Сегодня я проснулся с зарей, разбудил Патриса и велел ему пойти и караулить на углу у гостиницы.
В девять — обратите внимание, на час раньше назначенного — я приехал с каретой; Патрис ничего подозрительного не заметил, и я совершенно без всяких опасений поднялся наверх. Но у дверей меня остановила служанка и сообщила, что графиня не сможет выйти сегодня, а вероятно, и всю неделю. Признаюсь, я был готов к какому-нибудь подвоху, но только не с этой стороны.
«То есть как не выйдет? — воскликнул я. — Что с ней?» «Она больна». «Больна? Быть того не может! Еще вчера она великолепно себя чувствовала». «Верно, сударь. Но госпожа графиня имеет обыкновение сама готовить себе шоколад, и сегодня утром она тоже вскипятила его, но, снимая с огня, опрокинула и обварила ногу. Я прибежала на ее крик. Госпожа графиня едва не лишилась чувств. Я уложила ее в постель, и сейчас, думаю, она спит».
Я стал белее ваших кружев, графиня, и закричал: «Это ложь!» «Нет, дорогой господин Дюбарри, это не ложь, — услышал я мерзкий пронзительный голос, — и я очень страдаю».
Я устремился туда, откуда исходил этот голос, рывком распахнул застекленную дверь, которая не хотела открываться: старуха графиня и вправду лежала в постели.
«Ах, сударыня…» — выдавил я. Это были единственные слова, которые я сумел произнести. Я был в ярости и с радостью придушил бы ее.
«Видите этот кофейник? — сказала она мне, указав на какую-то гнусную посудину, валявшуюся на полу. — Он и есть причина несчастья».
Я растоптал этот кофейник ногами.
«Можете быть уверены, вам в нем уже не варить шоколад».
«Какое невезение! — скорбным голосом продолжала старуха. — Придется госпоже д'Алоньи представлять вашу сестру. Что поделаешь? Так предначертано судьбой, как говорят на Востоке».
— Боже мой! — воскликнула графиня Дюбарри. — Вы приводите меня в отчаяние!
— А я пока воздержусь отчаиваться, при условии, что вы навестите ее. Для этого я вас и вызвал.
— Вы полагаете, еще не все пропало? Почему?
— Господи, да потому что вы можете то, чего не могу я, потому, что вы — женщина, потому что вы заставите ее снять повязку, а когда ложь будет обнаружена, скажете графине Беарнской, что ее сын навсегда останется мелкопоместным дворянчиком, а она никогда не увидит ни гроша из наследства Салюсов, и, наконец, потому что проклинающую Камиллу вы сыграете с куда большим правдоподобием, нежели я неистовство Ореста[108].
— Надеюсь, вы шутите! — воскликнула г-жа Дюбарри.
— Какие уж тут шутки!
— И где обитает наша сивилла?
— Вам отлично известно: в «Поющем петухе» на улице Сен-Жермен-де-Пре. Это большой мрачный дом с огромным петухом, нарисованным на листе жести. Когда жесть скрипит, петух поет.
— Да, это будет чудовищная сцена.
— Я тоже так думаю. А еще я думаю, что рискнуть стоит. Мне пойти с вами?
— Избави Бог, вы все испортите.
— То же самое мне сказал наш прокурор, когда я советовался с ним на этот счет. Говорю это для вашего сведения. Поколотить человека у него дома — это значит штраф и тюрьма. Поколотить на улице…
— Не всегда удается, и вам это известно лучше, чем кому-либо другому, — заметила графиня Жану.
Виконт скривил губы в весьма принужденной улыбке.
— Ну, коль долг платится с опозданием, то платится с процентами. И если я когда-нибудь повстречаю этого своего господинчика…
— Поговорим-ка лучше о моей даме, виконт.
— Мне больше нечего вам о ней сказать. Поезжайте!
И граф отошел в сторону, освобождая карете проезд.
— Где вы меня будете ждать? — спросила графиня.
— В самой гостинице. Я закажу бутылку испанского вина и, если вам понадобится моя рука, мигом примчусь.
— Трогай! — крикнула графиня кучеру.
— Улица Сен-Жермен-де-Пре, гостиница «Поющий петух», — добавил виконт.
Карета стремительно покатила по Елисейским полям.
Через четверть часа она остановилась неподалеку от Монастырской улицы и рынка Святой Маргариты.
Там г-жа Дюбарри вышла, поскольку опасалась, что стук колес экипажа встревожит хитрую старуху, которая, без сомнения, держится настороже; выглянув из-за гардины, она увидит, кто к ней пожаловал, и у нее будет достаточно времени, чтобы избежать встречи с посетительницей.
Поэтому в сопровождении одного-единственного лакея, следовавшего за нею, г-жа Дюбарри быстро прошла по Монастырской улице, которая упиралась в три дома; в среднем и размещался постоялый двор.
Г-жа Дюбарри даже не вступила, а ворвалась в распахнутую дверь странноприимного дома.
Никто не видел, как она вошла, но у подножия деревянной лестницы ее встретила хозяйка.
— Я к графине Беарнской, — сообщила г-жа Дюбарри.
— Графиня Беарнская серьезно больна и никого не принимает.
— Да, да, я знаю о ее болезни, — отвечала г-жа Дюбарри. — Я и пришла узнать о ее состоянии.
И с легкостью птицы она в один миг взлетела по лестнице.
— Ваше сиятельство! Ваше сиятельство! — закричала хозяйка. — К вам прорвались!
— Кто там? — спросила из комнаты старая сутяжница.
— Это я, — появляясь на пороге, сообщила г-жа Дюбарри, чья физиономия как нельзя лучше соответствовала обстоятельствам: на ней была и вежливая улыбка и скорбная гримаска сострадания.
— Госпожа графиня, вы? — воскликнула, побледнев от страха, сутяжница.
— Да, сударыня. Я пришла выразить вам свои соболезнования в постигшем вас несчастье, о котором только что узнала. Прошу вас, расскажите, что с вами произошло?
— Сударыня, но я даже не решаюсь предложить вам сесть в этой конуре.
— О, я знаю, что у вас замок в Турени и потому извиняю эту гостиницу.
И г-жа Дюбарри уселась. Графиня Беарнская поняла, что гостья обосновалась прочно.
— Вы, очевидно, очень страдаете, сударыня? — поинтересовалась г-жа Дюбарри.
— Чудовищно.
— Правая нога? Господи! Но как же вас угораздило обварить ее?
— Да все очень просто: я держала кофейник, ручка скользнула в руке и мне на ногу вылилось со стакан кипятка.
— Какой ужас!
Старуха вздохнула.
— Да, ужас, — согласилась она. — Но что вы хотите: беда в одиночку не ходит.
— Вы знаете, что король вас ждал сегодня утром?
— Вы усугубляете мое отчаяние, сударыня.
— Его величество весьма недоволен, что не повидал вас.
— Меня оправдывает моя болезнь, и я надеюсь принести его величеству свои почтительнейшие извинения.
— Я это рассказываю не для того, чтобы огорчить вас, — сообщила г-жа Дюбарри, видя, как надуто и чопорно держится старуха, — а только чтобы вы поняли, какое значение его величество придает этому делу и как он будет вам признателен.
— Вы же видите мое состояние, сударыня.
— Да, конечно. Хотите, я вам кое-что скажу?
— Разумеется. Мне будет крайне лестно услышать все, что вы скажете.
— По всей вероятности, это несчастье произошло потому, что вы испытали большое волнение.
— Не стану отрицать, — подтвердила сутяжница, сделав поклон, но только верхней половиной тела, — я была безмерно тронута честью, какую вы мне оказали, столь учтиво приняв меня у себя.
— Но я думаю, есть еще и другая причина.
— Другая? Ей-богу, нету. Во всяком случае, я таковой не знаю.
— Ну, скажем, некая встреча…
— То есть я с кем-то встретилась?
— Да, выходя от меня.
— Нет, сударыня, я ни с кем не встречалась. Я была в карете вашего брата.
— Это произошло, прежде чем вы сели в карету.
Сутяжница сделала вид, будто пытается вспомнить.
— Когда вы спускались с крыльца.
Сутяжница изобразила еще большую сосредоточенность.
— Некто, — продолжала г-жа Дюбарри с улыбкой, к которой примешивалось раздражение, — вошел во двор, когда вы вышли из дома.
— Крайне сожалею, сударыня, но я не припоминаю.
— Некая женщина… Ну, теперь вспомнили?
— У меня такое слабое зрение, что вот вы сидите в двух шагах от меня, а я вас вижу, как в тумане. Так что судите сами.
— А она крепкий орешек. Хватит хитрить, не то она меня одолеет, — пробормотала г-жа Дюбарри и тут же в полный голос обратилась к старухе: — Ну что ж, раз вы не разглядели эту даму, я скажу вам, кто она.
— Дама, которую я встретила, выходя?
— Именно. Это моя золовка мадемуазель Дюбарри.
— Я очень рада, сударыня, очень рада. Но поскольку я никогда ее не видела…
— Как сказать.
— Я ее видела?
— И даже говорили с ней.
— С мадемуазель Дюбарри?
— Да, с мадемуазель Дюбарри. Но только в тот день она называлась мадемуазель Флажо.
— А! — воскликнула старая сутяжница с негодованием, которое она даже не сумела скрыть. — Так, значит, фальшивая мадемуазель Флажо, приехавшая ко мне и заставившая меня проделать это путешествие, ваша золовка?
— Она самая, сударыня.
— И кто же подослал ее ко мне?
— Я.
— Чтобы одурачить меня?
— Нет, чтобы помочь вам и чтобы вы в свой черед помогли мне.
Старая графиня насупила седые брови и хмуро сказала:
— Мне кажется, эта поездка не принесет мне никакой пользы.
— Сударыня, разве господин де Мопу плохо вас принял?
— Пустые посулы.
— По-моему, сударыня, я имела честь предложить вам нечто куда более определенное, нежели пустые посулы.
— Ах, сударыня, человек предполагает, а Бог располагает.
— В таком случае, сударыня, поговорим серьезно, — предложила г-жа Дюбарри.
— Слушаю вас.
— Вы обварили ногу?
— Как видите.
— Ожог сильный?
— Ужасный.
— А не смогли бы вы, несмотря на этот ожог, не сомневаюсь, крайне болезненный, но, убеждена, неопасный для жизни, так вот, не смогли бы вы сделать усилие претерпеть поездку в карете до Люсьенны и всего один миг постоять у меня в кабинете перед его величеством.
— Невозможно, сударыня. При одной мысли, что придется встать, мне становится дурно.
— Выходит, у вас страшнейший ожог?
— Вы совершенно верно сказали — страшнейший.