Беседа, которую они вели в карете, окончательно рассеяла сомнения графини, воспользоваться ли ей удачей, можно сказать, плывшей прямо в руки.
Что до виконта, он с преувеличенным достоинством играл роль покровителя и не переставал восхищаться счастливым случаем, позволившим старой графине свести знакомство с г-жой Дюбарри.
Графиня Беарнская со своей стороны рассыпалась в похвалах любезности и обходительности вице-канцлера.
Пока они изощрялись во взаимной лжи, лошади резво бежали, и без нескольких минут восемь виконт и старая дама приехали к графине Дюбарри.
— Сударыня, — обратился виконт к своей спутнице, оставляя ее в приемной, — позвольте мне предупредить госпожу Дюбарри о чести, которая ее ожидает.
— Ах, сударь, — ответствовала старая дама, — я ни в коем случае не хотела бы тревожить графиню.
Жан подошел к Самору, который из окна вестибюля заметил подъехавшую карету, и тихо отдал ему какое-то приказание.
— Какой прелестный негритенок! — воскликнула старая графиня. — Он служит вашей сестре?
— Да, сударыня, он один из ее любимцев, — сказал виконт.
— Ее можно поздравить с таким выбором.
Едва ли не в тот же миг распахнулись обе створки дверей, выходивших в переднюю, и ливрейный лакей проводил графиню Беарнскую в большую гостиную, где г-жа Дюбарри обычно принимала визитеров.
Покуда старая сутяжница, вздыхая, разглядывала эту роскошную обитель, Жан Дюбарри отправился на поиски сестры.
— Привез? — спросила графиня Дюбарри.
— Разумеется.
— Она ни о чем не догадывается?
— Ни в коей мере.
— А что вице-каналья?
— Прекрасно. Все обстоятельства за нас, дорогая сестрица.
— Тогда скорее пойдем к ней, чтобы она ничего не заподозрила.
— Вы правы: она, по-моему, тонкая штучка. Где Шон?
— В Версале, вы же знаете.
— Пускай ни в коем случае не показывается ей на глаза.
— Я ее строго-настрого предупредила.
— Ну что ж, государыня, выходите на аудиенцию.
Г-жа Дюбарри распахнула дверь будуара и вошла в гостиную.
Обе дамы, горевшие желанием понравиться друг другу, тщательнейшим образом исполнили все церемонии, предусмотренные для подобных случаев этикетом эпохи, к которой относится наше повествование.
Г-жа Дюбарри заговорила первая.
— Я уже поблагодарила брата, сударыня, — сказала она, — которому обязана честью принимать вас, теперь же позвольте поблагодарить вас за то, что вы оказали мне эту честь.
— Сударыня, — отвечала очарованная сутяжница, — мне недостает слов, чтобы выразить вам всю свою признательность за столь любезный прием, какой вы мне оказали.
— Сударыня, — возразила в свою очередь г-жа Дюбарри с почтительным реверансом, — долг по отношению к особе такого ранга, как ваш, велит мне отдать себя в полное ваше распоряжение, если я могу быть вам чем-нибудь полезна.
После того как обе стороны обменялись положенными реверансами, г-жа Дюбарри предложила графине Беарнской кресло, а сама села в другое.
31. ПАТЕНТ САМОРА
— Говорите же, сударыня, — обратилась фаворитка к графине, — я вас слушаю.
— Позвольте, сестра, сказать вам, — вмешался Жан, оставшийся стоять, — что госпожа графиня никоим образом не является просительницей: меньше всего на свете она собиралась о чем-либо перед вами ходатайствовать. Просто господин канцлер дал ей для вас одно поручение.
Графиня Беарнская бросила на Жана взгляд, преисполненный благодарности, и протянула г-же Дюбарри патент, подписанный вице-канцлером; патент этот объявлял Люсьенну королевским замком, причем должность его губернатора даровалась Самору.
— Я крайне вам обязана, сударыня, — произнесла графиня Дюбарри, пробежав глазами патент, — и была бы весьма рада случаю в свою очередь услужить вам.
— Ах, сударыня, вам это будет нетрудно! — воскликнула гостья так поспешно, что оба заговорщика пришли в восторг.
— В чем же дело? Говорите, прошу вас.
— Поскольку вы изволили мне сказать, сударыня, что имя мое вам не вовсе неизвестно…
— Еще бы! Имя графини Беарнской!
— То, быть может, вы слышали также и о тяжбе, из-за которой наш род может лишиться всего состояния.
— Которое оспаривают господа де Салюс, если я не ошибаюсь?
— Увы, сударыня, все так.
— Да-да, я слышала об этом деле, — сказала графиня Дюбарри. — На днях его величество говорил о нем при мне с моим кузеном господином де Мопу.
— Его величество! — вскричала старая дама. — Его величество говорил о моей тяжбе?
— Да, сударыня.
— И что же он говорил?
— Увы! — в свою очередь воскликнула г-жа Дюбарри, качая головой. — Я вам очень сочувствую!
— Выходит, дело мое проиграно? — с тревогой пролепетала гостья.
— По правде сказать, сударыня, боюсь, что так оно и есть.
— Так сказал его величество?
— Его величество не выражался так напрямую, поскольку крайне осторожен и деликатен в выражениях, однако, судя по всему, его величество считает, что все эти земли уже как бы принадлежат семейству де Салюс.
— Ах, Боже мой, Боже мой, если бы его величеству была известна суть дела! Если бы король знал, что земли были переданы в возмещение долга, который уже был уплачен!.. Да, сударыня, уплачен! Двести тысяч франков были получены ими. У меня, разумеется, нет расписок, но есть доказательства морального свойства, и, если бы я могла сама защищать свое дело в суде, я доказала бы путем логических умозаключений…
— Путем логических умозаключений? — перебила г-жа Дюбарри, решительно ничего не понимая в том, о чем толковала графиня Беарнская, но изо всех сил притворяясь, будто прилежно следит за ее рассуждениями.
— Да, сударыня, путем логических умозаключений.
— Доказательства путем логических умозаключений принимаются в суде, — заметил Жан.
— Это правда, виконт? — воскликнула старуха.
— Именно так, — с неколебимой уверенностью отвечал виконт.
— В таком случае путем логических умозаключений я доказала бы, что этот долг в двести тысяч ливров, которые вместе с накопившимися процентами составляют сегодня капитал более чем в миллион, так вот, я доказала бы, что долг этот, сделанный в тысяча четыреста шестом году, был уплачен Ги Гастоном Четвертым графом Беарнским на смертном одре в тысяча четыреста семнадцатом году, поскольку в завещании он собственной рукой написал: «Находясь на одре смерти, свободен от долгов перед людьми и готов предстать перед Богом».
— Что же из этого следует? — спросила г-жа Дюбарри.
— Что следует? Но ведь ясно же, что раз он свободен от долгов перед людьми, то, значит, он расквитался с Салюсами. Иначе он написал бы: «Имея двести тысяч ливров долгу», а ведь он выразился: «Свободен от долгов».
— Бесспорно, он так и написал бы, — поддержал ее Жан.
— А других доказательств у вас нет?
— Нет, сударыня, кроме признания Гастона Четвертого, ничего нет, но ведь у него было прозвище Безупречный.
— А между тем ваши противники могут предъявить долговое обязательство.
— Да, знаю, — согласилась старуха, — это-то и затемняет суть дела.
Уместней, пожалуй, было бы сказать, что это проясняет суть дела, но графиня Беарнская смотрела на события со своей точки зрения.
— Итак, вы, сударыня, убеждены, что семейству Салюс было уплачено? — спросил Жан.
— Да, господин виконт! — пылко воскликнула графиня Беарнская. — Я в этом совершенно убеждена.
— Ну что ж, — вступила в разговор графиня Дюбарри, с проницательным видом повернувшись к брату. — Послушайте, Жан, а ведь этот путь логических умозаключений, как выразилась графиня Беарнская, убийственным образом меняет все дело.
— Именно убийственным образом, сударыня, — подтвердил Жан.
— Убийственным для моих противников, — подхватила графиня Беарнская. — Гастон Четвертый выразился недвусмысленно: «Свободен от долгов перед людьми».
— Это ясно, более того, это логично, — изрек Жан. — Он свободен от долгов перед людьми, следовательно, выплатил им все, что был должен.
— Следовательно, выплатил все, — повторила графиня Дюбарри.
— Ах, сударыня, почему не вы мой судья? — воскликнула старая графиня.
— В былые времена, — заметил виконт Жан, — в подобном случае к судьям не пришлось бы даже обращаться: все решил бы Божий суд[94]. Что до меня, я совершенно уверен в правоте графини, и клянусь, что, сохранись обычай Божьего суда до наших дней, я сам выступил бы как боец на ее стороне.
— Ах, сударь!
— Уверяю вас. Впрочем, я лишь сделал бы то же, что сделал мой предок Барримур, находившийся в свойстве с королевской фамилией Стюартов,[95] который выступил на ристалище в защиту юной и прекрасной Эдит Скарборо и вынудил противника признаться, что он гнусно оклеветал ее. Но к несчастью, — продолжал виконт с презрительным вздохом, — те славные времена миновали, и теперь дворяне, защищающие свои права, вынуждены представлять дело на суд крючкотворов, которые неспособны понять даже столь ясных слов: «Свободен от долгов перед людьми».
— Но позвольте, любезный брат, с тех пор как эти слова были написаны, минуло триста лет, — рискнула заметить г-жа Дюбарри, — и надобно принять в расчет то, что в суде, по-моему, называется сроком давности.
— Пустое, пустое, — отвечал Жан, — я убежден, если бы его величество выслушал графиню, и она изложила бы ему свое дело так, как сейчас изложила его нам…
— О, я убедила бы его, не правда ли, сударь? Уж я-то не сомневаюсь!
— Я тоже.
— Да, но как сделать, чтобы он меня выслушал?
— Для этого вам придется оказать мне честь и как-нибудь посетить замок Люсьенна: его величество так милостив, что навещает меня там довольно часто…
— Да, дорогая сестра, несомненно, но все зависит от воли случая.
— Виконт, — возразила г-жа Дюбарри с обольстительной улыбкой, — вы знаете, я всегда полагаюсь на случай и ни разу не раскаялась в этом.