Господин де Сартин покраснел.
— А! — вскричала графиня и захлопала пухлыми ручками, — итак, мне выпала честь вогнать в краску главу полиции!
— Сударыня… — пролепетал г-н де Сартин.
— Ну что ж, я сама вам скажу, кто был в фиакре, — продолжала фаворитка, — там была герцогиня де Граммон.
— Герцогиня де Граммон! — возопил лейтенант полиции.
— Да, герцогиня де Граммон, которая явилась умолять вас о том, чтобы вы помогли ей проникнуть в покои короля.
— Ей-богу, сударыня, — воскликнул г-н де Сартин, ерзая в кресле, — я уступаю вам свой портфель. Ясно, что полицией руководите вы, а не я.
— В самом деле, господин де Сартин, у меня тоже есть своя полиция, как видите, а посему берегитесь! Да, да! Герцогиня де Граммон, в полночь, в одном фиакре с господином начальником полиции, и лошади ехали шагом! Знаете, что я немедленно предприняла?
— Не знаю, но испытываю чудовищный страх. К счастью, время было уже слишком позднее.
— Ну, это не беда: ночь — самое время для мщения.
— И что же вы предприняли?
— Кроме собственной тайной полиции, я держу своих штатных литераторов, чудовищных писак, грязных, как нищие, и голодных, как волки.
— Вы что же, плохо их кормите?
— Я их вообще не кормлю. Разжирев, они станут такими же глупыми, как господин Субиз: жир поглощает желчь, это всем известно.
— Продолжайте, я трепещу.
— Итак, я вспомнила обо всех злобных выходках, которые при вашем попустительстве предпринимал против меня Шуазель. Это меня уязвило, и я предложила моим аполлонам следующие сюжеты. Во-первых, господин де Сартин переодевается прокурором и навещает квартирку на пятом этаже на улице Сухого Древа, где живет невинная юная девушка, которой он без стыда отсчитывает тридцатого числа каждого месяца жалкую сумму в триста ливров.
— Сударыня, вы бросите тень на доброе дело.
— Только на такие дела и ложится тень. Во-вторых, господин де Сартин, переряженный достопочтенным отцом-миссионером, проникает в обитель кармелиток, что на улице Сент-Антуан.
— Сударыня, я приношу святым сестрам восточные диковинки.
— Очень блестящие или не очень? В-третьих, господин де Сартин, наряженный главой полиции, разъезжает в полночь по улицам в фиакре вдвоем с герцогиней де Граммон.
— Ах, сударыня, — в страхе вымолвил г-н де Сартин, — неужели вы желаете вовсе подорвать уважение к моей власти?
— Вы же не позволяете подрывать уважение к моей! — смеясь, возразила графиня. — Но слушайте дальше.
— Я слушаю.
— Мои шуты взялись за дело, засучив рукава, и изготовили мне сочинение наподобие тех, что задают в коллежах: повествование, изложение и разработка темы; нынче утром я получила эпиграмму, песенку и водевиль.
— О Господи!
— Все три чудовищны. Сегодня же утром угощу ими короля, а заодно ознакомлю его и с новым вариантом «Отче наш», направленным против него и распространенным с вашего соизволения, знаете?
«Отче наш, Сущий в Версале, да святится имя твое, как оно того заслуживает, да поколеблется царствие твое, да не исполнится воля твоя ни на земле, ни на небе, хлеб наш насущный верни нам, что отняли твои фаворитки, и прости своим парламентам, блюдущим твои интересы, как мы прощаем министрам, которые их предали. И не введи себя в искушение от твоей Дюбарри, но избавь нас от твоего лукавого канцлера. Аминь».
— Где вы это раскопали? — спросил г-н де Сартин, со вздохом скрестив руки.
— Ах, Боже мой, мне и не пришлось трудиться: доброжелатели ежедневно присылают мне все лучшие образцы в этом роде. Я даже думала, не вам ли я обязана этой любезностью.
— Сударыня!
— Таким образом, в виде ответного дара завтра вы получите эпиграмму, песенку и водевиль, о которых шла речь.
— Почему не теперь?
— Потому что мне нужно время на то, чтобы их распространить. Впрочем, полиции ведь полагается обо всем узнавать в последнюю очередь. Ох, и позабавит же вас эта писанина! Я сама нынче просмеялась над ней три четверти часа. А король — тот смеялся просто до колик, поэтому он запаздывает!
— Я погиб! — возопил г-н де Сартин, молотя обеими руками по своему парику.
— Нет, вы не погибли, вы угодили в куплеты, вот и все. Разве я погибла из-за того, что меня прозвали прекрасной Бурбоннезкой[64]? Ничуть. Я в ярости, вот и все; а потому я теперь хочу, чтобы и другие пришли в ярость. Да, прелестные стихи! Я была ими так довольна, что велела угостить белым вином своих литературных скорпионов, и теперь они, наверно, мертвецки пьяны.
— Ах, графиня, графиня!
— Сперва прочту вам эпиграмму.
— Пощадите!
О, Франция! Какой удел:
Ты покорилась бабе!
— Ах, нет, я ошиблась! Это эпиграмма, которую распустили вы сами: она направлена против меня. Этих эпиграмм развелось столько, что впору запутаться. Погодите, погодите, вспомнила:
Маляр аптекарям спешит по всей столице
На вывесках сюжет запечатлеть один:
Малюет пузырек, а на наклейке лица. —
Буан, Мопу, Терре и господин Сартин.
Теперь никто не усомнится:
Пред нами «Уксус четырех скотин»!
— По вашей милости, жестокая вы женщина, я превращаюсь в тигра.
— А теперь перейдем к песенке, она поется от имени госпожи де Граммон:
О моя дорогая полиция!
Я и пылкая, и белолицая!
Что красою могу похвалиться я —
Расскажите скорей королю!
— Сударыня! Сударыня! — вне себя от ярости взревел г-н де Сартин.
— Успокойтесь, — отвечала графиня, — пока напечатано лишь десять тысяч экземпляров. Но вам следует послушать водевиль.
— Значит, у вас есть печатный станок?
— Милый вопрос! А разве у господина де Шуазеля нет печатного станка?
— Пусть ваш типограф побережется.
— Попробуйте только! Патент выправлен на мое имя.
— Чудовищно! И король смеется над всеми этими низостями?
— Еще как! Он подбрасывает рифмы моим паукам, когда они в затруднении.
— И вы, зная, как я вам служу, обращаетесь со мною таким образом?
— Я знаю, что вы меня предаете. Герцогиня в родстве с Шуазелями, она вознамерилась меня погубить.
— Сударыня, она застала меня врасплох, клянусь вам.
— Итак, вы сознаетесь?
— Я вынужден к этому.
— Почему вы меня не уведомили?
— Я затем и приехал.
— Вот уж не верится!
— Честью клянусь!
— Бьюсь об заклад, что вы ведете двойную игру.
— Итак, я сдаюсь, — произнес глава полиции, падая на колени.
— И правильно делаете.
— Во имя всего святого, заключим мир, графиня.
— Неужели вы, мужчина, министр, испугались нескольких дурных стихов?
— Ах, если бы я боялся только этого!
— А вы не подумали, сколько неприятных часов может принести песенка мне, женщине?
— Вы — королева.
— Да, королева, не представленная ко двору.
— Клянусь, сударыня, я никогда не причинил вам никакого вреда.
— Нет, но вы потакали тем, кто мне вредил.
— Я препятствовал им, в чем только мог.
— Хотелось бы верить.
— Верьте мне.
— Речь теперь идет о том, чтобы причинить не зло, а, напротив, благо.
— Помогите мне, и я не премину добиться успеха.
— Вы на моей стороне — да или нет?
— Да.
— Как далеко простирается ваша преданность? Готовы ли вы поддержать мое представление?
— Пределы моей преданности будут зависеть от вашего желания.
— Подумайте хорошенько: у меня типография наготове, работает она день и ночь; через двадцать четыре часа мои писаки почувствуют голод, а когда они голодны, они кусаются.
— Я буду благоразумен. Что вам угодно?
— Чтобы никто не чинил помех моим усилиям.
— Ну, за себя я ручаюсь.
— Мне не по душе эти слова, — возразила графиня, топнув ногой, — они пахнут не то Грецией, не то Карфагеном, короче, от них припахивает вероломством.
— Графиня!..
— Итак, этот ответ меня не устраивает: вы пытаетесь увернуться. Господин де Шуазель будет действовать, а вы отсидитесь в стороне. Этого я не хочу, понимаете? Все или ничего. Выдайте мне Шуазелей связанными по рукам и ногам, бессильными, поверженными, а не то я уничтожу, свяжу по рукам и ногам, повергну во прах вас.
— Не угрожайте, сударыня, — задумчиво возразил г-н де Сартин. — Представление становится теперь делом настолько трудным, что вы и вообразить себе не можете.
— Вот именно, становится, потому что ему намеренно чинят препятствия.
— Увы!
— Вы можете их устранить?
— Один не могу: тут нужны сто человек.
— Будут.
— Миллион наличными.
— Терре это уладит.
— Согласие короля…
— Я его получу.
— Он никогда не согласится.
— Он будет вынужден согласиться.
— А когда у вас будет все это, останется еще найти влиятельную даму, которая бы вас представила.
— Такую ищут.
— Бесполезно: против вас заговор.
— В Версале?
— Да, все дамы отказались, чтобы угодить господину Шуазелю, госпоже де Граммон, дофине, да и всей партии святош.
— Во-первых, если к партии святош принадлежит госпожа де Граммон, то партии придется сменить название. Тут они дали промах.
— Вы напрасно упрямитесь, верьте мне.
— Я своего добьюсь.
— Ах, так вы для этого так срочно отправили вашу сестру в Верден?
— Разумеется. А вам, значит, об этом известно? — недовольно заметила графиня.
— Еще бы! У меня тоже есть своя полиция, — со смехом отвечал г-н де Сартин.
— И свои шпионы?
— И свои шпионы.
— У меня в доме?
— У вас в доме.
— В конюшнях или на кухне?
— В передних, в гостиной, в будуаре, в спальне, под вашим изголовьем.
— Хорошо же, в качестве первого подтверждения заключенного между нами союза назовите мне этих шпионов.
— Нет, я не желаю ссорить вас с друзьями, графиня.