— Я заявляю, что метр Флажо — стряпчий весьма честный, и дела мои у него в такой же безопасности, как у меня дома. Поэтому я оставляю их у него и, разумеется, буду продолжать платить, как прежде.
— Не зря говорят, господин маршал, что вы — человек благородный и щедрый! — вскричал метр Флажо. — Я повторю это где угодно, ваша светлость.
— Вы мне льстите, мой дорогой Флажо, — с поклоном отвечал Ришелье.
— Бернарде! — воскликнул восхищенный стряпчий. — В заключительную часть вставьте похвалу господину маршалу де Ришелье.
— Нет, нет, ни в коем случае, метр Флажо, умоляю вас! — горячо запротестовал маршал. — Какого дьявола? Зачем это? Не люблю, когда распространяются о так называемых добрых поступках. Не обижайте меня, метр Флажо. Я все равно буду все отрицать и от всего отпираться. Я весьма скромен и чувствителен… Ну что скажете, графиня?
— Скажу: пускай мое дело будет рассмотрено! Раз дела положено рассматривать, значит, так оно и будет.
— А я скажу, сударыня, что для того, чтобы ваше дело было рассмотрено, королю придется послать в зал заседаний швейцарцев, легкую кавалерию и штук двадцать пушек, — отозвался метр Флажо с видом настолько воинственным, что старая сутяжница смутилась.
— Стало быть, вы полагаете, что его величеству не удастся одержать верх? — вполголоса спросил Ришелье у Флажо.
— Не может быть, господин маршал, ведь это же небывалый случай! Лишить Францию правосудия — все равно что оставить ее без хлеба.
— Вы так думаете?
— Вот увидите.
— Но король разгневается.
— Мы готовы на все.
— Даже на изгнание?
— Даже на смерть, господин маршал: пусть мы носим мантию, но сердце есть и у нас.
И г-н Флажо с силою стукнул себя в грудь.
— В самом деле, — обратился Ришелье к спутнице, — кабинету министров все это совсем некстати.
— О да, — промолчав, отозвалась графиня, — а мне-то до чего неприятно: я всегда остерегаюсь вмешиваться в подобные истории.
— По моему мнению, сударыня, — проговорил маршал, — есть одна особа, которая могла бы помочь вам, причем особа весьма влиятельная. Но вот захочет ли она?
— А будет ли с моей стороны прилично, господин герцог, полюбопытствовать об имени этой могущественной особы?
— Это ваша «крестница», — изрек Ришелье.
— Как! Госпожа Дюбарри?
— Она самая.
— А ведь и верно… Вы подали мне отменную мысль.
Герцог, кусая губы, осведомился:
— Итак, вы поедете в Люсьенну?
— Непременно поеду.
— Но графиня Дюбарри не сможет сокрушить сопротивление парламента.
— Я скажу ей, что хочу, чтобы мое дело было рассмотрено; после моей услуги она не может мне ни в чем отказать и сообщит обо всем королю. Его величество поговорит с канцлером, а у того руки длинные, господин герцог… Метр Флажо, доставьте мне удовольствие и хорошенько изучите мое дело: оно сыграет роль гораздо более значительную, нежели вы полагаете, уж поверьте мне.
Метр Флажо окинул графиню недоверчивым взглядом, что не произвело на нее ни малейшего впечатления.
Тем временем герцог, поразмыслив, попросил:
— Сударыня, раз вы едете в Люсьенну, благоволите засвидетельствовать там мое нижайшее почтение.
— Охотно, господин герцог.
— Мы с вами — товарищи по несчастию: ваш процесс под угрозой, мой тоже; ходатайствуя за себя, вы поможете и мне. Да и подтвердите, до какой степени раздосадовали меня эти медные лбы из парламента, и добавьте, что это я вам посоветовал прибегнуть к помощи люсьеннской богини.
— Не премину, господин герцог. Прощайте, господа.
— Позвольте предложить вам руку и проводить вас до кареты. Прощайте, метр Флажо, оставляю вас наедине с вашими занятиями.
Маршал препроводил графиню в карету.
«Рафте был прав, — рассуждал он, — эти Флажо сделают революцию. Но я, слава Богу, защищен с двух сторон: я и придворный, и член парламента. Госпожа Дюбарри в одиночку ввяжется в политику и погибнет, а если устоит, то у меня есть в запасе маленький трианонский заговор. Нет, решительно, у этого дьявола Рафте моя выучка; когда стану министром, сделаю его начальником своей канцелярии».
100. ГЛАВА, В КОТОРОЙ ДЕЛА ЗАПУТЫВАЮТСЯ ВСЕ СИЛЬНЕЕ И СИЛЬНЕЕ
Графиня Беарнская в точности воспользовалась советом Ришелье и через два с половиной часа после того, как рассталась с герцогом, уже поджидала в передней замка Люсьенна в обществе Самора.
Она уже давненько не появлялась у г-жи Дюбарри; поэтому, когда о ней было доложено в будуаре графини, имя ее возбудило любопытство.
Г-н д'Эгийон также не терял времени даром; он как раз сговаривался о чем-то с королевской фавориткой, когда вошла Шон и объявила, что графиня Беарнская просит ее принять.
Герцог хотел было удалиться, но г-жа Дюбарри его удержала.
— Лучше останьтесь, — попросила она. — Если старая побирушка пришла взять взаймы, то при вас она попросит меньше.
Герцог остался в будуаре.
Скроив соответствующую обстоятельствам мину, графиня Беарнская уселась в предложенное г-жой Дюбарри кресло; после обмена любезностями хозяйка осведомилась:
— Нельзя ли узнать, какой счастливый случай привел вас сюда, сударыня?
— Ах, сударыня, приключилась ужасная беда, — ответствовала старая сутяжница.
— Что такое, графиня?
— Новость эта безмерно удручит его величество.
— Да в чем дело, говорите же!
— Парламент…
— Ага, — проворчал герцог д'Эгийон.
— Господин герцог д'Эгийон, — поспешила представить его г-жа Дюбарри, опасаясь возможных недоразумений.
Однако старуха графиня была хитрее всех придворных вместе взятых: недоразумение она могла допустить лишь намеренно, когда это было ей на руку.
— Я говорю, — продолжала она, — о гнусностях судейских крючков и об их неуважении к достойным людям знатного рода.
После подобного комплимента, явно направленного в его сторону, герцог встал и поклонился сутяжнице, которая ответила ему тем же.
— Однако речь идет не только о господине герцоге, — продолжала она, — но и обо всем народе: парламент отказывается работать.
— В самом деле? — откидываясь на подушки софы, воскликнула г-жа Дюбарри. — Значит, во Франции больше нет правосудия! Ну и что же от этого изменится?
Герцог улыбнулся. Графиня Беарнская не приняла шутки и нахмурилась еще больше.
— Это большое несчастье, сударыня, — заметила она.
— Да неужто? — усомнилась фаворитка.
— Сразу видно, сударыня, что вы имеете счастье не участвовать в тяжбах.
— Гм, — проронил г-н д'Эгийон, чтобы привлечь внимание г-жи Дюбарри; та наконец поняла, на что намекает старуха.
— Увы, сударыня, — не задумываясь, ответила она, — верно, теперь я вспомнила: вы в отличие от меня ведете тяжбу, да еще какую!
— Да, сударыня, и всякое промедление для меня просто гибельно.
— Бедная вы, бедная!
— Нужно, госпожа графиня, чтобы король принял решение.
— О, сударыня, его величество настроен весьма серьезно: он прогонит господ советников — и все.
— Но тогда, сударыня, дело затянется на бесконечно долгий срок.
— А вы знаете, как этому помочь, сударыня? Расскажите.
Старая сутяжница спряталась под свои чепцы, словно Юлий Цезарь, накрывший перед смертью голову тогой.
— Помочь можно, — вмешался д'Эгийон, — только вряд ли король решится прибегнуть к этому средству.
— Что за средство? — тревожно спросила старуха.
— Обычное средство, которое употребляет король Франции, когда его воля наталкивается на чрезмерное сопротивление: он назначает торжественное заседание парламента под своим председательством и объявляет: «Нам так угодно!» — хотя несогласные и думают обратное.
— Великолепная мысль! — в восторге воскликнула графиня Беарнская.
— Но о ней не следует распространяться, — хитро заметил д'Эгийон и сделал жест, тут же понятый графиней Беарнской.
— О, сударыня, — обратилась она к г-же Дюбарри, — вы пользуетесь таким влиянием на его величество! Добейтесь, чтобы он сказал: «Нам угодно, чтобы дело графини Беарнской было рассмотрено». Вы же знаете, мне это обещано давным-давно.
Г-н д'Эгийон, поджав губы, поклонился г-же Дюбарри и вышел из будуара. Он услышал, что во двор въехала королевская карета.
— А вот и король! — объявила г-жа Дюбарри и встала, чтобы поскорее спровадить гостью.
— Сударыня, быть может, вы позволите мне припасть к стопам его величества?
— Разумеется, позволю, сударыня, коли вы собираетесь просить о королевском заседании. Если ваше желание таково — оставайтесь.
Едва графиня Беарнская успела оправить чепцы, как вошел король.
— О, графиня, у вас визитеры? — спросил он.
— Графиня Беарнская, ваше величество.
— Справедливости, государь! — возопила старая дама, присев в глубоком реверансе.
— Вот как! — отозвался Людовик XV с едва уловимой для постороннего уха насмешкой. — Неужели, сударыня, вас кто-то оскорбил?
— Государь, я молю о справедливости.
— Кто нанес вам обиду?
— Парламент.
— Ну что ж! — хлопнув в ладоши, сказал король. — Вы жалуетесь на мой парламент. В таком случае прошу вас: проучите его как следует! Я и сам имею основания на него жаловаться и я тоже прошу у вас справедливости, — добавил он, передразнивая реверанс старой графини.
— Ваше величество, вы — король, вы — повелитель.
— Король — да, повелитель — не всегда.
— Изъявите свою волю, государь.
— Я изъявляю свою волю каждый вечер, а они каждое утро изъявляют свою. Но так как наши воли диаметрально противоположны, мы напоминаем землю и луну, которые вечно движутся друг за другом, но никак не могут встретиться.
— Государь, ваш голос достаточно силен, чтобы заглушить вопли этих людишек.
— Вот это и вводит вас в обман. Ведь они — адвокаты, а я нет. Если я говорю «да», они говорят «нет», и мы никак не можем прийти к согласию. Найдите средство помешать им сказать «нет», когда я скажу «да», и я заключу с вами союз.
— Такое средство есть, ваше величество.