двадцать лет теряют столько времени и так расточают жизнь! На склоне лет дни считаются вдвойне: вот наше утешение…