Крик сопровождался щелканьем кнута.
Жильбер ничего не слышал.
— С дороги! Задавлю!
И как бы в подкрепление этого истошного крика удар длинного ременного кнута обрушился на поясницу Жильбера.
Но он не почувствовал боли и, все так же ничего не видя и не слыша, остался лежать под копытами лошадей, которые вылетели с боковой дороги, что между Тьеблемоном и Воклером сходится с главным трактом.
Из кареты, которую лошади влекли, подобно тому как ураган несет перышко, послышался душераздирающий крик.
Сверхчеловеческим усилием форейтор постарался остановить лошадей, но с первой, выносной, это ему не удалось, и она перескочила через Жильбера. Зато двух других, с которыми ему управиться было легче, он все-таки удержал. Из кареты высунулась женщина.
— О Боже! — испуганно воскликнула она. — Бедный мальчик! Его задавило?
— Боюсь, похоже на то, сударыня, — отвечал форейтор, пытаясь хоть что-то увидеть сквозь клубы пыли, поднятой копытами лошадей.
— Ах, несчастный! Ах, бедный дурачок! Остановимся!
И путешественница, распахнув дверь, выпорхнула из кареты.
Форейтор уже спешился и вытаскивал безжизненное и окровавленное, как он полагал, тело Жильбера из-под экипажа.
Путешественница помогала ему, как могла.
— Вот ведь кому повезло! — воскликнул форейтор. — Ни ссадины, ни царапины!
— Но он же без чувств!
— Да это просто со страху. Давайте положим его у канавы и поехали дальше: вы ведь торопитесь.
— Ни за что! Я не могу бросить этого мальчика в таком состоянии.
— Ничего с ним не случится. Полежит и придет в себя.
— Нет! Нет! Какой молоденький, бедняжка! Наверное, сбежал из коллежа, решил побродяжить да не рассчитал сил. Видите, он бледен как смерть! Нет, я его не брошу. Отнесите его в берлину на переднее сиденье.
Возница исполнил приказ. Дама тоже села в карету. Жильбер лежал наискось на мягком сиденье, голова его опиралась на обитые войлоком стенки берлины.
— А теперь пошел! — крикнула дама. — Мы потеряли десять минут. Ежели наверстаешь их, получишь пистоль.
Форейтор щелкнул над головой кнутом, и лошади, прекрасно знакомые с этим грозным сигналом, взяли с места в галоп.
20. ЖИЛЬБЕР ПЕРЕСТАЕТ СОЖАЛЕТЬ О ПОТЕРЯННОМ ЭКЮ
Когда через несколько минут Жильбер пришел в себя, он изрядно удивился, обнаружив, что, так сказать, распростерт в ногах женщины, которая пристально смотрит на него.
То была молодая особа лет двадцати четырех — двадцати пяти с большими серыми глазами и вздернутым носиком; щеки ее загорели под южным солнцем, изящно и прихотливо очерченный рот придавал открытому и жизнерадостному лицу выражение лукавства и настороженности. У нее были красивейшие в мире руки, и красота их еще подчеркивалась лиловым бархатом рукавов, украшенных золотыми пуговицами. Струистые складки юбки из серого шелка с крупными узорами заполняли чуть ли не всю карету. Надо сказать, Жильбер еще больше удивился, когда понял, что лежит в карете, которую несут галопом три почтовые лошади.
Поскольку дама сочувственно улыбалась, Жильбер смотрел на нее, пока не убедился, что она ему не снится.
— Ну как, мой мальчик, вам лучше? — прервала молчание дама.
— Где я? — спросил Жильбер, очень кстати вспомнив фразу, которую он вычитал из романов и которую произносят только в романах.
— Теперь, мой друг, в безопасности, — ответила дама с явным южным выговором. — А вот совсем недавно вам угрожало быть раздавленным колесами моей кареты. Что с вами случилось? Почему вы упали прямо на дороге?
— Я почувствовал слабость, сударыня.
— Вот как! Слабость? А что же стало причиной этой слабости?
— Я слишком долго шел.
— И как долго вы были в пути?
— Я вышел вчера в четыре пополудни.
— И сколько же вы прошли с четырех пополудни?
— Думаю, лье шестнадцать, если не восемнадцать.
— За двенадцать, нет, за четырнадцать часов?
— Да, но я ведь все время бежал.
— Куда же вы направляетесь?
— В Версаль, сударыня.
— А идете?
— Из Таверне.
— А где это, Таверне?
— Это замок, находящийся между Пьерфитом и Бар-ле-Дюком.
— Но у вас, наверное, не было даже времени как следует поесть?
— Не только времени, сударыня, но и средств.
— Как так?
— По дороге я потерял деньги.
— Значит, со вчерашнего дня вы ничего не ели?
— Кроме маленького кусочка хлеба, который я взял с собой.
— Бедняжка! Но почему же вы не попросили, чтобы вам дали что-нибудь поесть?
Жильбер высокомерно улыбнулся.
— Потому, сударыня, что я горд.
— Горд? Гордость — прекрасное чувство, но не тогда, когда умираешь от голода.
— Лучше умереть, чем покрыть себя бесчестьем.
Дама прямо-таки с восторгом взглянула на своего собеседника, изрекавшего такие сентенции.
— Но кто вы такой, мой друг, чтобы так говорить? — осведомилась она.
— Я — сирота.
— И как вас зовут?
— Жильбер.
— Жильбер? А дальше?
— Все.
— А-а, — протянула дама, изумляясь все больше и больше.
Жильбер увидел, что произвел впечатление, и порадовался тому, что представляя себя, сыграл немножко под Жана Жака Руссо.
— А не слишком ли вы молоды, мой друг, чтобы бегать по дорогам? — продолжала расспросы дама.
— Я был оставлен один в старом замке, который покинули хозяева. Я последовал их примеру и тоже покинул его.
— Не имея определенной цели?
— Земля велика, и под солнцем каждому найдется место, — изрек Жильбер.
— Видно, это незаконный сын какого-нибудь помещика, удравший из усадьбы, — пробормотала себе под нос дама, а вслух спросила: — Так вы говорили, что потеряли кошелек?
— Да.
— И сколько же в нем было?
— Всего один экю, то есть шесть ливров, — отвечал Жильбер, раздираемый противоречивыми чувствами: во-первых, стыдясь признаться в бедности, а во-вторых, опасаясь похвастаться слишком крупной суммой, поскольку могли возникнуть подозрения, что она добыта нечестным путем, — но мне этого было вполне достаточно.
— Шесть ливров на такую дальнюю дорогу? Но вам бы их едва хватило, чтобы купить на два дня хлеба! А расстояние-то какое, Боже мой! Вы сказали, что идете из Бар-ле-Дюка в Париж?
— Да.
— Полагаю, это лье шестьдесят, если не все шестьдесят пять?
— Я не считал, сколько лье, сударыня. Я просто сказал, что приду туда, и все.
— Сказали — и пошли? Безумец!
— У меня крепкие ноги.
— Ноги, какими бы крепкими они ни были, отказывают, и вы в этом убедились.
— О нет, меня подвели не ноги — у меня пропала надежда.
— Да, как мне показалось, вид у вас был такой, словно вы в совершенном отчаянии.
Жильбер горько улыбнулся.
— У вас что, помутилось сознание? Вы били себя по голове, рвали волосы.
— Вы уверены, сударыня? — спросил он, изрядно сконфуженный.
— Совершенно. И оттого что вы были в отчаянии, вы не услышали подъезжавшей кареты.
Жильбер подумал, что будет неплохо еще возвысить себя, рассказав всю правду. Инстинкт подсказывал ему, что его история может представить интерес, особенно для женщины.
— Я и вправду был в отчаянии, — признался он.
— Из-за чего же?
— Из-за того, что не мог больше следовать за экипажем, который догонял.
— Неужели? — улыбнулась дама. — Но это же прямо-таки приключение. И за этим, конечно, кроется любовь?
Жильбер еще не научился владеть собой и потому покраснел.
— А что же это был за экипаж, мой юный Катон?
— Карета из свиты дофины.
— Что? Что вы сказали? — воскликнула дама. — Значит, дофина впереди нас?
— Конечно.
— А я-то думала, позади, где-нибудь в Нанси. Разве по дороге ей не устраивают торжественные встречи?
— Да нет, ее встречают, но, похоже, ее высочество торопится.
— Дофина торопится? Кто вам это сказал?
— Я так предполагаю.
— Предполагаете?
— Да.
— И на чем же основаны ваши предположения?
— На том, что сперва она сказала, будто намерена часа три отдохнуть в Таверне…
— И?
— И провела там дай Бог три четверти часа.
— Скажите, а не получала ли она какого-нибудь письма из Парижа?
— Да, прибыл господин в расшитом кафтане, и у него было письмо.
— А вы не знаете, как имя этого господина?
— Нет. Знаю только, что он губернатор Страсбурга.
— Господин де Стенвиль, родственник господина де Шуазеля. Ай-ай-ай! Кучер, гони! Быстрей!
В ответ на приказ громко щелкнул кнут, и Жильбер почувствовал, что карета прибавила ходу, хоть кони и до того шли галопом.
— Значит, дофина впереди нас? — переспросила дама.
— Да, сударыня.
— Ей придется остановиться позавтракать, — сказала дама, как бы рассуждая сама с собой, — и тогда мы обгоним ее, если только этой ночью… Ночью она останавливалась?
— Да, в Сен-Дизье.
— В котором часу?
— Примерно около одиннадцати.
— Значит, на ужин. Ей придется остановиться позавтракать. Кучер, какой первый приличный городишко у нас по пути?
— Витри, сударыня.
— И сколько до него?
— Три лье.
— А где у нас смена лошадей?
— В Воклере.
— Хорошо. Гони и, если увидишь вереницу карет, сообщи мне.
Пока дама переговаривалась с форейтором, Жильбер чуть опять не потерял сознание. Когда она снова уселась, то обратила внимание, что он сидит бледный, с закрытыми глазами.
— Бедняжка! — воскликнула она. — Вам опять дурно! Это моя вина. Человек умирает от голода и жажды, а я, вместо того чтобы напоить и накормить, мучаю его разговорами.
И чтобы исправить допущенную ошибку, дама первым делом достала из кармана в обивке кареты украшенную чеканкой фляжку, на горлышке которой висел на золотой цепочке позолоченный стаканчик.
— Выпейте сперва капельку этого вина, — сказала она и, наполнив стаканчик, подала его Жильберу.
На сей раз Жильбер не заставил себя упрашивать. То ли красивая ручка, протягивавшая стаканчик, была причиной тому, то ли жажда томила его сильнее, чем в Сен-Дизье.