Наконец, не видя на ней ни одного экипажа, незнакомец постучал в ставень.
— Эй! Есть кто-нибудь? — крикнул он.
— Кто там? — раздался мужской голос, и ставень отворился.
— Сударь, если вы хотите продать свою лошадь, покупатель уже нашелся, — сообщил незнакомец.
— Вы же видите, что в хвост коню не вплетен соломенный жгут, — последовал ответ из окна, и ответивший с крестьянской непосредственностью захлопнул ставень.
Ответ, очевидно, не удовлетворил незнакомца, потому что он постучал во второй раз.
Это был мужчина лет сорока, высокий, крепкий, с красным лицом и иссиня-черной щетиной; на его узловатые руки ниспадали широкие кружевные манжеты. Обшитую галуном шляпу он носил набекрень, по моде офицеров из провинции, желающих нагнать страху на парижан.
Незнакомец постучал в третий раз, после чего раздраженно крикнул:
— Послушайте, друг мой, вы не слишком учтивы! И ежели вы не откроете ставень, я сей же миг вышибу его.
После такой угрозы ставень отворился, и в окне показалось то же самое лицо.
— Вам же сказали, что конь не продается, — повторил крестьянин. — Какого дьявола! Вам этого недостаточно?
— А вот я говорю, что мне нужен скакун.
— Коль вам нужен скакун, ступайте на почтовую станцию. Там шестьдесят скакунов из конюшен его величества — есть из чего выбрать. А единственного коня оставьте его хозяину.
— Повторяю, я хочу именно этого коня.
— Губа у вас не дура: конь-то арабский!
— Вот еще одна причина, почему я желаю купить его.
— Может, вы и желаете купить, да, к сожалению, конь не продажный!
— А кому он принадлежит?
— Больно вы любопытны.
— А ты больно скрытен.
— Ну, ладно! Он принадлежит одной особе, которая остановилась у меня и которая любит его больше жизни.
— Я хочу поговорить с этой особой.
— Эта особа спит.
— А это кто — мужчина или женщина?
— Женщина.
— Так вот, скажи этой женщине, что, ежели у ней есть нужда в пятистах пистолей, ей дадут их за этого коня.
— Поди ж ты! — удивился крестьянин, широко открыв глаза. — Пятьсот пистолей! Хорошие деньги.
— Если хочешь, добавь, когда будешь с ней говорить, что иметь этого коня желает король.
— Король?
— Он самый.
— Может, это вы и есть король?
— Нет, но я представляю его.
— Вы представляете короля? — переспросил крестьянин, снимая шляпу.
— Поторопись, друг мой, король очень спешит!
И наш геркулес снова бросил внимательный взгляд на дорогу.
— Ладно. Можете быть спокойны, — уверил крестьянин, — как только дама проснется, я ей в двух словах сообщу о вашем предложении.
— Да, но у меня нет времени ждать, когда она проснется.
— Так что же делать?
— Разбуди ее, черт возьми!
— Я не смею.
— Ну хорошо, тогда я сам разбужу ее.
И человек, утверждавший, что он представляет его величество, поднял руку, в которой сжимал длинный хлыст с серебряным набалдашником, и вознамерился постучать в ставень второго этажа.
— Э, нет, нельзя!
Но поднятый хлыст опустился, даже не притронувшись к окошку, так как неизвестный заметил на дороге карету, которую везли крупной, но уже усталой рысью три лошади.
Зоркий взгляд неизвестного узнал дверцы кареты, и он ринулся навстречу ей с быстротой, сделавшей бы честь жеребцу, которого он намеревался приобрести.
А карета эта была той, в которой ехала наша путешественница, ангел-хранитель Жильбера.
Увидев подающего знаки мужчину, форейтор, не уверенный, дойдут ли лошади до почтовой станции, с радостью остановил их.
— Шон! Милая Шон! — крикнул незнакомец. — Ты ли это? Ну, наконец-то! Здравствуй! Здравствуй!
— Я, Жан! — ответила названная этим странным именем путешественница. — А что ты здесь делаешь?
— Прелестный вопрос, черт бы меня побрал! Жду тебя.
С этими словами геркулес вскочил на подножку, сквозь открытую дверь облапил своими длинными ручищами молодую женщину и стал покрывать ее поцелуями.
Вдруг он заметил Жильбера, который, не имея ни малейшего представления, что за отношения связывают этих двух новых персонажей, введенных нами в повествование, сидел с мрачным видом, какой бывает у собаки, когда у нее отнимут кость.
— Кто это у тебя тут? — поинтересовался геркулес.
— Юный философ, и презабавный, — ответила м-ль Шон, нимало не заботясь о том, ранит или польстит этот ответ ее протеже.
— Где ты его подобрала?
— На дороге. Но это не имеет значения.
— Да, действительно, — согласился обладатель имени Жан. — Ну, и как там наша старушка графиня Беарнская?
— Готово.
— Как готово?
— Приедет.
— Приедет?
— Да, — кивнула Шон.
Беседу эту Жан вел, все так же стоя на подножке.
— И что же ты ей наплела? — поинтересовался он.
— Что я — дочь ее адвоката метра Флажо, еду в Верден и что папочка поручил мне сообщить ей, что ее дело назначено к слушанию.
— И все?
— А чего же больше? Я только и прибавила, что для назначения ее дела к слушанию крайне необходимо ее присутствие в Париже.
— И что же она сделала?
— Широко раскрыла свои крохотные бесцветные глазки, взяла понюшку табаку, заявила, что метр Флажо — величайший человек на свете, и распорядилась насчет отъезда.
— Великолепно, Шон! Я сделаю тебя своим чрезвычайным послом. А теперь не позавтракать ли нам?
— Обязательно, а не то этот несчастный младенец умрет от голода. Но только побыстрей, хорошо?
— А что так?
— Нас могут перегнать.
— Кто? Старая сутяжница? У нас в сравнении с ней в запасе часа два, так что с господином де Мопу мы успеем переговорить.
— Нет, дофина.
— Ну, дофина сейчас еще только в Нанси.
— Она в Витри.
— В трех лье отсюда?
— Да.
— Проклятье! Это меняет дело. Пошел, кучер, пошел!
— Куда, сударь?
— На почтовую станцию.
— А вы, сударь, сойдете или сядете?
— Я останусь там, где я сейчас.
Карета тронулась, увозя на подножке Жана, и через пять минут подкатила к зданию почтовой станции.
— Котлет, цыпленка, вареных яиц, бутылку бургундского, короче, чего угодно, только побыстрей, — распорядилась Шон, — мы должны сию же минуту уехать.
— Прошу прощения, сударыня, — заявил смотритель почтовой станции, выходя на порог, — но ежели вы уезжаете сию минуту, то ехать вам придется на своих лошадях.
— На каких это своих лошадях? — удивился Жан, соскочив с подножки.
— На тех, на которых вы сюда приехали.
— Э, нет! — запротестовал кучер. — Они уже сделали два перегона. Да посмотрите сами, в каком они виде, бедняжки.
— Он прав, — подтвердила Шон. — Они уже не смогут везти карету.
— А что мешает вам дать мне свежих лошадей? — поинтересовался Жан.
— Только то, что у меня их нет.
— Они должны у вас быть… Тысяча чертей! Существует же предписание, в конце концов.
— Сударь, по предписаниям у меня в конюшне должно быть пятнадцать лошадей…
— Ну, и?
— А у меня их восемнадцать.
— Я столько не требую. Мне достаточно трех.
— Беда в том, что они в разгоне.
— Все восемнадцать?
— Все.
— Черт бы вас побрал! — выругался Жан.
— Виконт! Виконт! — укоризненно бросила ему дама.
— Не беспокойтесь, Шон, я постараюсь быть сдержанным, — успокоил ее фанфарон и обратился к смотрителю: — А когда вернутся твои клячи?
— А вот этого, сударь мой, я вам сказать не могу: все зависит от кучеров. Может, через час, а может, и через два.
— А знаешь ли ты, дражайший, что я не люблю шутить? — сообщил хозяину виконт Жан, сдвинув шляпу на левое ухо и выставив вперед согнутую правую ногу.
— Я крайне огорчен этим, сударь, и предпочел бы, чтобы настроение ваше было бы более шутливым.
— Так вот, пусть нам поскорей сменят лошадей, иначе я рассержусь, — сказал Жан.
— Идемте, сударь, со мной в конюшню, и, если вы найдете в стойле хоть одну лошадь, я дам вам ее бесплатно.
— Экий враль! А ежели я найду шестьдесят лошадей?
— А это, сударь, будет все равно, как если бы вы не нашли ни одной, потому что это лошади его величества.
— Ну и что?
— Что? Проезжающим они не подаются.
— А на кой черт они здесь?
— Они подготовлены для госпожи дофины.
— Так что ж получается? В стойлах шесть десятков лошадей, а я и одной не могу получить?
— Господи, вы же понимаете…
— Я понимаю только то, что я тороплюсь.
— Ничего не могу поделать.
— И уж поскольку ее высочество дофина, — продолжал виконт, не обращая внимание на реплику смотрителя, — будет здесь не раньше вечера…
— Что вы говорите? — пробормотал ошеломленный смотритель.
— Я говорю, что лошади вернутся к вам, прежде чем тут будет дофина.
— Сударь, — воскликнул несчастный смотритель, — уж не притязаете ли вы, случаем, на?..
— Черт возьми, мне много не надо, — отрезал виконт, заходя в конюшню. — Погоди!
— Но, сударь…
— Только три. Я не требую восьмерку лошадей, как принцы крови, хотя имел бы право… по родственным связям по крайней мере. Мне достаточно трех.
— Вы не получите ни одной! — вскричал смотритель, становясь между виконтом и лошадьми.
— Да знаешь ли ты, мерзавец, кто я такой? — спросил виконт, побледнев от гнева.
— Виконт! — раздался голос Шон. — Ради всего святого, умоляю вас; только не надо скандала!
— Ты права, дорогая Шоншон, ты права, — согласился виконт. Потом, подумав секунду, молвил: — Все, хватит слов, нужны дела.
После чего повернулся к смотрителю и с самым любезным видом сообщил:
— Дорогой друг, я избавлю вас от всякой ответственности.
— То есть как это? — недоумевающе спросил смотритель, не вполне еще убежденный приветливым выражением лица собеседника.
— Я сам обслужу себя. Вот тут три лошади одинакового роста. Я беру их.
— Что значит — берете?
— Просто беру.
— И это вы называете избавить меня от всякой ответственности?