Наконец постромку привязали, кучер взобрался на козлы, и карета тронулась. Вереница экипажей двигалась быстро, и королевские лошади тоже взяли резво — так резво, что Жильбер сразу вспомнил дорогу из Ла-Шоссе, свой обморок и бессилие. Сделав над собой усилие, он догнал карету, взобрался на свободные запятки и покатил. Однако ему тут же пришло в голову, что, сидя здесь, он занял место слуги Андреа.
— Ну уж нет! — пробормотал непреклонный молодой человек. — Никто не сможет сказать, что я не боролся до конца; пусть ноги у меня устали, но ведь руки-то нет!
Схватившись двумя руками за запятки, он пролез под каретой и, очутившись под козлами, остался там, удерживаясь в этом трудном положении, несмотря на тряску и толчки, лишь силою рук, — только бы не идти на сделку с совестью.
— Адрес ее я узнаю, — шептал он. — Меня ждет еще одна трудная ночь, но зато завтра я отдохну, сидя на своем стуле и переписывая ноты. Деньги у меня еще есть; если захочу, то смогу часа два соснуть.
Потом он подумал, что Париж — город большой и он, совсем не зная его, может заблудиться, после того как барон с сыном и дочерью обоснуются в доме, выбранном для них Филиппом. По счастью, теперь была почти полночь, а светать начинало уже в половине четвертого.
Размышляя обо всем этом, Жильбер заметил, что они пересекают какую-то широкую площадь с конной статуей посредине.
— Смотри-ка, вроде бы площадь Победы, — радостно и вместе с тем удивленно проговорил он.
Карета повернула, Андреа прислонилась головой к дверце.
— Статуя покойного короля. Подъезжаем, — сообщил Филипп.
Карета довольно быстро покатилась по склону, и Жильбер чуть было не попал под колеса.
— Вот мы и на месте, — объявил Филипп.
Жильбер коснулся ногами земли, метнулся на другую сторону улицы и притаился за каменной тумбой. Филипп, выпрыгнув первым из кареты, позвонил, затем подошел к дверце и помог Андреа сойти. Барон вылез последним.
— Ну что, собираются эти бездельники устроить нас здесь на ночь? — проворчал он.
Однако в этот миг послышались голоса Ла Бри и Николь, и двери открылись. Трое путешественников скрылись в темноте двора; дверь за ними затворилась. Карета со слугами уехала — им нужно было возвращаться в королевские конюшни. Дом, в который вошли путешественники, ничем особенным не отличался, однако карета, отъезжая, осветила своим фонарем здание напротив, и Жильбер прочел вывеску: «Гостиница Арменонвиль». Осталось запомнить улицу. Он пошел к ближайшему ее концу, туда же, куда уехала карета, и, к своему изумлению, вышел к фонтану, из которого имел обыкновение пить. Пройдя шагов десять назад по параллельной улице, Жильбер узнал булочную, где покупал хлеб. Однако он все еще сомневался и вернулся на угол. При свете далекого уличного фонаря он прочитал на белом камне два слова, которые видел три дня назад, возвращаясь вместе с Руссо после сбора растений в Медонском лесу: «Улица Платриер».
Значит, Андреа живет в сотне шагов от него — это гораздо ближе, чем было в Таверне от его каморки до ворот замка. Жильбер добрался до своей двери, надеясь, что никто не втащил внутрь спасительный кончик бечевки, с помощью которой он поднимал внутреннюю щеколду. Сегодня ему везло. Из дырки торчало несколько ниточек; он потянул за них и вытащил всю бечевку. Дверь открылась.
Молодой человек на ощупь добрался до лестницы и, бесшумно поднявшись по ступенькам, нашарил наконец висячий замок своей комнаты, в котором Руссо любезно оставил торчать ключ. Через десять минут усталость взяла верх над озабоченностью, и Жильбер уснул, предвкушая завтрашний день.
54. ФЛИГЕЛЬ
Жильбер вернулся поздно и заснул быстро и крепко, позабыв занавесить окно лоскутом, защищавшим его от лучей утреннего солнца. Вскоре, часов в пять, он проснулся оттого, что свет упал ему на глаза, и быстро поднялся, испугавшись, что проспал. Как человек, выросший в селе, Жильбер прекрасно умел определять время по положению солнца, а также по яркости его лучей. Он побежал взглянуть на эти свои часы. Бледный свет, падавший лишь на верхушки высоких деревьев, его успокоил: он не проспал, а встал слишком рано.
Занимаясь своим туалетом перед маленьким окошком и размышляя о событиях минувшего дня, Жильбер с наслаждением подставлял горячий гудящий лоб свежему утреннему ветерку; затем, вспомнив, что Андреа живет теперь на соседней улице, рядом с гостиницей «Арменонвиль», он попытался угадать, который из домов — ее. Вид тенистой листвы под окном напомнил ему слова девушки, подслушанные им накануне: «Там есть деревья?»
— Не поселилась ли она в том необитаемом флигеле в саду? — проговорил себе под нос Жильбер, после чего решил заняться этим флигелем вплотную.
По странному совпадению какой-то необычный шум и движение привлекли его взгляд к одному из окон флигеля. Окно это, так долго стоявшее заколоченным, теперь трясла чья-то неумелая или слабая рука; сверху рама уже подалась, однако у разбухшего подоконника ее заклинило, и окно не растворялось. Наконец после особенно сильного толчка дубовая рама заскрипела, и резко распахнувшиеся створки открыли взору Жильбера молоденькую девушку, раскрасневшуюся от усилий и отряхивавшую запыленные руки. Жильбер издал удивленный возглас и отпрянул назад. В чуть опухшей от сна девушке, которая потягивалась на свежем воздухе, он узнал м-ль Николь.
Теперь никаких сомнений не оставалось. Накануне Филипп сообщил отцу и сестре, что Ла Бри и Николь готовят для них жилье. Значит, флигель и был тем самым жильем, а за домом на улице Цапли, куда пошли вчера путешественники, были сады, тянувшиеся позади улицы Платриер.
Жильбер отпрыгнул от окна настолько стремительно, что, если бы Николь, находившаяся, впрочем, довольно далеко, не предавалась столь приятному после пробуждения праздному созерцанию, она непременно заметила бы нашего философа. Однако Жильбер для того и проявил завидное проворство, чтобы Николь его не увидела в окошке под крышей; быть может, если бы Жильбер жил во втором этаже и в окне за его спиной виднелись богатые шпалеры и роскошная мебель, он не очень опасался бы, что его увидят, однако мансарда на шестом этаже говорила о его принадлежности к низшим слоям общества, и он не очень-то жаждал выставляться напоказ. К тому же в нашем мире гораздо лучше все видеть, оставаясь невидимым. И наконец, если Андреа узнает, что он здесь, не заставит ли это ее переселиться или не выходить гулять в сад?
Увы, гордость Жильбера возвышала его в собственных глазах. Какое дело Андреа до Жильбера? Зачем ей делать хотя бы шаг, чтобы приблизиться к нему или удалиться от него? Она ведь была из той породы женщин, что могут выйти из ванны в присутствии лакея или крестьянина — они для нее не мужчины. Зато Николь из другой породы, и ее следует избегать. Потому-то Жильбер и скрылся столь стремительно.
Однако долго пробыть вдали от окна он не смог и, тихонько подойдя поближе, выглянул. Другое окно, расположенное на первом этаже как раз под первым, только что отворилось, и в нем появилась фигура в белом: Андреа в утреннем пеньюаре, еще полусонная, нашаривала ногой под стулом слетевшую домашнюю туфлю. Напрасно Жильбер всякий раз, когда видел Андреа, клялся себе, что будет тверд в своей ненависти и не поддастся чувству любви, — кончалось это всегда одинаково; вот и сейчас он вынужден был опереться о стену, сердце его забилось, словно собиралось выскочить из груди, в жилах закипела кровь. Впрочем, кровообращение молодого человека мало-помалу успокоилось, и он начал размышлять. Как мы уже говорили, речь шла о том, чтобы видеть, оставаясь невидимым. Взяв одно из платьев Терезы, он прикрепил его булавкой к веревке, протянутой поперек всего окна, и из-за этой импровизированной занавески стал наблюдать за Андреа, уже не боясь, что та его заметит.
Андреа поступила по примеру Николь: она потянулась, из-за чего пеньюар у нее на груди на миг разошелся, потом облокотилась о подоконник и принялась неторопливо осматривать сад. На лице ее отразилось явное удовольствие, и она, так редко улыбавшаяся мужчинам, без всякой задней мысли улыбнулась саду. Везде была тень от высоких деревьев, повсюду буйствовала зелень.
Среди прочих домов, окружавших сад, взгляд Андреа остановился и на доме Жильбера. С места, где сидела Андреа, были видны лишь мансарды — также, впрочем, как и ее было видно только из мансард. Ничто в них не привлекло ее внимания. Да и что было за дело гордой девушке до жившего там люда?
Итак, осмотревшись, Андреа убедилась, что она одна, за ней никто не наблюдает и поблизости от ее тихого пристанища не видно ни одной любопытной физиономии какого-нибудь парижского насмешника, которых так боятся провинциалки.
Результат ее наблюдений не замедлил сказаться. Оставив окно широко распахнутым, чтобы утренний воздух добрался до самых дальних углов ее комнаты, Андреа подошла к камину, дернула за сонетку и принялась одеваться или, точнее, раздеваться в глубине полутемной комнаты. Вошла Николь, расстегнула ремни шагреневого несессера времен королевы Анны, достала черепаховый гребень и распустила волосы Андреа. Мгновенно длинные густые локоны, словно плащ, упали на плечи девушки.
Жильбер тихо вздохнул. Едва ли он видел когда-либо прекрасные волосы Андреа, которые мода и этикет всегда покрывали слоем пудры, но он узнал Андреа — полуодетую, в сто раз более прекрасную в своем неглиже, чем в самом изысканном одеянии. Плотно сжатые губы молодого человека пересохли, руки его горели как в лихорадке, глаза померкли от напряжения. По прихоти Андреа, причесываясь, подняла голову, и глаза ее остановились на мансарде Жильбера.
— Смотри, смотри, — прошептал тот, — как ни старайся, ничего не увидишь, а я вот вижу все.
Жильбер ошибался: Андреа увидела развевающееся платье, на манер тюрбана обмотанное вокруг головы молодого человека, и показала Николь пальцем на это странное зрелище. Та, прервав свое сложное занятие, ткнула в сторону окошка гребнем, похоже, спрашивая госпожу, туда ли та показывает.